Военные кампании вермахта. Победы и поражения. 1939-1943
Мне остается только рассказать о впечатлении, которое лично на меня произвел Гитлер. При этом я старался, чтобы сложившуюся тогда картину не изменили полученные впоследствии описания. Для меня было особенно важно войти в личный контакт с Гитлером – ведь я заносил в журнал боевых действий в первую очередь ход мыслей, мотивы и решения Гитлера, как Верховного главнокомандующего вермахтом. Но я, как и офицеры отдела обороны страны, не мог посещать совещания у фюрера. Зато к началу Западной кампании, когда была построена штаб-квартира фюрера в районе Мюнстерайфеля, Гитлер приказал, чтобы к ужину каждый раз приглашался офицер или сотрудник его военного рабочего штаба. К этому его подтолкнул полковник Шмундт, который хотел, чтобы сотрудники штаба таким образом вступали в более тесный контакт с фюрером. Он обмолвился о сильном влиянии этого круга лиц, которые, как и ближайшее окружение фюрера, должно было быть связано с ним на веки вечные. Этой традиции придерживались во время Западной кампании и возобновили ее с началом кампании против Советского Союза в штаб-квартире фюрера «Волчье логово» («Вольфшанце») в Восточной Пруссии. Так продолжалось до осени 1942 года. Когда штаб-квартира фюрера находилась на Украине, вблизи Винницы, начались серьезные конфликты Гитлера с его военными советниками, и он прекратил свое участие в общих трапезах. Между тем с конца Западной до начала Восточной кампании Гитлер находился преимущественно в Берлине – в новой рейхсканцелярии или в Бергхофе, где не имел обыкновения принимать пищу в большой компании.
Итак, я всякий раз, когда до меня доходила очередь, принимал участие в этих ужинах, в первый раз – вскоре после начала наступления на Западе. После всего, что Гитлер – диктатор и выходец из низов – совершил (на пользу или во вред немецкому народу – об этом речь не идет), я ожидал увидеть человека, на лице которого была бы печать величия. В этом я жестоко обманулся, ибо человек, которого я видел в «Гнезде в скалах» перед бункером, где располагалась небольшая, но роскошная столовая, и потом имел возможность наблюдать вблизи на протяжении двухчасовых вечерних «посиделок», вовсе не имел «печати гения» на лице.
Мне нередко приходилось слышать от встречавшихся с Гитлером людей, что самое большое впечатление производят его лучистые серо-голубые глаза. Этого я, всегда стремившийся к непредубежденности, подтвердить не могу. Его глаза не произвели на меня впечатления, они вообще не могли оказывать влияния, поскольку никогда не были направлены спокойно и прямо на собеседника, а постоянно бегали, так что поймать взгляд Гитлера было невозможно. Тем самым создавалось впечатление, что он вообще не видел людей. Во всяком случае, его глаза были полностью лишены блеска и выразительности, они были не ясными и живыми, а, наоборот, тусклыми и ничего не говорящими и не придавали лицу ни силы, ни внушительности. Лицо было совершенно заурядным и не имело черт, говорящих о силе духа или характера. В то же время в лице Гитлера не было ничего дьявольского или демонического, как нередко утверждают сегодня – после всего происшедшего. Оно было абсолютно незначительным и некрасивым. Швейцарский писатель Макс Пикар, в 1945 году опубликовавший книгу «Гитлер в нас самих», сказал, что, если подумать, какой социальный слой выглядит примерно как Гитлер, придешь к выводу, что такие лица встречаются среди уличных торговцев и фотографов на курортах. Утверждение саркастичное, но по большому счету вовсе не ошибочное. А если добавить плохую фигуру, некрасивые жесты и неэлегантную одежду, можно с полной определенностью сказать, что общее впечатление от его внешности было в высшей степени неблагоприятным и не внушающим трепет.
