Слава Тебе, показавшему нам свет!
Крестная смерть Спасителя поставила Голгофу и Гроб Господень в центр мироздания. Где тот храм Соломона, пирамиды фараонов, башни Вавилона, маяк Александрии, сады Семирамиды, мрамор Пальмиры, где все богатство века сего? Все прах и тлен по сравнению с подвигом Христа.
Все в мире навсегда стало сверять свое время и время вечности по Христу. Все события в мире – это противостояние тех, кто за Христа, и тех, кто против. И другой битвы не будет до скончания времен.
Нам, малому стаду Христову, православным людям, дано величайшее счастье, выше которого нет, – причащаться Тела и Крови Христовых на Божественной литургии. И где бы она ни свершалась – в великолепном соборе ли, в бедной деревенской церкви, – значение ее одинаково и огромно: мы принимаем в себя Христа, свое единственное спасение. И все-таки никакая другая литургия не может встать вровень с той, что происходит ночью на Гробе Господнем в иерусалимском Храме Воскресения. Это только представить – Чаша с Телом и Кровию Христа ставится на трехдневное ложе Спасителя, освящается и выносится для приобщения участникам ночного служения.
Аз, грешный и недостойный, несколько раз был на ночной службе у Гроба Господня. И особенно помню первую, когда поехал на нее вместе с монахинями из Горненской обители. Было близко к полуночи. Ни обычного шума машин, ни людей, только огни по горизонту, только свежий ночной воздух и негромкое молитвенное пение монахинь.
От Яффских ворот быстро и молча шли мы по странно пустым узким улочкам Старого города, сворачивая в знакомые повороты, ступая по гладкости желтого, а сейчас темного мрамора. Вот широкие ступени пошли вниз, вот поворот на широкую площадь перед храмом. Справа – Малая Гефсимания, слева – вход в храм, прямо к Камню помазания. У входа – расколотая небесной молнией и опаленная Благодатным огнем колонна, даровавшая именно православным Божию милость схождения огня в Страстную Субботу теперь уже далекого XIX века. Прикосновение к колонне, влажной от ночной росы, освежает и дает силы на предстоящую службу. А силы нужны. До этого у меня был счастливейший, но и очень трудный день, когда я с утра до вечера ходил по Иерусалиму, говоря себе: «Иерусалим – город Христа, значит, это и мой город».
Вообще я не сразу, не с первого взгляда, полюбил Иерусалим. Я говорю не о Старом городе, при входе в него обувь сама соскакивает с ног, как иначе? Здесь Скорбный путь, «идеже стоясте нозе Его», здесь остановившееся время главного события Вселенной, что говорить? Нет, я не сразу вжился в современный Иерусалим. Как этот город ни сохраняет старину, новые линии и силуэты зданий проникают всюду, как лазутчики материального мира. Мешал и непрерывный шум машин, и чрезмерное их количество, торговцы, предлагающие все растущие в своей изысканности и цене товары и пищу, которая тоже дорожала, но все заманчивей привлекала ароматами и внешним видом, мешали бесцеремонно кричащие в трубки мобильников (часто на русском языке) энергичные мужчины, мешали и короткие, ненавидящие взгляды хасидов – многое мешало. Но постепенно я сказал себе: что с того? Сюда Авраам привел своего сына, собираясь принести его в жертву. Здесь плясал с Ковчегом Завета царь Давид, куда больше? Отсюда пришла в мир весть о воскресшем Христе. Здесь убивали камнями первомученика Стефана, а дальше, налево, – гробница Божией Матери, внизу – поток Кедрова. Вот и Гефсиманский сад, вот и удивительная по красоте церковь святой Марии Магдалины, подъем на Елеонскую гору и головокружительная высота Русской свечи над Елеоном, православная колокольня, выстроенная великим подвижником архимандритом Антонином (Капустиным). Вот он, Святой Град, вот видны и Золотые ворота, в которые вошла Младенцем Божия Матерь и в которые в конце Своей земной жизни въехал Ее Сын, Сын Божий. А вот и Храм Гроба Господня.
