Хроники Ландвика. Тёмные времена
Абаллох невесело улыбнулся в растрепанную бороду и покачал покрытой свежими ссадинами, головой.
– Это ваша воля?
– Они такие же изгнанники, как и мы, просто с более устаревшими понятиями о жизни.
– Они бесчестные ублюдки и людоеды, берущие в жёны собственных дочерей! – выпалил Абаллох, прежде чем вспомнил о своём обещании не перечить воле императора.
– А ещё их войны способны в одиночку противостоять медведю, мой отец рассказывал мне, что знавал одного барбасита способного поднять над головой лошадь.– задумчиво произнёс Абудиафат. – Это моя воля и она должна быть исполнена до следующего рассвета. Будь осторожен, здесь повсюду рыскают равнинные крысы, мы их здорово потрясли, раз они тратят столько сил на нашу поимку.
– За тех, что попадутся мне на пути, можешь не волноваться, – заверил Абаллох, рассматривая крупные снежинки, застывшие на бурой, глинистой почве.
Мысленно он уже прочерчивал наикротчайшую черту между Пиком Дамтура и южной оконечностью «Белой стыни», где следовало начинать первые поиски барбаситов.
– Увидимся, император коли будет воля нашего божественного отца. Пусть Шагал благословит тебя своей мудростью, ведь лишь от тебя зависит, что станет с нашим общим народом.
– Не только от меня, – заметил Абудиафат, мрачным, бесцветным голосом. – Нас всем предстоят забавы, о которых мы не просили.
*****
В княжеском шатре, устланном меховыми шкурами, стоял тяжелый аромат ароматических свечей. Принцесса с княжной не без удивления следили за тем, с каким усердием старая нищенка расправлялась уже с третьей предложенной ей тарелкой рагу. Куски овощей, выпрыгивали из её беззубого рта, украшая дородные меха затейливыми узорами.
Принцесса, для которой не были в новинку причуды её давнишней подруги, улыбалась. Хотя уголки её губ и свидетельствовали о некотором напряжении, в остальном, она вполне поддерживала молодую княжну. Тем более, что девушкам уже удалось выяснить, что в их заботливые объятия на сей раз попала не одинокая пастушка, одичавшая на безлюдье а вполне настоящая гадалка, коротавшая свой век в глухой чаще, посреди поражённого гнилью леса.
Может данная сказка и не произвела бы должного впечатления на девушек, не зайди речь о предсказаниях, которые манили неокрепшие умы с той же чудовищной непреодолимостью, с которой водопад вбирал в себя зазевавшиеся суда. Кто ж из невест, какому сословию их не отнеси, не мечтал тайком, хоть одним глазом взглянуть на сюрпризы, уготованные капризной судьбой или вглядеться в смутное отражение будущего жениха. Есть вещи, перед которыми не в силах удержаться даже принцессы, пускай на деле стоимость этих самых вещей, не будет равняться грязной, уличной пыли.
Хаиты полагают, что слово может быть бесценным, а может и не иметь цены вовсе, и его цена может возрасти в зависимости оттого, что именно тебе хочется услышать. Старуха, довольно похрюкивая, утопила свой горбатый нос в тёплой похлёбке, поглядывая на девушек из под грязного капюшона, на котором вызывающе болтался репей.
Наконец, громко икнув, она отставила на пол пустую деревянную миску и оглядела шатер хитроватым ленивым взглядом, чёрных бусинок. Её глаза, скорее напоминали глаза куницы, собравшейся поведать молодым курочкам пару леденящих кровь историй. Историй из разряда тех, о которых они могли мечтать бессонными ночами в своих душных опочивальнях, но на которые не за что не согласились бы в повседневной жизни, при свете дня.
Ночь нашёптывает такое, на что у «дневных людей» не хватает духу. День – это территория рациональности, тогда как почти всё, что будоражит нервы, скрывается за тонким покрывалом мрака.
– Будущее, как и прошлое, покрыто густым туманом, оно капризно и переменчиво, и заглядывать в него примерно тоже, что дёргать за хвост свихнувшегося бога Плафикария, – гнусаво продекларировала бродяжка, после чего жестом фокусника извлекла из недр своего необъятного халата несколько зажигательных палочек.
– Может быть то, что вы хотите знать, не нуждается в толковании духами? – нищенка вытерла оставшийся вокруг рта жир тыльной стороной ладони, и застыла с загадочной полуулыбкой, на угловатом, старческом лице.
