Кузен от такой похвалы скривился.
– Знаешь, Нари, говорить комплименты – явно не твое. Давай уж по старинке – искренние гадости. А еще лучше молчи.
– Знаешь, Генри, порою молчать очень вредно для жизни и здоровья, – в точности скопировав тон кузена, ответила я. – Ведь можно столько намолчать, что потом рот будет открыть опасно. Так что смирись. Сегодня ты мое чудо!
Чудо, злое, всклокоченное, утопало наверх досыпать, бросив на прощанье, что вечером заберет амулет. И не приведи двуединая сила, если с тем что-нибудь случится.
Я усмехнулась и протянула пластину альву, который весь разговор вертел головой, силясь понять: что такое вообще происходит?
На моей раскрытой ладони поблескивал переговорник, но гость отчего-то не спешил его принять. Нет, я, конечно, могла и сама примерить амулет. Но лучше, чтобы Вира понимали все вокруг, а не одна я.
Я чуть вытянула ладонь вперед, поясняя для одного непонятливого, что переговорник теперь его. Именно в этот момент альв протянул свою руку. Кожа скользнула по коже, и его пальцы оказались на моем запястье, на долю секунды обхватив его на удивление крепко и… нежно.
Всего мгновение, и Вир убрал руку, словно и не прикасался ко мне. Но ощущение, что его прохладные чуткие пальцы все еще на моем запястье, осталось. И долго не исчезало.
Вир между тем забрал переговорник, надел его на шею и, подержав в руке, согрел своим теплом, активируя.
– Спа-си-бо… – первое, что я услышала от Вира на едином имперском. Звучание было такое, словно шестеренки скрипели. Но этим все недорогие переговорные амулеты грешат.
– Не обольщайся. Кузен дал его тебе до вечера. Так что советую обзавестись до захода солнца своим.
– У… меня… был, – делая паузы между словами, чтобы амулет мог перевести, произнес альв. – Он… сломался… при… посадке.
Вир проворно начал рыться в своей сумке и спустя минуту извлек из нее пластинку. Вернее, то, что от нее осталось. В отличие от переговорника Генри у остроухого тот был в виде хрустальной пластинки, а значит, и речь воспроизводить должен был лучше. Но этого я уже не узнаю.
– Может быть, чаю с бутербродами? – поинтересовалась я.
А что, с набитым ртом мужчина переносит новости лучше, а возражает меньше.
– Не отказался бы, – просиял гость.
Я устремилась на кухню, искренне надеясь, что у нас найдется чем перекусить. Увы. Из «чем перекусить» в наличии оказался лишь кусок медного провода, невесть кем и зачем оставленный в холодильном ларе.
Зато под столом гордо стояли несколько пустых бутылок дядиного вдохновения. Я с запозданием вспомнила, что вчера у нас были гости. То ли декораторы, то ли художники… А какой художник без пол-лит… хм… палитры. Ну вот, судя по всему, гости и раскрасили свою жизнь как могли. А заодно сожрали все. Даже горчицу и чеснок. И заварку. Заварки было особенно жалко.
Оторвав взгляд от созерцания проволоки, я развернулась к альву и проникновенно спросила:
– Вир, а как насчет того, чтобы перед чаем познакомиться с нашими человеческими традициями?
– Я был бы рад, – белозубо улыбнулся альв, не ожидая подвоха.
– Первая наша традиция – поход на рынок! – И с этими словами я торжественно вручила ему корзину. Думаю, последнего форинта в моем кошельке как раз должно хватить на продукты.
Вир улыбнулся уже как-то неуверенно. Когда мы вернулись в гостиную, альв спросил, откуда в нашем доме скульптура самого Морриса Росса.
– Мне она тоже не нравится, – прищурилась я, а потом спросила с надеждой: – А можно тебя попросить ее разбить. А?
– Зачем? – не понял альв.
– Просто я и остальные домочадцы дали дяде клятву, что и пальцем ее не тронем. Даже привидение дало. И друзья кузенов. И мои подруги, – добавила я, вспомнив, как Алекс пару лет назад, когда единорог и дева появились в нашем доме, попыталась мне «помочь» и была застукана творцом. – Признаться, мы все ее терпеть не можем. Но и нарушить клятвы – тоже. А вот если какой-нибудь гость… ну чисто случайно… столкнет ее с постамента… – тонко намекнула я.