На ужинах, на которых не было гостей – только ближайшее окружение, составлявшее в среднем 16 человек, так же как и на подчеркнуто простых обедах, Гитлер сидел в середине одной из длинных сторон стола, обычно между генералом Йодлем и Дитрихом, напротив располагался генерал-фельдмаршал Кейтель между рейхслейтером Борманом и генералом Боденшатцем или обергруппенфюрером СС Вольфом. Гитлер вел себя естественно, без позерства, присущего ему во время публичных выступлений, в нем не чувствовалось скованности и принуждения. Он вмешивался в разговоры за столом, если они касались интересующих его тем, или сам начинал беседу о каком-нибудь злободневном событии. Тогда он обычно не обращался к кому-либо конкретно, ни на кого не смотрел, а, уставившись поверх голов собравшихся за столом куда-то в пустоту, пускался в пространные рассуждения, которые почти всегда были довольно интересны, поскольку он свободно излагал свои мысли и говорил откровенно. Эти рассуждения позволяли получить представление о его духовном своеобразии и разъясняли мотивы его поступков. Его формулировки, почти всегда излагавшиеся в наставительной форме, действовали ошеломляюще вследствие того, что он сложнейшие проблемы в самых разных областях знаний сводил к простым фундаментальным фактам и на первый взгляд излагал вполне понимаемым образом. Его доверчивым приверженцам – а ближайшее окружение фюрера состояло только из таких людей – все это казалось очевидным признаком его гениальности. Если же объективно проверить его изречения на истинность, по большей части окажется, что, безусловно, высокоодаренный самоучка изрекает примитивные формулы, не продумав до конца суть проблемы и представляя ее такой, какой ему хочется видеть.
Такие впечатляющие, но слишком простые формулы служили Гитлеру хорошую службу, когда он, как это часто происходило, рассуждал о немецкой или мировой истории и делал из них выводы для современных военных и политических событий. При этом ему сослужила хорошую службу замечательная память на все, что он когда-то читал или слышал. Высказывания фюрера позволяли предположить, что он лишь поверхностно занимался историческими вопросами и никогда не имел времени на глубокое изучение проблемы. Его опрометчивые, зачастую необъективно критические и нередко несостоятельные суждения оказывали в высшей степени неприятное впечатление, поскольку произносились с претензией на непререкаемый авторитет. Бросалось в глаза присущее Гитлеру высокомерие, и с годами оно укрепило в нем сознание собственного величия. В своих религиозных убеждениях он не поднялся выше чистого рационализма и материализма, при которых все чувства исключались. Заговаривая об этом, что иногда бывало, он никогда не предпринимал сильных нападок на церковь, правда, был против протестантизма, чье духовенство считал ограниченным и реакционным, но в католицизме многое оправдывал и прославлял. Было нелегко решиться выступить против высшего католического духовенства, которое громило национал-социализм с церковных кафедр и к тому же могло свободно выражать свою политическую точку зрения. Отталкивающее впечатление производило льстивое и вероломное одобрение, которое вызывало выступления против церкви и христианства в ближайшем окружении фюрера, которое вообще при каждом удобном случае стремилось превзойти других в подхалимстве. То, что Гитлер, когда вспоминал о своем становлении как личности, изображал мотивы, которыми руководствовался в своих поступках, или рассуждал о ходе войны, зачастую ссылался на Провидение и называл себя не иначе как инструментом в руках высшей силы, могло создать впечатление о нем как о глубоко религиозном человеке. Лично я считаю, что тут скорее проявилась владевшая им абсолютная вера в себя и вместе с тем определенная доля актерства, от которого он никогда не был свободен. Гитлер, несомненно, обладал актерскими способностями, хотя, скорее всего, не такими большими, как считало его окружение. Генерал Йодль однажды сказал мне после ужина, во время которого фюрер удивительно точно и комично подражал крестьянству из Верхней Баварии, что Гитлер, если бы не почувствовал в себе призвания стать крупным государственным деятелем и большим полководцем, непременно стал величайшим актером Германии.
За столом фюрер с особенным удовольствием высказывал свои мысли об искусстве, в первую очередь об изобразительном искусстве и архитектуре. В этой области он считал себя экспертом и настоящей творческой личностью, хотя в ней, как, собственно, и во всех остальных областях, был не более чем дилетантом, которому не хватало глубокого понимания искусства. Литература и философия представлялись ему в большей или меньшей степени чуждыми, ибо, вопреки своей привычке говорить обо всем и обо всех, он обращался к ним редко, разве только чтобы в своих максимах сослаться на Ницше, как это было принято у национал-социалистов, или обругать самыми грязными словами Томаса Манна. С величайшими немецкими умами он предпочитал не связываться: к Гете был совершенно равнодушен, а в музыке, которую любил, прежде всего с большим энтузиазмом почитал Вагнера. Иными словами, в искусстве его особенно привлекала и захватывала помпезность, излишества и грандиозность.