Оливия подумала, что если бы назревающая гроза могла иметь собственное лицо, то на нём абсолютно точно блуждала подобная, лишенная осмысленности, идиотская полуулыбка, какой природа одарила пожилую женщину хаитских кровей. Две прекрасных молодых девушки: кареглазая, смуглянка с тёмным отливом волос и голубоглазая, миниатюрная блондинка из Салхэма в нерешительности переглядывались, вздрагивая, словно рычащий снаружи гром, мог прорваться сквозь обшитые мехом стены.
– Не бойтесь дети мои, буря не причинит вам не малейшего вреда, – усмехнулась старуха, поднеся одну из зажигательных палочек к тусклому огоньку догорающей свечи.
– Сегодня особая ночь, когда желающих быть услышанными, не вынуждают кричать. Уже почти расцвело, и каждая из вас успеет задать Богам всего по одному вопросу.
Оливия ЛаМэй, способная целый день скакать в седле без устали и распугать стаю волков сломанной веткой почувствовала лёгкую дрожь. В хаитской княжне беспокойно зашевелились задатки древних инстинктов, дарованных человечеству на заре веков, когда пяти чувств было не достаточно для выживания в мире, напрочь лишенном милосердия.
Сверкнула молния, и резкий порыв ветра приподнял полог шатра, заслонявший вход от моросящих, холодных капель. До рассвета действительно оставалось всего несколько минут…
*****
Гамаркан. Хаитское княжество
Настроение Ливерстона Гулдера не зависело от погоды, точно также как от неё не зависело его собственное пищеварение. Стоило ему притронуться к овощному рагу с маринованной индейкой за ужином, как он стал объектом шуточек ночной стражи, предлагавшей ему встать в караул, раз он всё равно постоянно шляется по кустам.
Ближе к середине ночи, солдат дежуривший около псарни доложил Гулдеру о нелепой гибели пса, угодившего под колёса груженой телеги. Крупный кабель, поросший густой бурой шерстью, кулью валялся в канаве, любезно убранный с проезжей части заботливыми руками убийцы.
Ливерстон ощупал переломанный в нескольких местах позвоночник, и тяжело вздохнув, направился в поисках мотка ткани и лопаты, на которые по иронию судьбы он наткнулся около ближайшей телеги.
Псы не ждут поминальной речи, и на то, чтобы беззлобно ворча предать убиенное животное земле, у Гулдера ушло менее часа. Он ещё немного постоял, наблюдая, как с тихим шёпотом покачиваются верхушки могучих сосен, отбрасывая едва заметную тень под светом серого неба.
Ливерстон давно заметил Салхэмского рыцаря, носившего, странные чешуйчатые доспехи, с печальной улыбкой наблюдавшего за похоронами собаки. Он стоял на холме, и в мерцающем свете звёзд его пластинчатые тёмные доспехи отдавали зеленью океанских глубин.
Возвращаясь к себе в палатку, Папаша Гулд едва не столкнулся с уродливой старухой, по пятам за которой гналась гроза. Ливерстону случалось видеть ранние грозы. Но, ни одна из них не знаменовало нечего доброго.
*****
Ливерстон Гулдер с помощью деревянного молотка и кольев пытался удержать собственный шатёр, отчего- то возомнивший себя птицей и стремившийся улететь в серое, грозовое небо. Крик, который мог принадлежать лишь молодой княжне заставил его испуганно вздрогнуть. Поверить, что этот испуганный, жалкий вопль мог принадлежать девушки, чья непоколебимая сила характера заставляла отступаться самого князя, было невозможно, но Гулдер всё равно бежал, не замечая, что, он всё ещё сжимает в трясущихся руках плотницкий молоток.
Стража, опередившая его, уже выволакивала из шатра хохочущую нищенку, у которой изо рта вперемешку со слюной текли тонкие струйки крови.
– Ведьма! – орал толстощёкий Волистер, вколачивая в костлявое лицо бродяжки каменные подзатыльники.
– Оставь её. Её князь убивать будет….-упали тяжёлые слова.
Кто-то оттащил Волистера от бесформенной кучи тряпья из глубины которой все ещё доносились тяжелые хрипы.
Гулдер заглянул в шатёр, и вместе с ним внутрь влетело несколько мокрых листьев.
Ливерстон как завороженный наблюдал, как один из размякших листочков неспешно опустился на неестественно бледную щёку Оливии ЛаМэй, лежавшую по левую руку от принцессы Салхэма и Вермонта. От мёртвой принцессы, мысленно оговорился Ливерстон, и пошатнувшись, с трудом ухватился за мокрый полог шатра. Девушки выглядели восковыми фигурами, изваянными безумным скульптором, и лишь заметив бокал вина, расколовшийся рядом с рукой принцессы Вермонта, папаша Гулд беззвучно зарыдал.
