Благородный Дом. Роман о Гонконге. Книга 2. Рискованная игра

– Давай их мне, Сеймур, – велела Кейси.

– И я купил пакет из двухсот тысяч акций «Ротвелл-Горнт» по двадцать три пятьдесят. Почем они сегодня?

– По двадцати одному.

– Господи, Линк, тебя опустили на триста тысяч, – обеспокоенно проговорила Кейси. – Может, продать их и выкупить потом? Если и когда потребуется.

– Нет. Эти акции мы оставим. – Убытки на акциях «Ротвелл» Бартлетта не смущали, потому что он имел хороший навар со своей доли в игре Горнта на понижение. – Может, на сегодня закончим, Сеймур? Давайте позавтракаем втроем, скажем часов в восемь, если ты встанешь?

– Прекрасная мысль. Кейси, ты договоришься насчет меня с Доусоном?

– Первым делом с утра. Они встретятся с тобой в первой половине дня. Тайбань… Иэн Данросс сказал им, что наша сделка первоочередная.

– Еще бы, – хмыкнул Стайглер. – С нашим авансом Данросс сорвется с крючка.

– Если останется на плаву, – добавила Кейси.

– Сегодня мы есть, а завтра нас нет, так что будем жить по полной!

Это излюбленное выражение Стайглера до сих пор вертелось в голове у Бартлетта. «Сегодня мы есть, а завтра нас нет… как вчерашний пожар. Могло быть и хуже. Можно было разбить себе башку, как бедняга Пенниворт. Никогда не знаешь, когда наступит твой черед, когда угодишь в аварию, или напорешься на пулю, или на тебя обрушится стихийное бедствие. Извне или изнутри. Как было с отцом… Господи, весь бронзовый от загара, почти никогда в жизни не болел, и тут доктор вдруг заявляет, что у отца рак. И через три месяца отец уже весь скукожился, стал смердеть и умер в страшных муках».

На лбу вдруг выступил пот. Скверное было время: он разводился, похоронил отца, мать была в безутешном горе, все разваливалось. А потом завершение развода. Раздел имущества вышел просто ужасным: ему еле удалось оставить за собой контроль над компаниями и ничего не продать, чтобы расплатиться с женой. Он до сих пор выплачивал ее долю, хотя она снова вышла замуж. И это помимо алиментов на детей и других выплат, ожидающих в будущем. Больно было из-за каждого цента, и не из-за денег как таковых, а из-за несправедливости калифорнийских законов, по которым третью часть получал адвокат, «пока смерть не разлучит нас». Бартлетта «обул» и его собственный юрист, и тот, что представлял интересы жены. «Погодите, я еще вам устрою, – в который уже раз мрачно пообещал Линк. – И вам, и другим проклятым паразитам».

Он не без труда отогнал эти мысли. На сегодня.

«Сегодня мы есть, а завтра нас нет, так что будем жить по полной», – повторил он, отхлебнув пива, повязал галстук и глянул на себя в зеркало. Без тщеславия. Бартлетту нравилось жить в мире с самим собой, отдавая себе отчет в том, кто он есть и к чему стремится. В этом ему помогла война. И пережитый развод. Он вышел из него хоть и сильно ощипанным, но целым, выяснив, что собой представляет супруга, и сжившись с этим. А из хорошего в том году была только Кейси.

«Кейси.

Как быть с Кейси?

Наши правила игры совершенно четкие и всегда были таковыми. Их установила она: если я с кем-то встречаюсь или она с кем-то встречается, мы просто встречаемся, и все – никаких вопросов, никаких упреков.

Почему же я весь изнервничался из-за того, что решил встретиться с Орландой, не сказав об этом Кейси?»

Он глянул на часы. Почти пора.

В дверь нерешительно постучали, и она тут же открылась. Расплывшись в улыбке, на него смотрел Ночной Сун.

– Мисси, – возвестил старик и отступил в сторону.

По коридору с грудой бумаг и записной книжкой в руке приближалась Кейси.

– О, привет, Кейси, – воскликнул Бартлетт. – А я как раз собирался звонить тебе.

– Привет, Линк, – громко произнесла она, а потом, проходя мимо пожилого китайца, проговорила по-кантонски: – До цзе[44]. – Уверенной походкой Кейси вступила в люкс с двумя спальнями. – У меня есть кое-что для тебя.

Вручив ему кипу телексов, она прошла к бару и налила себе сухого мартини. На ней были серые, элегантно облегающие повседневные брюки до колена, серые туфли на низком каблуке и рубашка с воротником апаш из серого шелка. Волосы она завязала сзади, и единственным украшением служил оставленный в волосах карандаш. Она была в очках, без контактных линз, как обычно.