По крайней мере, в одной области Гитлер уж точно мог чувствовать себя как дома – в современной технике. К ней он проявлял необычайный интерес и имел бесспорные способности. Ему неоднократно приходилось повергать своего слушателя в величайшее изумление, демонстрируя обширные, основательные, детальные знания. На память фюрер никогда не мог пожаловаться. Несомненно, в этой области у него возникали плодотворные идеи, и он смотрел далеко вперед, когда речь шла о возможностях дальнейшего развития. Поэтому он рано понял огромную роль техники, и в особенности моторов в современной войне, и начал со всей возможной энергией проводить механизацию вермахта, во многом вопреки пассивному сопротивлению кадровых военных, которые, пребывая под властью традиций, взирали на быструю механизацию с определенным скепсисом. Гитлер был прямо-таки типом технически настроенного человека, хомо фабер[6] современной цивилизации, и проявлял всю односторонность и недостатки этого типа. Прежде всего, у него давал себя знать полный упадок всех душевных сил, причем в угрожающей мере. Особенно неприятным было то, что ему, казалось, были чужды все человеческие ощущения. Я никогда не слышал от него слов, которые бы обнаружили, что у него в груди бьется теплое человеческое сердце. Напротив, все его высказывания выявляли все более и более аморальную личность, которой владеет только неутолимое честолюбие и неукротимое стремление к безграничной власти[7].
Чтобы коротко охарактеризовать Гитлера и объяснить, несомненно, присущую ему силу внушения, ближе всего к истине будет назвать его демонической натурой, где под демонизмом подразумевается, как говорил Гете, сила если не противоречащая моральному порядку мироздания, то перекрещивающаяся с ним. Здесь уместно привести выдержку из «Поэзии и правды» Гете.
«Страшнее всего проявляется это демоническое начало, когда оно получает преобладающее значение в каком-нибудь одном человеке. В течение моей жизни я наблюдал нескольких таких людей, частью вблизи, частью издали. Это не всегда выдающиеся люди, отличающиеся умом или талантами; редко они выделяются сердечной добротой, но от них исходит огромная сила, и они имеют невероятную власть над всеми созданиями, даже над стихиями, и кто скажет, насколько далеко может простираться такое действие. Все объединенные нравственные силы ничего не могут сделать против них; напрасно более сознательная часть человечества хочет сделать их подозрительными, как обманутых или обманщиков. Массу они привлекают по-прежнему. Редко или никогда не встречаются среди современников другие люди подобного склада, и никто не может одолеть их, кроме Вселенной, с которой они вступили в борьбу. Из таких-то наблюдений и происходит, вероятно, странное, но имеющее огромное значение изречение: «Nemo contra deum nisi dues ipse» («Никто не против Бога, разве только сам Бог»).
Глава 1
ПЛАН «ВАЙС»
21 марта 1939 года, спустя несколько дней после захвата Праги, министр иностранных дел фон Риббентроп от имени Гитлера предложил Липски, польскому послу в Берлине, решить проблему Данцигского коридора при помощи заключения немецко-польского соглашения. Согласно этому договору Данциг должен был возвращен Германии, которая также получала железнодорожные и автомобильные транспортные пути, связывающие ее с Восточной Пруссией, и таким образом окончательно признавала коридор и польскую западную границу. Гитлер уже делал подобные предложения в октябре 1938 года и затем в январе 1939 года, однако польское правительство уклонялось от серьезного обсуждения. Ответом Польши на новое проявление немецкой инициативы стал меморандум, который 26 марта немецкий посол вручил министру иностранных дел. В нем был отказ в предоставлении транспортных путей через коридор. Также там была выражена готовность обсудить с немецким правительством возможность упрощения сквозного проезда для немецких граждан. Польша не согласилась передать Данциг, но предложила совместное польско-немецкие гарантии свободного города. Посол добавил, что ему неприятно, но он должен указать на то, что всяческие дальнейшие стремления немецким правительством цели получения Данцига будут означать войну с Польшей. Уже за три дня до этого в Польше были предприняты меры по частичной мобилизации и стягивании войск на границе с Данцигом. В разговоре с немецким послом в Варшаве 29 марта польский министр иностранных дел Бек оправдывал эти мероприятия тем, что после происшествий в Чехословакии и Мемеле все усиливающиеся требования вернуть Данциг воспринимаются польской стороной как сигнал тревоги. Он объяснил, что, если Германия попытается в одностороннем порядке изменить статут свободного города, для Польши это станет «казусом белли».