Ведь кто как не он, дважды за день имел возможность, выдворить чёртову ведьму за двор, а вместо этого он дал девчонки себя уговорить, какой бы там княжной она не была.
– Лекаря сюда! Живо! – хрипло скомандовал Гулдер, подставляя дрожащее лицо благодатному липкому дождю.
Один из Салхэмских рыцарей, не пожелавший присоединяться к охоте, застыл перед принцессой Алишей с обнажённым мечом, обводя присутствующих недобрым взглядом.
Вообще-то обнажи он свой меч перед княжной каких нибудь полчаса тому назад ему немедленно отрубили бы руку, но в сложившийся ситуации никто из собравшихся не спешил брать на себя тяжкую ношу ответственности, в принятии каких бы то ни было решений.
Почувствовав тошнотворную вонь, источник которой побывавший на нескольких войнах Гулдер, угадывал с первого раза, Ливерстон закрыл нос платком.
Даже, если предположить, что молодые девушки были действительно мертвы, убиты они были совсем недавно, тогда как уже почти все присутствующие почувствовали в шатре тяжелый смрад разлагающегося тела.
Что-то шевельнулось в тёмном углу, куда впопыхах было сброшено большинство шкур, висевших в проходе, и куда не добивал тусклый свет свечей на лавандовом масле.
Но не это, едва уловимое в сумраке движение, завладело всеобщим вниманием. Все обернулись, услышав угрожающее рычание, приближающееся из тёмноты.
Гулдер отказывался верить, что перед ним стоял тот самый лохматый пёс, похороненный им всего несколько часов назад, его бурую шерсть всё ещё покрывали куски слипшейся глины, а с разорванного живота свисали фрагменты изувеченных телегой органов. Да и двигался он до того нелепо, что не знай Гулдер о его сложной судьбе и сломанном позвоночнике он вполне законно мог предположить, что глупая псина спятила. Извивающийся, дёргающийся телом пёс прыгнул, как демонический кальмар, вырвавшийся из мрачных глубин Тартара, тогда как Ливерстон, с пугающим безразличием наблюдал, с какой неумолимой стремительностью к его пульсирующему горлу приближаются кривые, пожелтевшие клыки мёртвой собаки.
Но то, что случилось за тем, резко и выразительно запечатлелось в его голове, подарив Гулдеру историю, которую он рассказывал до конца жизни. Мужчина в зелёных, пластинчатых доспехах, которого мгновение назад, казалось бы, даже не было в шатре, вскинул руки и пронзил прыгнувшую тварь двумя стремительными ударами кинжалов. Оба удара попали в шею. Оба были смертельны и произведенены с грациозностью танцора. Разница лишь в том, что один был нанесён снизу вверх, другой слева направо, и в этот раз бурый бродяга, рухнул оземь уже, будучи окончательно мёртвым.
– Чертовщина… – прошептал Гулдер, совершенно обескровленными губами.
– В этот раз закапывай его глубже! – спокойно посоветовал папаши Гулду рыцарь в пластинчатой броне, вытирающий кинжалы кусочком холщевой ткани.
Это уже позже Ливерстон узнает у местного кузнеца, что жизнь ему, в тот день спас Элистар Оверим, почетный страж Серебреного круга, Последний из рода Салхэмских Драконов.
Глава четвертая
Сумерки сгущаются
Дорога на Нешем.
720 колёс от Хартума.
К середине весны, очень немногие из добровольцев, нанявшихся сопровождать Гвардию Короля Олина Второго в Вечных Горах считали восемьдесят дархамов дневной платы хоть сколько нибудь щедрым вознаграждением. Измученные, длинными переходами, раненые и покалеченные, деревенские смельчаки по одному, а нередко и целыми группами покидали лагерь под укрывательством ночи. Виконт с лёгкой презрительностью, во взгляде насмешливых серых глаз, наблюдал за их крадущимися фигурами, быстро же они вспоминали о незатейливых радостях оседлой жизни.
Некоторые, не желая звенеть оружием, заранее закапывали его в горах, бывали и такие кто не успевал вновь завладеть спрятанным мечом, становясь лёгкой добычей дикого зверя. Обычно всё заканчивалось далёким криком, кощунственно разрывавшим тонкую пелену ночи, который оборвавшись, ещё долго стоял в ушах каждого, оставшегося в строю.