– Первые два – относительно слияния с Джи-экс-эр. Все подписано, скреплено печатью и отправлено. Мы вступаем во владение второго сентября. Подтверждено, что собрание совета директоров состоится в пятнадцать ноль-ноль по Лос-Анджелесу. Таким образом, у нас уйма времени, чтобы вернуться. Я попроси…

– Пасытель лазыбилати, Хазяина? – с важным видом перебил ее от двери Ночной Сун.

Бартлетт хотел было сказать «нет», но Кейси уже мотала головой.

– Ум хо (Нет, спасибо.), – любезно сказала она по-кантонски, стараясь четко произносить каждое слово. – Чжа цзыр, до цзе. (Попозже, пожалуйста.)

Ночной Сун непонимающе уставился на нее:

– Цто?

Кейси повторила. Старик раздраженно фыркнул: насколько невоспитанна эта Золотистый Лобок, позволяет себе обращаться к нему на его собственном языке!

– Пасытель лазыбилати, хейя? Сичасы, хейя? – спросил он на скверном английском.

Кейси повторила фразу на кантонском – никакой реакции не последовало. Она начала было снова, но остановилась и устало проговорила по-английски:

– О, ничего-ничего! Не сейчас. Можете сделать это попозже.

Ночной Сун расплылся в улыбке: он заставил-таки ее потерять лицо.

– Да, Мисси. – И закрыл за собой дверь, хлопнув ею с достаточной силой, чтобы обратить на это внимание.

– Задница, – пробормотала она. – Он должен был понять меня, Линк, я знаю. Я произносила все правильно. Ну почему они прикидываются, что не понимают? Я пробовала на своей горничной, и все, что от нее услышала, было такое же цто. – Изобразив, как они грубо и гортанно произносят: «Што ты говорить, хейя?», она не выдержала и рассмеялась.

– Они просто упрямые, – тоже засмеялся Бартлетт. – Но где ты научилась говорить по-китайски?

– Это кантонский. Я нашла учителя – выкроила час сегодня утром. Считаю, что должна уметь, по крайней мере, сказать: «Привет», «Доброе утро», «Принесите, пожалуйста, счет»… Обычные вещи. Проклятье, как это сложно. Все эти тоны. В кантонском семь тонов: одно и то же слово можно сказать семью различными способами. Например, спрашиваешь чек – это будет май дань, – но стоит произнести чуть не так, и получится «яичница» – тоже май дань. И ставлю один против пятидесяти, что официант принесет яичницу, только чтобы унизить тебя. – Она потягивала маленькими глоточками мартини и добавила еще одну оливку. – Как раз то, что нужно. Хочешь еще пива?

Бартлетт покачал головой:

– Нет, спасибо. – Он уже прочитал все телексы.

Кейси села на диван и открыла записную книжку.

– Звонила секретарь Винченцо Банастасио, просила подтвердить заказ на люкс для него на субботу и…

– Я не знал, что он приезжает в Гонконг. А ты?

– Мне кажется, он что-то говорил насчет поездки в Азию, когда мы последний раз видели его… На ипподроме в прошлом месяце – в Дель-Мар. Когда там был Джон Чэнь. Ужасная история с Джоном, правда?

– Надеюсь, они поймают этих Вервольфов. Ублюдки… Убить человека да еще оставить на трупе такую записку.

– Я написала от нашего имени записку с выражениями соболезнования его отцу и мачехе, Диане. Помнишь, мы виделись с ней у Иэна и в Абердине? Господи, такое впечатление, что все это было миллион лет назад.

– Да. – Бартлетт нахмурился. – Я все же не помню, чтобы Винченцо что-то говорил. Он будет жить здесь?

– Нет, он хочет остановиться на гонконгской стороне. Я подтвердила по телефону резервирование в «Хилтоне», а завтра сделаю это лично. Он прилетает в субботу утром рейсом «Джапан эрлайнз» из Токио. – Кейси посмотрела на него поверх очков. – Хочешь, чтобы я договорилась о встрече?

– Он надолго?

– На выходные. На несколько дней. Ты же знаешь, он ничего четко не скажет. Может, в субботу после скачек? Мы будем на гонконгской стороне, и, если не удастся взять машину, от Хэппи-Вэлли недалеко и пешком.

Бартлетт хотел сказать: «Давай на воскресенье», но потом вспомнил, что в воскресенье летит в Тайбэй.

– Хорошо, в субботу после скачек. – Тут он заметил, как Кейси смотрит на него. – Что такое?

– Да вот гадаю, что он такое задумал.

– Когда он купил четыре процента акций «Пар-Кон», мы провели эту покупку через Сеймура, через Комиссию по ценным бумагам и кое-кого еще, и все остались довольны: деньги чистые. Его никогда не арестовывали и не предъявляли обвинений, хотя слухов ходило предостаточно. У нас никогда не возникало с ним проблем, он никогда не хотел, чтобы его включили в совет директоров, он не посещает собраний акционеров, всегда присылает мне доверенность и всегда выкладывал деньги, когда они были нам нужны. – Он пристально посмотрел на нее. – Ну, так и что?