Эти события стали последним поводом к тому, что Гитлер стал в очередной раз планировать войну с Польшей. В конце марта начальник ОКВ генерал-полковник Кейтель уведомил начальника отдела обороны страны полковника Варлимонта[8] о том, что фюрер дал распоряжение главнокомандующим видами вооруженных сил вермахта до конца августа подготовиться к военным столкновениям с Польшей, которые казались неизбежными[9]. Польская твердая позиция, занимаемая в отношении всех попыток Германии мирно решить проблему Данцигского коридора, и мероприятия по мобилизации, проводимые в Польше, вынудили Гитлера принять подобные меры. Для Верховного командования каждой из составляющих частей вермахта Верховное командование вермахта должно было составить короткую директиву, в которой необходимо было изложить главное из военных распоряжений, которые уже отдал фюрер.
В результате вышла «Директива о единой подготовке вооруженных сил к войне на 1939 – 40 гг.». В ее I и III частях излагались положения об обеспечении границ немецкого рейха и овладении Данцигом. А II часть была посвящена плану «Вайс», как условно назвали план наступления на Польшу. I и III части были отправлены 11 апреля, а II была передана частям вермахта еще 3-го числа того же месяца. Наиболее существенные части этой директивы уже были опубликованы. Здесь же будет достаточно воспроизвести самые важные моменты II части. В ней говорится, что нынешняя позиция Польши требует помимо обеспечения охраны восточной границы проведения военных приготовлений, чтобы в будущем исключить все возможные угрозы с польской стороны. Отношение немцев к Польше продолжало определяться основополагающим принципом – избегать любых столкновений. Однако стоит Польше занять угрожающую для рейха позицию, и, невзирая на договор о ненападении от 26 января 1934 года, последуют ответные действия. Их целью станет уничтожение польской оборонной мощи и создание на востоке обстановки необходимой для обороны страны. Самое позднее, с началом конфликта, вольный город Данциг будет объявлен территорией Германии. Политическое руководство считает своей задачей при таких обстоятельствах изолировать Польшу, то есть ограничить военные действия только Польшей. А из-за неблагоприятной обстановки во Франции и, соответственно, пассивности Англии подобная ситуация может наступить в самое ближайшее время.
Военные распоряжения директивы ограничивались несколькими предложениями. Там говорилось, что для уничтожения польских вооруженных сил необходимо подготовиться к неожиданной атаке, во время которой можно вступить на южный фланг словацкой территории. А на северном крыле необходимо как можно быстрее установить воссоединение между Померанией и Восточной Пруссией. Скрытая или открытая мобилизация допустима только накануне наступления в самый поздний из всех возможных сроков. Было необходимо подготовиться к началу операции так, чтобы можно было использовать уже имеющиеся в распоряжении формирования, не дожидаясь планомерного развертывания мобилизованных соединений. А уже от политической ситуации зависело бы то, будут ли развертываться все силы, необходимые для обеспечения границ на западе, или какая-то их часть останется свободной, и ее можно будет использовать для других целей.
Разработка плана «Вайс» была нацелена на то, чтобы его можно было осуществить в любое время начиная с 1 сентября 1939 года. Для этого Верховному командованию вермахта было поручено составить плановую таблицу взаимодействия и согласовать временные рамки между мероприятиями трех своих составляющих. Последние должны были сообщить свои планы до 1 мая и предоставить данные для составления таблицы взаимодействия.
Согласно тексту этой директивы еще точно не ясно, решил ли Гитлер уже тогда в конце марта не принимать во внимание все прочие возможности для войны с Польшей. Да и то обстоятельство, что наступление фактически началось в ранее назначенный день – 1 сентября 1939 года, ничего не доказывает, так как временные рамки, естественно, зависели от его величества случая, что и показали события в последние дни августа. Истинные намерения Гитлера стали очевидными из его речи, с которой он выступил 23 мая перед главнокомандующими видами вооруженных сил вермахта и начальниками Генеральных штабов армии и люфтваффе в имперской канцелярии в Берлине во время обсуждении ситуации. При этом он без обиняков заявил, что при конфликте с Польшей речь будет идти не о Данциге, а о расширении жизненного пространства на востоке и обеспечении пропитания для немецкого народа во время борьбы с западными державами. Польша и так уже находилась на стороне врагов Германии, поэтому и речи быть не могло о том, чтобы щадить ее. Первую же появившуюся возможность необходимо использовать для атаки на Польшу. Самым важным является изоляция Польши. Дело не должно дойти до одновременного столкновения с западными державами. А если же не будет твердой уверенности в том, что последние при конфликте с Польшей останутся в стороне, тогда уж лучше напасть на западные державы и тем самым разделаться с Польшей.