А ведь многие из убежавших всерьёз воображали себя воинами. Даже худосочный жрец, с какой-то дурости навязавшийся к ним в отряд, нашел себе применение, войдя в бригаду маленького походного лазарета.
Отряд, вышедший из Хартума на следующий день после чествования Весеннего равноденствия, насчитывал четыреста восемнадцать душ, но Виконт готов был биться об заклад, что сегодняшним утром их было немногим больше двух сотен. Командующий, королевский рыцарь по фамилии Гляхершаут невесело отшучивался, что таким темпом им чего доброго придётся доукомплектовывать отряд, снимая стражу с ближайших каменоломен.
В обед, они достигли устья небольшой речки, берущей начало внутри гор, среди вечной темноты, где Боги хранят величайшие тайны мироздания.
Стояла хорошая погода и гвардейцы воспользовались возможностью напоить своих приземистых, коротконогих лошадей, миртульской породы.
– Похоже, мы тут надолго, – заметил Уриил Акрийский, присаживаясь на небольшой валун, удачно торчащий в тени развесистого вяза.
Задумчиво куривший Виконт, наградил жреца вопрошательным взглядом.
– Аргулеты ушедшие накануне вечером ещё не вернулись. Сир Гляхершаут опасается, как бы с ними не случилась чего недоброго.
Барбаду понимающе кивнул, и его грубое лицо расплылось в сардонической улыбке.
Догадываясь, к чему он клонит, Уриил лишь нахмурил брови, и покачал каштановыми кудрями.
– После того как участились случаи дезертирства, сир Гляхершаут лично распорядился разбавлять патрули и разведывательные отряды проверенными людьми. Среди ушедших накануне, значился Кортесс, зять сира Глягершаута.
Виконт постучал самокруткой по кончику указательного пальца, приглаживая слюной паршивую, жёлтую бумагу, которую ему намеревались втюхать за восемь золотых суффиев.
– У нас не войско, а дерьмо. Все чувствуют это, оттого и бегут. Его Величеству следовало поручить эту работёнку не мягкотелому увальню Гляхершауту, а кому то, у кого за плечами хотя бы имеется опыт боевых походов.
– Например, вам? – Уриил не имел в виду нечего дурного, но прозвучавшие слова выдались несколько грубоватыми.
Иногда Уриилу казалось, что ему почти понятна враждебность Виконта, в которой тот бережно, словно ребенок сладости, таил свои маленькие секреты, но чаще это сводила его с ума.
Барбаду передернул своими могучими плечами и сплюнул, коричневой, пораженной смолами, слюной.
– Разве я напоминаю тебе рыцаря? Да у ведра со шваброй боевых достоинств больше, чем у большинства из этих болванов. В королевском рыцарском совете только у двоих имеются хоть какие-то яйца, – проворчал Виконт, когда мимо него, смеясь, прошлёпало несколько гвардейцев.
– Драл я вас всех, – уже успокаиваясь, почти беззлобно пробурчал Барбаду.
– Если ты так ненавидишь королевскую гвардию, зачем было наниматься в отряд? Мог бы и дальше в одиночку гонять местных негодяев от кустов до виселицы? – пожал плечами Уриил Акрийский, чья нелепая жреческая шляпа, так и норовила унестись к воде.
– Да кормят здесь неплохо, – усмехнулся Ронэ, а вот чего ради ты сюда попёрся, наверняка неведомо даже твоему Огме.
Жрец задумался о том готов ли он ответить на подобный вопрос хотя бы самому себе, наблюдая, как два вольнонаёмных мужика чистят у реки здоровенный, чёрный котёл.
– Этим бы только котлы и драить, – хмыкнул Барбаду, попыхивая самокруткой.
– Вы помните нашу первую встречу на реке? – негромким голосом спросил Уриил Акрийский.
Ронэ нахмурил брови и сделал несколько глубоких затяжек.
Дым, выпущенный из могучих лёгких Виконта, серой тучей, кружил над лысой головой.
– Если не прекратишь мне «выкать», я сделаю так, что ты и сам обо всём забудешь, – Барбаду обнажил ряд неровных зубов в зловещей ухмылке.
– Не нужно ставить меня, в один ряд с парнями вроде нашего доброго Гляхершаута, я уверяю тебя храмовник, я не заслуживаю подобной чести.
Уриил виновато улыбнулся и продолжил.
