А внутри Колючки тоже бушевала буря – такая же страшная, как и снаружи. Первая пьяная радость – ура! Жизнь продолжается! – сошла, и она осталась наедине с горькой правдой: из-за своей глупой и поспешной клятвы она разменяла будущее гордого воина на судьбу рабыни, и теперь пребывает в полной власти служителя. Только у нее вместо ошейника клятва. А отец Ярви, между прочим, не спешит делиться с ней планами, и чего он там думает с ней сделать, непонятно.
А самое страшное, она почувствовала, как пошла кровь, и внутренности скрутило новой болью, а грудь стеснило, и все вокруг бесило больше обычного. Она страдала и блевала, а команда ржала над ней, и она бы их всех поубивала, если бы нашла в себе силы отлепить пальцы от весла. Но нет, они скрючились и вцепились в дерево мертвой хваткой.
Так что на причал в Ялетофте она сошла, нетвердо держась на ногах, и колени ее дрожали, и камни Тровенланда были скользкими и мокрыми после ночной бури, а в лужах весело посверкивало солнце. И Колючка побрела сквозь толпу, нахохлившись и понурившись, и вопли торговцев и крики чаек мучительно терзали слух, а люди с ее корабля мерзко хихикали и с преувеличенной сердечностью хлопали по плечам, и от этого тоже тошнило.
Она прекрасно знала, что они там себе думают. «Ну и какой прок от девки в деле, для которого нужен мужик?» И она бормотала про себя проклятия и вынашивала планы мести, но голову поднять не решалась – чтобы не блевануть снова.
Отличная вышла бы месть, ага.
– Ты только это, перед королем Финном не стошнись, – предупредил Ральф.
Они как раз походили к высокому терему с резной вызолоченной крышей. Колючке, правда, было не до чудес плотницкого мастерства.
– А то говорят, что он крут нравом…
Однако на ступенях – числом двенадцать, и каждая выточена из мрамора особого цвета – встречала их служительница Финна, мать Кире. Женщина она была видная – высокая, стройная. Мать Кире улыбалась. Одними губами, глаза оставались холодными. Колючка мало кому доверяла, и из этих немногих мало кто умел неискренне улыбаться. И уж совсем никто не походил – ну прям один в один – на ее матушку.
– Приветствую, отец Ярви, – проговорила красавица-служительница. – Мы всегда рады принять тебя в Ялефтофте, но, боюсь, король к вам не выйдет.
– Боюсь, это ты посоветовала ему не выходить, – ответил отец Ярви и поставил мокрый сапог на нижнюю ступень. Мать Кире не стала отрицать очевидное. – Возможно, я смогу увидеть принцессу Скару? Когда мы последний раз встречались, она была десятилетней девчушкой. И тогда, до того, как я прошел испытание на служителя, мы считались кузенами…
– Но ты выдержал испытание, – холодно отрезала мать Кире, – и отвергся родства и семьи, и теперь семья твоя – Община. Так или иначе, но принцесса в отъезде.
– Боюсь, это ты ее отослала, прослышав о моем приезде.
Мать Кире и тут не стала отпираться.
– Праматерь Вексен прислала орла, так что я знаю, зачем ты здесь. Более того, я даже тебе сочувствую.
– Это, конечно, просто чудесно, мать Кире, но помощь короля Финна в беде обрадует меня еще больше. Более того, помощь эта, возможно, сумеет отвратить самое беду.
Мать Кире скривилась – и, судя по гримасе, помогать она вовсе не желала. Точно так же кривилась матушка Колючки, когда та распространялась о своих надеждах стать великим воином.
– Мой господин благоволит тебе и своей племяннице королеве Лайтлин, – сказала она. – Также тебе известно, что он встал бы на твою сторону, даже если бы на него пошло войной полмира. Однако ты сам прекрасно знаешь, что он не может пойти против желаний Верховного короля.
И болтает, и болтает! Впрочем, что взять со служительницы, вон отец Ярви тоже ни слова в простоте не скажет.
– Потому-то он и послал меня, дабы сообщить, как он удручен, что не может допустить тебя пред свои очи. Однако мы просим тебя не отвергнуть нашего скромного гостеприимства и разделить пищу, тепло и кров.