Увы. Мне попался очень недогадливый альв. Вот совсем.
– Зачем? – изумленно спросил он. – Ведь статуя наверняка стоит немалых денег.
– Шесть медяшек, – отчеканила я и, поймав изумленный взгляд серых глаз, пояснила: – Ровно во столько обошелся мешок гипса, который дядя и угрохал на скульптуру. А ведь мы им хотели дыру в стене замазать.
– Дядей? – по-вороньи склонив голову, уточнил альв.
– Гипсом, – фыркнула я, ища среди обуви замену туфлям, которые сегодня остались без каблуков.
Глянула на шеренгу обуви и поняла: никудышная я эйра. Ведь приличные девушки обычно озабочены вопросом «что надеть», а я же – «что спереть». На моих сапогах подметки тоже просили каши, а шлепать в розовых домашних тапочках по улице я была еще морально не готова. Потому после недолгой переклички с Тай, с которой у нас почти один размер, я взяла модные черные босоножки кузины.
Спустя полчаса весьма пожалела о розовых тапочках: обувь Тай оказалась все же великовата и нещадно натирала. Но я мужественно ковыляла к рынку. Альв шел за мной и, могла поспорить на свою любимую реторту, усмехался.
На полпути Вир обогнал меня и, поправив очки, совершенно вульгарно, не по-альвовски, ткнул пальцем в здание мэрии:
– А что означает этот герб?
Я глянула на городскую «гордость позора» и просветила гостя столицы, что означает та неведомая дребедень с отгрызанной головой в зубах.
Пять веков назад, когда у власти был дом Нотринов, границы резко расширились. И, дабы укрепить рубежи, было принято решение перенести столицу южнее. Ею и стал наш город. Вот тогда-то с гербом города и случилась неприятность. Изначально на нем изображался барс, державший в зубах хорька. На местном диалекте «барс» звучал как «бабр». В то время на должность главного геральдика империи пришел граф Эргольцер, к слову, цверг, который решил провести реформу и наследи… хм… оставить свой след в истории: исправить накопившиеся геральдические казусы.
Первой же ошибкой стало описание нашего герба. Граф, не ведавший диалекта, посчитал слово «бабр» ошибкой писаря и ничтоже сумняшеся исправил в свитке на «бобр». И вышло: «бегущего черного бобра, держащего в зубах хоря». В таком виде указ и утвердили. А художники, видимо, близкие моему дяде по духу, даже не удивились хищному бобру. В итоге барсу был пририсован хвост бобра и лапы с перепонками. А хорь сменился харей, точнее – оттяпанной головой. Со временем горожане свыклись с гербом и уже никого (кроме приезжего альва) не смущал вид укуренного барсобобра-людоеда.
– Ты шутишь? – не поверил Вир. Он даже обогнал меня и развернулся спиной вперед, чтобы смотреть мне прямо в лицо.
– Исторически достоверный факт. Зуб даю.
– Свой? – тут же уточнил этот зануда.
– Слушай, ты дотошный прямо как дознаватель, – прищурилась я, делая по инерции шаг вперед.
Альву же именно в этот момент приспичило затормозить. Отчего я врезалась в мужскую грудь, оказавшуюся на удивление твердой.
Назад мы оба отступили одновременно.
– Ты чего? – Я удивленно вскинула голову.
– Извини, засмотрелся на герб, – хитро улыбнулся Вир и кивнул на здание мэрии, оставшееся позади.
Я оглянулась. А когда повернула голову обратно, остроухий уже успел очутиться рядом, едва ли не под локоток меня держал.
– Пойдем? – спросил он.
– Пойдем, – согласилась я, печенкой чуя, что сейчас меня виртуозно провели. Вот только в чем? Ошибиться я не могла: слишком часто сама проворачивала подобное.
До рынка добрались бы гораздо быстрее, если бы не демонские босоножки Тай. Но когда мы оказались в торговых рядах, о боли в ногах я забыла. Не иначе сработал безусловный женский рефлекс: когда речь заходит о покупках, то о такой мелочи, как стертые пятки, не вспоминаешь.