– Если быть кратким, я сопоставил древние, монастырские рукописи с исповедью даргамца Харла и наткнулся на несколько любопытных совпадений. У меня нет средств на самостоятельную экспедицию в горы, и выражаясь твоим языком, нанявшись в королевскую гвардию, я пришпандорил сразу двух зайцев. Увижу то, что мне нужно, да ещё и не останусь голодным, – Уриил усмехнулся.
– Так ты поплёлся на войну послушав бредни полоумного придурка? – улыбка Барбаду вышла недоброй.
– Меня ведёт величайший из хатов, дающий свет и мудрость, избежать зла.
– Расскажешь это стерхам, уж они с радостью отправят тебя на встречу с твоим всезнающим Богом!
Виконт достал из кармана большое, сочное яблоко и разрезав его пополам длинным ножом, протянул жрецу половину.
– И что такого было написано в тех рукописях? – после некоторого размышления поинтересовался Ронэ.
– В восемьсот первом году, в самом конце Тёмных Веков неподалёку от этих мест стояла странная башня. Поговаривали, что в ней хозяйничал некромант, являвшийся последним представителем вымирающего искусства. Он был настолько могущественным, что его силу признавали даже многие из Богов, но ему было мало их признания, он хотел стать одним из них. Когда он понял, что Боги никогда не пойдут ему на встречу, не желая иметь в своём пантеоне столь грозного и лукавого оппонента, некромант поклялся уничтожить весь мир. И это ему едва не удалось. Возможно, мы ещё будет проходить мимо тех мест, и я покажу, где развернулась решающая битва за Курдаму.
– Что ещё за Курдама? – Виконт вопросительно вскинул голову, вперив в Уриила свой мрачный взгляд.
– Так назывался древний элфийский лес, он был полностью уничтожен магическим взрывом 813 года и до сего дня там, так и не проросло не одной травинки. Легенды гласят, что первое древо на той земле прорастет лишь тогда, когда на земле вновь появятся эльфы.
– Уриил замолчал, откусив кусочек яблока. На вкус, оно оказалось даже лучше, чем он предполагал.
– Харл не показался мне достаточно эрудированным в древних писаниях и вряд ли мог слышать об этих легендах, но он практически в точности описал внешность и некоторые предметы одежды мрачного человека, сошедшего со страниц древних манускриптов. Если в здешних местах, завелся его последователь, многим будет полезно об этом знать.
– Найти одного спятившего на тысячу колёс необжитого камня, где каждая складка гор может оказаться вовсе не тем, чем кажется? Странный ты, парень, монах, и цели у тебя, словно ты их на пятнадцать жизней задумал.
Виконт отряхнул траву, налипшую к кожаным штанам, и, посмеиваясь, побрёл вдоль ручья, в котором уже пылали первые, нежно бардовые сполохи рождающегося заката.
****
Хаитское княжество. Замок на Серебряной Поляне
Длинный, дубовый стол, ломился от всевозможных яств, выращенных фермерами-Хаитами. Здесь был мёд. Свежее, козье молоко. Мягкий, пахнущий пряностями сыр, а посреди стола, томился пузатый котелок с бульоном из дюжины кур, приправленных чесноком и шафраном. Источал сладкие ароматы, дымящийся, едва вынутый из печей хлеб, в сосудах плескалось игривое, полусладкое вино, только вот гостям, собравшимся в этот вечер в княжеской зале, явно не доставало аппетита.
Сам Князь Ардан Красный из старинного рода ЛаМэев, слегка нахмуренный в этот поздний час, сидел во главе стола.
Рядом с ним, уныло работая челюстями, поглощал свою порцию ужина, ровный как жердь, оружейный мастер Серебряной Поляны, Дакус Рудли.
Тюдор Малодушный, король Вермонта и Салхэма, в плаще, украшенном узорами из бардового злата, восседал на высоком стуле, с другой стороны стола.
Лишь слегка пригубив вина, Его Величество, терпеливо ждал начало трудного разговора.
Отец Торже, запил кусок тёплого хлеба молоком и заметив, что все взгляды сосредоточены на нём, неловко закашлялся. Князь Ардан, в нетерпении даже подскреб пальцами свою густую бороду. Похоже, все были крайне озадачены происшедшим, но отец Торже, прекрасно понимал беспокойство этих людей, поэтому проглотив последний кусок, он заговорил.
Торже не мог поведать нечего нового о состояние наследниц престолов, двух соседствующих держав, равно как и не мог дать хоть сколь нибудь благоприятных прогнозов на их счёт.