Потом Гитлер стал рассуждать о мерах, которые необходимо будет предпринять в случае вмешательства Англии и Франции в войну с Польшей. Однако, в сущности, тогда он верил в подобную возможность так же мало, как и потом. И это несмотря на то, что британский премьер-министр Чемберлен 31 марта объявил в палате общин о том, что британское правительство считает своим долгом в случае угрозы польской независимости оказать Польше любую возможную помощь. И, несмотря на то что несколько дней спустя между британским правительством и находящимся в Лондоне польским министром иностранных дел была достигнута договоренность заменить это временное, данное Британией польской стороне обещание долгосрочным взаимным соглашением, Гитлер считал маловероятным, что Англия ради Данцига и коридора пойдет на риск возникновения новой мировой войны. Он склонялся к мнению, что подобное поведение британского правительства продиктовано стремлением сохранить свой престиж в мире и при помощи грандиозного обмана удержать Германию от дальнейшего следования к внешнеполитическим целям.
Летом 1939 года в соответствии с этой точкой зрения Гитлер почти не вел приготовлений к войне с западными державами. Он ограничился наиболее необходимыми мерами обороны, а перед общественностью с использованием всех пропагандистских методов подчеркнул неприступность Западного вала, чье строительство было еще далеко от завершения. Подготовка вермахта к кампании против Польши началась в апреле. В подробностях описать ее нельзя из-за недостатка данных. В том, что касается сухопутной армии, подготовка в первую очередь заключалась в раннем призыве резервистов и рядовых старших возрастов на весенние учения, создании учебно-тренировочных подразделений (дивизии второй и третьей волны) и формировании 14 новых дивизий, приказ о создании которых Гитлер отдал лично (четвертая волна). Таким образом, в случае войны сухопутная армия вырастала на 102 дивизии[10]. Дальше по предложению главного командования сухопутных войск в течение лета некоторое количество дивизий должно было отправиться на немецко-польскую границу для окопных работ. Подготовка к первым большим осенним маневрам танковых соединений вблизи польской границы, приуроченным к 25-й годовщине битвы при Танненберге, также была лишь маскировкой для мероприятий, связанных с настоящим развертыванием войск против Польши. План операции, разработанный Генеральным штабом армии, был изменен, как позже будет объяснено, по инициативе Гитлера и еще раз проверен во время поездки представителей Генерального штаба, проходившей в самом разгаре лета под руководством начальника Генерального штаба армии, генерала артиллерии Гальдера. Дальнейшие приготовления вермахта происходили согласно «плановой таблице взаимодействия для плана «Вайс», составленной Верховным командованием вермахта на основе данных, предоставленных видами вооруженных сил вермахта в июле.
К началу августа отношения между Германией и Польшей заметно обострились. 4 августа польское правительство направило резкий ультиматум данцигскому сенату из-за якобы преднамеренного воспрепятствования польским таможенным инспекторам исполнять их обязанности. 9-го правительство Германии настоятельно попросило Польшу не повторять подобных шагов. На следующий день польское правительство ответило, что дальнейшее вмешательство рейха в отношения Польши и Данцига будет рассматриваться как акты агрессии.