Без пищи Колючка пока точно обойдется, а вот кров и тепло придутся весьма кстати.
Палаты короля Финна не зря прозвали в народе Лесом – ибо кровлю их поддерживали многочисленные столпы, выточенные из бревен, доставленных по Священной реке из Калейва. Глаз гостя радовали искусная резьба и яркие росписи, изображавшие сцены из тровенской истории. А вот понатыканные на каждом шагу стражники глаз гостя совсем не радовали. А стражники, между тем, внимательно глядели на плетущийся по залу растрепанный и оборванный экипаж «Южного ветра». Колючка выглядела оборванней и растрепанней всех и к тому же держалась за больной живот.
– В Скегенхаусе нас приняли отнюдь не… тепло.
Отец Ярви наклонился к уху матери Кире, и Колючка расслышала его шепот:
– Если бы я тебе так не доверял, то заподозрил бы, что нам здесь грозит опасность…
– Заверяю тебя, отец Ярви, что здесь тебе не грозит никакая опасность.
И мать Кире широким жестом указала на двоих совершенно не внушающих доверия мордоворотов, стороживших дверь в гостевой зал. Оттуда несло застоявшимся дымом.
– Вот вам вода, – тут она указала на бочку с таким видом, словно там золото держали. Тоже мне сокровище.
– Рабы принесут вам еды и эль. Комната, где ты и твоя команда сможете переночевать, уже подготовлена. Не сомневаюсь, с рассветом вы захотите покинуть наш гостеприимный дом – ведь настанет время прилива, а вы пожелаете немедля доставить новости королю Атилю.
Ярви горестно поскреб голову запястьем покалеченной руки.
– Похоже, ты все продумала, а?
– Таков мой долг служительницы.
И мать Кире вышла и захлопнула за собой дверь. Разве что на ключ их не заперла, а то это совсем бы уже походило на тюремное заключение.
– Ну чо, не ожидал, что тебя так тепло примут? – проворчал Ральф.
– Финн и его служительница предсказуемы, как Отче Месяц в небесах. Они осторожничают, ибо живут под рукой Верховного короля…
– Длинные же у него руки, как я погляжу, – заметил Ральф.
– Длинные, и к тому же удлинняются с каждым годом. Колючка Бату, что у тебя личико такое зеленое?
– Это я так расстроилась, что у нас в Тровенленде союзников не нашлось! – парировала она.
Отец Ярви тонко улыбнулся:
– Посмотрим-поглядим, хм…
* * *
Она вдруг проснулась. Кругом в темноте сопели и храпели с присвистом.
Почему-то она была вся покрыта испариной и мерзла. Откинув одеяло, она обнаружила, что между ног липко и влажно от крови. И выругалась.
Лежавший рядом Ральф выдал особо заливистую руладу и перевернулся на другой бок. Вокруг слышалось сонное дыхание остальных. Люди ворочались, бормотали во сне, теснясь на грязных тюфяках, подобные рыбам на прилавках торговцев в базарный день.
Ей никто не дал отдельной комнаты, да она и не просила. И не хотела. Хотя вот чистая тряпица, между ног сунуть, сейчас бы ох как не помешала.
Она побрела вниз по коридору, встряхивая спутанными волосами. Живот крутило, и она расстегнула пояс, так что пряжка болталась и шлепала ее по бедру. Колючка сунула руку в штаны – пощупать между ног, сильно ли кровит. Только здоровенного пятна ей там не хватало – позору не оберешься, вовсе засмеют… Как же она ненавидела вот это все, а заодно и Ту, что растит Семя, – ну за что ей эта дрянь? Колючка никогда не понимала глупых баб, которые этой дряни радовались, и мамаша ее такая же тупая, тьфу на нее…
Так она ругалась и шла, шла и ругалась, и тут…
Тут она заметила, что в темном зале кто-то стоит.
Мужчина. Одетый в черное. И стоит он около бочки с водой. В одной руке у него крышка от бочки. А в другой – кувшинчик. И он только что в бочку из кувшинчика что-то вылил. Единственная свечка еле теплилась, к тому же незнакомец очень косил, однако Колючка кожей почувствовала: мужик смотрит прямо на нее.
Так они стояли, не двигаясь, некоторое время: он, застыв над водой со своим кувшином, она – запустив ладонь в штаны.