И всё же, утверждать, что отец Торже даром ел хлеб в княжеском замке, было бы неправильным и опасным. Мало кто знал отца-настоятеля в лицо, но легенды об этом небольшом человеке, ходили по всему континенту.
Будучи отцом-основателем Нефритовой академии ядов, этот маленький хитрый хаитянин, считался едва ли не опаснейшим человеком всего восточного Шакатана.
Ходили слухи, что злопыхатели неоднократно пытались отравить Торже, только их многочисленные попытки, всякий раз оборачивались провалом.
Правда, встречались и такие, кто утверждал, что не все отравления известного настоятеля следует связывать с его недругами, ибо отец Торже, известный как большой экспериментатор, нередко собственноручно принимал небольшие порции яда, желая развить к ним природный иммунитет.
Хаитские сивуши, также ставили ему в вину, служение богине ядов, Гекатте, но улыбчивый старец, всегда благоразумно отмалчивался, не желая вступать в долгую полемику с хаитскими мудрецами от религии.
Голос отца Торже звучал мягко и убаюкивающе, выдавая в настоятеле, черты истинного оратора, привыкшего изъяснять ход своих мыслей прямо и незамысловато. Но было в его обволакивающем голосе нечто такое, что должно быть чувствуют куры, незадолго до того, как бархатный поток лисьих слов, внезапно оборвётся перекушенным горлом.
Когда маленький человек замолчал, все взгляды сосредоточились, на грузном, раскрасневшемся лице, князя Ардана.
– При всём нашем уважение, вы были приглашены сюда не за тем, чтобы рассказывать нам, о том, что было ведомо и без вас, отец Торже! Люди, одно упоминание о которых, отбивает аппетит и заставляет маленьких детей плакать, трижды допрашивали гнусную ведьму, и не казнили её лишь потому, что об этом просили вы! Вас называют первым, среди вернейших почитателей Гекатты, а вместо того чтобы заняться делом, вы большую часть дня расхаживаете по моим погребам, откупоривая винные бочки?
Отец Торже, с достоинством выслушавший все обвинения князя, сокрушенно вздохнул.
– Некоторые вещи не стоит воспринимать буквально, Великий князь. В ваших замечательных погребах, я почерпнул больше, нежели могли поведать мне ваши слуги, а ведь…
Ту женщину, если на то будет твоя воля, ты казнишь завтра утром. Сегодня она мне интересна, и после ужина я бы хотел задать ей пару вопросов.
Князь Ардан фыркнул и покосился на своего оружейника, которому по долгу службы, нередко приходилось разговаривать самых несговорчивых заключенных.
– Есть ли в этом смысл? Я начинаю считать, что мы попросту транжирим время, которого у нас и так нет.– Раздражённо парировал король Тюдор, постукивающий по столу, костяшками пальцев.
– Простите, Ваше Величество, но должно быть речи такого скучного старика как я, ввели вас в заблуждение, ибо приехав сюда, я не терял даром, не одной минуты. Все действия, производимые мной, вели к тому, чтобы простейшим путём определить состав вещества, добавленного в вино, и понять каким образом постороннему человеку удалось это осуществить.
– Мне говорили, вы просили вино, которым было отравлена моя дочь, зачем оно вам? – нахмурился князь Ардан.
– У меня свои методы классификации ядов, -уклончиво ответил отец Торже, слегка смутившись.
– Отравить одного их моих конюхов? – от внимательного княжеского взора, не ускользнул факт, что при упоминание о умершем утром мальчишке, лицо отца Торже, слегка сморщилось.
– Я мог бы испробовать его на себе, так я обычно и поступаю, но как уже было замечено ранее, в этом непростом деле, время играет главенствующую роль. Если позволите, завтра утром, я сообщу вам название яда и отвечу на ряд интересующих вас вопросов. А сейчас, я попросил бы, вашего достойного оружейника, провести меня к заключенной.
Отец Торже, укрывший собственные мысли за скромной, раболепной улыбкой, сложил руки в священном жесте, хаитских сивушей. Сквозняк, гулявший по княжеской зале, затушил одну из свечей, висевших за спиной отца-настоятеля, окутав, старческое лицо, сомнительными тенями. Маленькие, лисьи глазки, отца Торже, словно две холодные звёздочки, следили одновременно за всеми и не за кем. Собравшиеся, ещё долго сидели за столом, после того, как его осторожные шаги, затихли на подступах к нижним уровням замка. В эту ночь не спалось многим обитателям Серебряной Поляны.