Яффские ворота и цитадель. Василий Поленов. 1888 г.
Вернувшись с Елеона, в тот же день я обошел Старый город. Шел вдоль высоченных стен из дикого камня, как ходят у нас на крестный ход на Пасху, – с паперти налево и вокруг храма, шел, именно так и воспринимая свой путь – как пасхальное шествие. И уже шум и зрелище современного мира совсем не воспринимались, были вначале фоном, а потом и совсем отошли. И башня Давидова помогла этому отрешению – она же почти единственная из дошедших до нас дохристианских зданий. И только в одном месте невольно остановился: мужчина в годах, в пиджаке с планками наград, наяривал на аккордеоне песню прошлого века: «У самовара я и моя Маша, а на дворе уже темным-темно». Ну как было не расстаться с шекелем? Но благодатный вход в Храм Гроба Господня отсек свежие воспоминания минувшего дня и придал силы. Особенно когда мы прикладывались к Камню помазания и в памяти звучали слова: «Благообразный Иосиф, с древа снем Пречистое Тело Твое, плащаницею чистою обвив и вонями, во гробе новом покрыв положи».
У Гроба, на наше счастье, почти никого не было, только греческие монахи готовились к службе. Я обошел Кувуклию, часовню над Гробом Спасителя. Опять в памяти зазвучал молитвенный распев: «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити». Справа от часовни на деревянных скамьях спали богомольцы. Они пришли сюда еще с вечера. Сейчас просыпались, тоже готовились к службе. У входа в часовню (внутрь уже не пускали) горели свечи. В одном подсвечнике, как цветы в вазе, стояли снежно-белые горящие свечи. Поставил и я свою, решив не отходить от часовни, чтобы, даст Бог, причаститься у Гроба Господня. Я знал, что у Гроба причащают нескольких, а остальных, перенеся Чашу со Святыми Дарами, причащают у алтаря храма Воскресения.
Диакон возгласил:
– Благослови, владыко!
Возгласил он, конечно, по-гречески, по-гречески и ответил ему ведущий службу епископ, но слова были наши, общие, литургические:
– Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа.
– Ами-и-инь! – согласно включился в молитву хор наших монахинь из Горней.
Мне было очень хорошо видно и придел Ангела, и сам Гроб. Удивительно, как священнослужители, облаченные в служебные одежды и на вид очень грузные, так легко и ловко поворачивались, выходили из Гроба на преддверие. Частое каждение приносило необыкновенный прохладный горьковатый запах ладана. Какой-то очень родной, в нем была чистота и простор смолистого высокого бора. Молитвенными, почти детскими голосами хор монахинь пел: «Не надейтеся на князи, на сыны человеческия, в нихже несть спасения». Новые возгласы диакона, выход владыки и его благословение. Видимо, по случаю участия монахинь из Горней – по-русски:
– Мир вам!
– И духови Твоему, – отвечает хор.
И вот уже блаженства. Начинается литургия верных. Тут все верные от самого начала. Ибо, когда были возгласы: «Оглашенные, изыдите», никто не ушел. А вот и Херувимская. Тихо-тихо в храме. Такое ощущение, что его огромные, ночью пустые пространства, отдыхающие от нашествия паломников и туристов, сейчас заполняются бесплотными херувимами, несущими земле весть о спасении. «Всякое ныне житейское отложим попечение».
А время мчится вместе с херувимами. Уже пролетело поминание живых и умерших, уже торопился вспомнить как можно больше имен знакомых архиереев, батюшек, родных, близких и многочисленных крестников и крестниц, просто знакомых, тех, кто просил помянуть их у Гроба Господня. Так и прошу: «Помяни, Господи, всех, кто просил их помянуть. Имена же их Ты, Господи, веси». Душа на мгновение улетала в ночную Россию. Отсюда, из сердца мира, где в эти минуты свершалось главное событие планеты – пресуществление хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы, – кланялся я крестам храмов православных, крестам на могилках; как-то в долю мгновения вспоминались монастыри, монахи и монахини, читающие при восковых медовых свечах неусыпаемую Псалтирь и покрывающие молитвенным омофором российские пределы.
А мы здесь, у Гроба Господня, малое стадо русских овец Христовых, молились за свое многострадальное Отечество. Ко Гробу Христову я шел всю жизнь. И вот стоял у него и ждал Причастия. Ни ум, ни память это осознание не вмещали. Вся надежда была на душу и сердце. Я в ногах у Спасителя, в одном шаге от Его трехдневного ложа, в трех шагах от Голгофы. Ведь это же все, промчавшееся с такой скоростью, будет стократно и благодатно вспоминаться: и то, как молитвенно поет хор, как размашисто и резко свершает каждение здоровенный диакон, как смиренно и терпеливо стоят около простоволосых женщин наши паломницы в белых платочках, как внезапно и весело звенят колокольцы на блестящем архиерейском кадиле, как бесстрашно старуха в черном сует руку в костер горящих свечей и выхватывает оттуда догорающую, как бы пропалывая пламя. И ставит взамен новую. И вновь хор, и вновь сыплются звуки от колокольцев кадила, облетая храм по периметру. Гроб плотно закрыт облачениями священства. Так хочется невидимкой войти в Гроб и видеть схождение небесного огня в причастную Чашу. Говорила знакомая монахиня: «Нам дано видеть Благодатный огонь раз в году, а духовные люди его всегда видят. Потому что огонь небесный не уходит от Гроба Господня».
Молодых чтецов сменяют старики. Красоту греческой речи украшает четко произносимое имя Христа. В этом месте крестимся.
Выносят Чаши. Обходим вслед за нарядными священниками вокруг Кувуклии. Символ веры поет весь храм. Слышнее всего русские слова, нас здесь большинство. Голоса улетают вдаль, к пещере Обре?тения Креста, вниз, в потусторонность, в утешение почивших в вере и надежде воскресения.
Вдруг, как будто пришедший из былинной Руси, выходит и русский диакон. Он еще огромнее, чем греческий, весь заросший крепкими, еще не седыми волосами, настоящий раскаявшийся Кудеяр-атаман, и возглашает ектению. На каждое прошение хор добавляет:
– Подай, Господи!
И это незабываемое, нежное и просительное:
– Кирие, елейсон. Кирие, елейсон. – Это означает: «Господи, помилуй». Вообще, благоговеешь перед мастерством древнерусских переводчиков Священного Писания и церковных служб и в первую очередь Божественной литургии. И пасхального канона.
«Отче наш» поется еще слаженнее, еще молитвеннее. Один к одному совпадают русские и греческие слова Господней молитвы.
Внутри Кувуклии начинается причащение священников. Простоволосая высокая гречанка сильным, звучным голосом поет: «Марие, Мати Божия».
Вижу – Чаша стоит на камне в приделе Ангела. Вот ее берут и вздымают руки епископа. Выходят. Оба гиганта-диакона – по сторонам. Падаем на колени.
– Верую, Господи, и исповедую…
Столько раз слышанная причастная молитва звучит здесь совершенно особо. То есть она та же самая, до последней запятой, но звучит она над Гробом Господним, в том месте пространства, которое прошел воскресший Спаситель.
И тут случается со мной не иначе как Божие чудо – я оказываюсь прямо перед Чашей. Оглядываюсь, как сделал бы это и в России, ибо всегда мы пропускаем вперед детей, но детей нет. Меня оттирает было диакон, и, что особенно обидно, не греческий, а наш, но я, видимо, так молитвенно, так отчаянно гляжу, что он делает полшага в сторону.
Господи, благослови! Я причащаюсь!
Чашу переносят в Храм Воскресения, огибая по пути так называемый пуп Земли, центр мира, а я, совершенно безотчетно, по-прежнему со скрещенными руками, обхожу вокруг часовню Гроба Господня, кланяясь всем ее четырем сторонам, обращенным на все стороны света.
Утро. Сижу на ступенях во дворе храма. Тут договорились собраться. Думаю: «Вот и свершилось главное в моей жизни Причастие, вот и произошло главное событие моей жизни». Но потом думаю: надо же еще и умереть, и заслужить смерть мирну, христианску, непостыдну, надо же вымолить добрый ответ на Страшном судищи Христовом.
Встает солнце. И конечно, не один я мысленно произношу: «Слава Тебе, показавшему нам свет!» Оно бы не пришло на землю, если бы не молитва на земле и если бы не эта ночная служба.
И как же легко дышалось в то утро, как хорошо было на сердце! Оно как будто расширилось, заняло во мне больше места, вытесняя все плохое.
На обратном пути заговорили вдруг о Гоголе, его паломничестве в Иерусалим, и о том разочаровании, которое он испытал. Видимо, он ждал чего-то большего, чем получил. Но ведь вспоминают же его современники, что он стал мягче, добрее, сдержаннее.
Вспомнил и я свою первую поездку. Очень я страдал после нее. Думал: если я стал еще хуже, зачем же я тогда был в Святой Земле? И спас старый монах Троице-Сергиевой лавры, сказавший: «Это ощущение умножения греховности очень православно. Святая Земля лечит именно так: она открывает человеку его греховность, которую он раньше не видел, ибо плохо видели его духовные очи сердечные. Святая Земля дарит душе прозрение».
А вот и наш милый Горненский приют. Матушка, жалея сестер, советует отдохнуть хотя бы полтора часика. Но почти у всех послушания. И уже через два часа колокол Горней позовет нас на службу, в которой будут те же удивительные, спасительные слова литургии, что звучали ночью у Гроба Господня, только уже все по-русски. И все-таки, когда зазвучит: «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф», отголоском откликнется: «Агиос, Агиос, Агиос Кирие Саваоф».
…Поздняя ночь или очень раннее московское утро. Гляжу на огонек лампады, на распятие, и возникает в памяти мелодия колокольцев кадила у Гроба Господня, и ощущаю, как молитвы, произносимые у него, яко дым кадильный, восходят к Престолу Господню.
Там, где прошли стопы Его
Свят Божий мир, созданный Господом, сотворенный для счастья. Святы моря, горы и долины, и «вся, яже в них» (Пс. 145, 6). Но святее всего та земля, которой касались пречистые стопы Господа нашего Иисуса Христа и Его Пресвятой Матери, Девы Марии. И когда наш ум устремляется к Святой Земле, то трепетнее становятся мысли, очищаются чувства и возвышаются молитвы.
Святая Земля и Святая Русь – непостижимая, неразрушимая, вековечная связь у них. Россия выстояла в веках, в неимоверных страданиях только оттого, что более всех приняла в свое сердце Христа. В вере православной – наше спасение.
Сияние Святой Земли насильственно пригашалось, общение с ней искусственно прерывалось, но любовь к ней от этого только крепла. Все падало и рушилось: деньги, оружие, идеологии, кумиры, все бесследно распылялось в пространстве и времени, а наши бессмертные души улетали к центру спасения мира – в Иерусалим, ко Гробу Господню, туда, где живет вечность.
Сретение Господне. Новгородская икона. XV в.
В Святой Земле ощущаешь, что никаких двух тысячелетий со дня боговоплощения не прошло. Все было и происходит сейчас, при нас. Сегодня засияла Вифлеемская звезда, на свет которой шли простые пастухи и ученые волхвы, сегодня Симеон Богоприимец и пророчица Анна встретили Его у врат храма, сегодня Он погружался в струи иорданские и «Дух же Святый в виде голубине» сходил на Него. Сегодня и всегда Он идет по дорогам Палестины, учит, исцеляет, насыщает хлебом земным и небесным, утишает бурю, сегодня восходит из-за нас, из-за наших грехов на крест спасения нашего ради, сегодня «воскресе из мертвых и смертию смерть поправ», сегодня, оставив упование на Свое возвращение, возносится к Отцу Небесному…
Как же нам не стремиться в Святую Землю?!
Чудо чудное, диво дивное
