Помню, как немцы листовки сбрасывали с фотографиями, где был Яков и два немца. Может быть, это как раз один из них и был. Гитлеровцы точно знали, что это сын советского вождя. Немец говорил, что они хотели операцию провести, чтобы через листовки донести до каждого русского воина, что сын Сталина сдался в плен. В то же время подчеркивал, что вел себя он достойно. То, что ему предлагали, он все отрицал, на уловки не шел. В специальном сообщении Сталину военные контрразведчики писали, что его сын держался достойно и мужественно – это было основной темой документа! Это была правда!
Поверьте, мы любили и почитали Сталина. Не надо за это как-то нас осуждать – это наше личное дело. Это частица нашей отгоревшей жизни. Помню, как однажды на нашем Карельском фронте кто-то пошутил: «Сталин к нам приехал! Сталин на нашем фронте!» И такой был подъем у всех, вы даже представить не можете: Сталин на нашем фронте, бить будем всех подряд! Вы понимаете, какое настроение было у солдат? Не было Сталина, конечно, уж мы, контрразведка СМЕРШ, это знали! Но все как-то поверили, этот слух шел по всему фронту… Разве такая неправда не была правдой почитания своего Верховного главнокомандующего в войсках? Была!
* * *
– Как вы попали в стенографистки шефа СМЕРШа Абакумова?
– Интересный вопрос: как попала? Судьба – и только!
15 ноября 1944 года, в связи с выходом Финляндии из войны, был расформирован Карельский фронт. После этого войска, в том числе и нашего фронта, стали перебрасывать на Дальний Восток для войны против милитаристической Японии. Штаб бывшего Карельского фронта стоял в Ярославле. Но я на Дальний Восток не поехала: пришла шифровка, чтобы я прибыла в Москву и после Нового года, в январе 45-го, я уже находилась в Москве. Нас было шесть девчонок, приехавших с разных фронтов. Разместили нас в кабинет Селивановского – заместителя Абакумова. Там мы все и работали…
Старшая группы приходила и забирала результаты нашей машинописной деятельности. При этом учитывалось, кто и сколько страниц за день напечатал. Я печатала профессионально быстро. Машинисткой 1-й категории считалась та, которая в день могла напечатать 50 страниц, остальные принадлежали к высшей категории или «вне категории». Я печатала по 120 страниц в день…
– А как произошло ваше знакомство с Абакумовым?
– С ареста…
– ???
– Да, с внезапного ареста!
– Кого?
– Меня!
– Как?
– Дело было так. Мы, прикомандированные, получали денежное довольствие не в финотделе, а в полуразрушенной церковке на Пушечной улице. И вот как-то я пришла туда, стоят в очереди пять-шесть офицеров, ждем получки. И меня кто-то, помню, спросил: «С какого фронта?» «С Карельского», – отвечаю я.
А кто-то сказал, что это теперь уже вроде бы Дальний Восток…
Но я эту информацию мимо ушей пропустила. Мне это было ни к чему – я зарплату получала. Подошла к окошку – получила. Радуюсь – богатенькая! Вернулась на свое рабочее место, и вдруг – звонок старшей машинистки: «Козина (девичья фамилия Алексеевой. – А.Т.), к Абакумову!»
Пошла.
Мы на седьмом этаже работали, а его кабинет находился на четвертом. Меня просто чьи-то руки быстренько втолкнули в его апартаменты. Гляжу – генералов полно в его кабинете. А он, шеф мой, рослый Абакумов, сидит вдалеке за длинным столом, такой маленький, как мне показалось, и злой. Генералы стоят навытяжку, словно намагничены его разносом. Взглянул на меня Виктор Семенович и как рявкнет: «Кто тебе сказал, что ваш фронт на Дальний Восток идет?»
Я ничего ему сразу не смогла ответить, так как не сообразила, в связи с чем этот вопрос он задал мне. Да он и не слушал бы меня, потому что сразу резанул словесно: «На шесть суток ее!»
Сказал и меня повели. Правда, вольностей и жесткости «конвоиры» не допускали. Один из них был Градосельский – такой высокий, молодой мужчина.
– Я его знал, – заметил я.
– Очень хорошо, значит, представляете. Ну, он привел к дежурному. Тот мне приказал снять ремень и препроводил в комнату, где находились столик, табуретка и откидные нары, прикрепленные на день к стенке. Вот там я все шесть суток и отсидела.
– Обиды не было на начальника?
– Нет, конечно, так как молодость не злопамятна, так как она всегда при силе и выдержке. Что мне тогда, молодой, было отсидеть несколько суток.
Но после «отсидки» на гауптвахте я снова встретилась с Абакумовым. А произошло это событие так. Мои подруги-коллеги вскоре разъехались по фронтам. Спрашиваю у старшей: «А что мне делать?» Она отвечает: «Работать!»
Ну, я и «грею» клавиши. Как-то пришла с работы, включила черную тарелку – бумажный репродуктор, и слышу: Абакумову присвоено звание генерал-полковника.
Пока утром ехала на работу, родилась мысль: напишу рапорт на новоиспеченного генерал-полковника, чтобы меня отправили снова на фронт, штаб его, как я уже говорила, стоял в Ярославле. Пришла на рабочее место, и застучали клавиши машинки, выбивая текст:
«В связи с тем что я работаю здесь не по специальности, прошу меня откомандировать обратно на мой фронт.
Козина».
Понесла в приемную. Передала рапорт молодому пареньку: «Не могли бы вы доложить Абакумову?» – «Доложу».
И я ушла к себе. Проходит некоторое время, и дежурный кричит в трубку: «Козина, к Абакумову!»
Иду и думаю: вот сейчас он меня отправит в Ярославль – к своим. Стучусь и открываю дверь. Вижу, он один сидит, не в форме. На нем белая рубашка. Подхожу поближе. Он вдруг спрашивает: «Ну и что такое? Почему тебя используют не по специальности? Какая у тебя специальность?» «Стенографистка… Меня вызвали в командировку, а я здесь работаю машинисткой, а стенографистке на машинке не положено работать», – отвечаю ему. «Почему?» – «Потому что скорость тогда теряется».
Он смотрит на меня, явно не понимая мой ответ, а потом задает вопрос: «Ну, ты же москвичка…» – «Да, москвичка…» – «Так война же скоро кончится…» – «Да, – говорю, – я понимаю». – «И чего ты, москвичка, поедешь на фронт? Оставайся здесь работать», – говорит он так убедительно. «Хочу войну закончить на фронте. Вот кончится война – вернусь в Москву…» – «Ну ладно, я подумаю! И потом скажу», – задумчиво произнес он.
На следующий день утром буквально только вошла в кабинет – звонок: «Козина, к Абакумову!»
Иду и думаю: сейчас, наверное, скажет: уматывай, чтоб я тебя не видел, а то мешаешь сосредоточиться! Только вошла в кабинет, а он мне и говорит: «Ну вот что, я подумал и решил: будешь работать у меня. Мне такая стенографистка нужна. Станешь моей личной стенографисткой».
В кабинете находился еще один генерал. Это был, как потом выяснила, его заместитель по кадрам Иван Иванович Врадий. Абакумов и говорит ему: «Оформи ее моей личной стенографисткой и имей в виду, я ее наказывал. Сделай так, чтобы в личном деле этого следа не было». Врадий молча кивнул и покинул кабинет.
Мне тоже надо было уходить. Но Абакумов вдруг заметил: «Видишь, – он указал в конец своего длинного кабинета, – там стоит столик? На нем телефон. Вот это твое рабочее место. Будешь приходить и здесь начинать работать – независимо, здесь я или не здесь. Садишься и работаешь».
Вот и весь разговор! Потом каждый день я приходила, садилась и работала.
– Работы, наверное, много было?
– Нет, наоборот: раза два он мне продиктовал, и все. Но приходила я на работу всегда точно, в утреннее время. Трудилась я полный рабочий день, как все машинистки: в 19:00 все заканчивали. И я тоже работала в таком режиме. Он меня никогда не задерживал. А ведь шеф, бывало, покидал кабинет в 5–6 утра! Абакумов был очень внимательный человек к оперативному составу, к своим подчиненным. И подчиненные его за это уважали – видно было, чувствовалось. Сама обстановка в Центре такая была – уважительная.
– Как у вас в памяти запечатлелось известие о завершении войны?
– Было утро 2 мая. Сижу, работаю. Вдруг на моем столе зазвонил телефон правительственной связи «ВЧ». Мужской, знакомый голос стал диктовать «шапку»:
«Начальнику Главного управления СМЕРШ
генерал-полковнику т. В. С. Абакумову
Спецсообщение.
Сегодня, 2 мая 1
945 года, Германия капитулировала.
Передал Сиднев».
Он, наш бывший руководитель Карельского фронта, меня узнал по голосу, а потом спрашивает: «Козина, как ты попала на Лубянку?»