– Ну, так и ничего, Линк. Мое мнение о нем ты знаешь. Я согласна: забрать обратно акции мы не можем. Он купил их без залоговых обязательств и обременений и сначала спросил. И мы, черт возьми, конечно, нуждались тогда в его деньгах и вложили их с большой пользой. – Она поправила очки и сделала пометку. – Я организую встречу и буду, как всегда, вежлива. Далее: активизирован счет нашей компании в банке «Виктория». Я положила на него двадцать пять тысяч, вот твоя чековая книжка. У нас там будет возобновляемый фонд, и Первый центральный банк Нью-Йорка готов перевести для начала на этот счет семь миллионов, когда мы об этом попросим. Вот телекс с подтверждением. В этом же банке я открыла и личный счет для тебя. Вот твоя чековая книжка еще на двадцать пять тысяч: двадцать из них на билете Гонконгского казначейства[45] с ежедневным оборотом. – Она ухмыльнулась. – Этого хватит на пару чашек чоп суи и хороший кусок нефрита, хотя я слышала, что здесь поддельный нефрит от настоящего не отличишь.

– Никакого нефрита. – Бартлетту хотелось взглянуть на часы, но он не стал этого делать, а лишь отхлебнул пива. – Что дальше?

– Дальше: звонил Клайв Берски и просил об одной услуге.

– Ты сказала, что он может продуть это дело через свой глушитель?

Она засмеялась. Клайв Берски был главным исполнительным директором их филиала Первого центрального банка Нью-Йорка. Человек очень придирчивый и педантичный, он приводил Бартлетта в бешенство требованиями, чтобы в документах все было точно.

– Он просит, если сделка со «Струанз» состоится, переводить наши средства через… – она справилась в своих записях, – здешний «Ройял Белджэм энд Фар Ист бэнк».

– А почему через них?

– Не знаю. Навожу про них справки. В восемь часов встречаюсь с их здешним исполнительным директором. Первый центральный только что купил этот банк: у него филиалы здесь, в Сингапуре и Токио.

– Поработай с ним ты, Кейси.

– Конечно. Я могу пропустить по рюмочке и уйти. Хочешь, потом поедим? Можно сходить в «Эскоффье»[46] или в «Девять драконов», а может, пройтись по Натан-роуд[47] и поесть чего-нибудь китайского. Где-нибудь недалеко: по прогнозу ожидаются еще дожди.

– Спасибо, но не сегодня. Я еду на гонконгскую сторону.

– Вот как? Ку… – Кейси осеклась. – Прекрасно. И когда ты уходишь?

– Скоро. Не спеши.

С той же непринужденной улыбкой на лице она прошлась по своему списку, но Бартлетт был уверен, что Кейси тут же поняла, куда он собирается, и это его вдруг взбесило. Он старался, чтобы его голос звучал спокойно.

– Что у тебя еще?

– Все остальное может подождать, – проговорила она тем же любезным тоном. – С утра встречаюсь с капитаном Джанелли насчет вашей поездки в Тайбэй. Из офиса Армстронга прислали документы, временно снимающие запрет на использование самолета. Тебе нужно будет лишь подписать бумагу о том, что ты согласен вернуться в Гонконг. Я поставила там вторник. Правильно?

– Да, конечно. Вторник – это день «Д».

Она встала.

– На сегодня это все, Линк. Я займусь банкиром и всем остальным. – Она допила свой мартини и поставила стакан назад в бар. – Да, твой галстук, Линк! Голубой подошел бы лучше. Увидимся за завтраком. – Она послала ему обычный воздушный поцелуй, вышла, как делала это всегда, и закрыла дверь с обычным пожеланием: – Приятных снов, Линк!

– С чего я, черт возьми, так взбесился? – сердито пробормотал он вслух. – Кейси ничего не сделала. Сукин ты сын! – Он бессознательно сдавил в руках пустую банку из-под пива. «Сукин ты сын! И что теперь? Забыть про все это и идти или что?»

Кейси шагала по коридору в свой номер и вся кипела. «Могу жизнью поклясться, что он куда-то собрался с этой проклятой шлюхой. Надо было утопить ее тогда: такая была возможность!»

Тут она увидела Ночного Суна. Тот широко распахнул для нее дверь с улыбкой, в которой читалось откровенное самодовольство.

– Ты тоже можешь продуть это через задницу! – рявкнула она, сама не своя от гнева, захлопнула дверь, швырнула бумаги и записную книжку на кровать и чуть не расплакалась. – Не смей реветь! – громко приказала она себе со слезами в голосе. – Ни одному проклятому мужчине не удастся подкосить тебя. Не выйдет! – Она уставилась на пальцы, дрожавшие от охватившей ее ярости. – О, наплевать на всех мужчин!