Проявившаяся в этом обмене нот серьезность ситуации вынудила итальянского министра иностранных дел графа Чиано 11 августа отправиться в Зальцбург для встречи с немецким министром иностранных дел. Следующие два дня в Бергхофе он провел в длительных разговорах с Гитлером, который подробно разъяснил военно-политическую позицию Германии, согласно которой Польша в любом случае при большом конфликте будет находиться на стороне врагов Германии и Италии и что в настоящий момент ее быстрая ликвидация может оказаться выгодной из-за неизбежной стычки с западными державами. Чиано на это заметил, что согласно итальянской точке зрения конфликт с Польшей не ограничится только этой страной, а перерастет в европейскую войну. Гитлер ответил, что мнения по этому пункту у них расходятся. Лично он придерживался твердой уверенности, что западные державы в конце концов испугаются развертывания новой мировой войны. Чиано в этом сомневался, он полагал, что в любом случае нужно принимать в расчет всеобщую войну, и объяснил, что к подобному Италия еще не готова. Поэтому дуче приветствовал бы отсрочку конфликта на максимально возможный срок. Он предложил заново подтвердить волю к миру Италии и Германии при помощи совместного коммюнике и лелеял мысль о международной конференции. Гитлер категорически отверг это предложение и выразил решимость при следующей провокации Польши начать действовать как можно быстрее и в любом случае определиться с ее политической позицией. Когда же Чиано поинтересовался, до какого числа польское правительство должно дать ответ относительно своей политической позиции, Гитлер ответил, что самое позднее – в конце августа, так как военные действия против Польши должны быть окончены к началу октября из-за погодных условий.
На следующий день, 14 августа, Гитлер высказался в таком же ключе перед главнокомандующим и начальником Генерального штаба сухопутных сил, которые прибыли в Бергхоф для того, чтобы доложить о положении дел. После обстоятельного описания политической ситуации и оценки военной силы западных держав он вновь выразил уверенность в том, что Англия достаточно шумно вмешается в немецко-польский конфликт, вероятно, порвет дипломатические отношения с Германией и полностью прекратит торговлю с ней, однако оружие применять не станет. Разумеется, все это произойдет только в том случае, если вермахт в самое ближайшее время добьется решительного успеха в Польше. Через 8 – 14 дней мир должен будет понять, что Польша находится на краю гибели. Естественно, сами операции могут длиться дольше. Ничего не меняется в отношении развертывания войск на востоке, на западе все необходимо провести также планомерно. Впрочем, все это будут мероприятия согласно спланированной таблице взаимодействия. А предварительное оповещение на государственной железной дороге, вероятно, должно пройти 15-го[11]. Так и произошло, в тот же день негласно был отменен государственный съезд партии.
Во время этого обсуждения Гитлер упомянул, что переговоры о торговом договоре с Советским Союзом, стартовавшие в начале июля, привели к шаткому политическому контакту. Он собирался отправить одну видную личность в Москву для личных переговоров. После публикации записей об этих событиях казалось, что толчок для установления более тесных немецко-русских отношений исходил с советской стороны. Однако в последовавшей потом политической беседе и позже во время переговоров выяснилось, что именно Гитлер был движущей силой. Стремясь изолировать Польшу, он пытался при помощи предупредительной любезности переманить Сталина на свою сторону и противодействовать политико-военным переговорам с западными державами в Москве, целью которых было привлечение Советского Союза к участию в предоставлении гарантий городам, которым угрожала Германия. Охотно согласившись на российское желание после заключения пакта о ненападении усилить немецкое влияние на Японию и создать общую декларацию о прибалтийских странах, в отношении которых советское правительство хотело иметь полную свободу действий, он преодолел первоначальное недоверие советского государственного деятеля и быстро пришел с ним к согласию. На следующий день после того, как 19 августа было подписано немецко-советское торговое соглашение, Гитлер в личном послании попросил Сталина принять 22-го или, самое позднее, 23 августа министра иностранных дел рейха. Сталин выразил свою готовность. После этого 21-го числа германское информационное бюро и советское информационное агентство сообщили, что министр иностранных дел рейха прибудет в Москву для заключения договора о ненападении между Германией и Советским Союзом. Риббентроп прибыл утром 23-го, во второй половине дня у него состоялись длительные беседы со Сталиным, а также с наркомом иностранных дел Молотовым, во время которых были быстро разрешены некоторые из еще стоявших вопросов. В ночь на 24 августа в 2 часа по среднеевропейскому времени были подписаны пакт о ненападении и секретный протокол. Согласно последнему в случае территориально-политического пере устройства областей, входящих в состав прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва) и Польского государства, северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР. Граница сфер интересов Германии и СССР также будет приблизительно проходить по линии рек Писсы, Нарева, Вислы и Сана. С советской стороны подчеркивается и интерес СССР к Бессарабии. С германской стороны заявляется о ее полной политической незаинтересованности в этой области. Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского государства и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития. Во всяком случае, оба правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия.