Разумеется, асы тогда были еще не совсем богами. Точнее, стать ими они еще не успели. Гораздо раньше на звание богов стал претендовать другой народ – ваны. Они были бастардами Огненного народа[19 - Или «сыны Муспелля» (Огненной страны), подданные огненного великана Сурта, повелителя Хаоса.], появившимися на свет в результате беспорядочных связей людей со всевозможными отщепенцами, если можно так выразиться, нашего племени; именно благодаря своему происхождению ваны владели столь могущественной магией, какая Одину и его соплеменникам и не снилась. Асы очень старались, но никак не могли ни прибрать эту магию к рукам, ни повторить ее. Но самое главное – ванам были ведомы руны, и с их помощью они записывали свою версию Истории; а, как известно, руны при умелом применении способны обеспечить народу возможность вечно жить в памяти других.
И с самого начала Один, честолюбивые устремления которого были связаны с божественным статусом, мечтал завладеть рунами, этими знаками тайной письменности, и заключенной в них магической силой. Но ваны, естественно, отнюдь не горели желанием с ним такими знаниями делиться.
Само собой, дело дошло до вооруженных столкновений. Асы, значительно уступая ванам в количественном отношении, куда лучше владели тактикой боя; зато у ванов было такое мощное оружие, как руны и связанная с ними магия сейдр, и они вполне успешно сопротивлялись натиску асов. Затем Один предложил начать мирные переговоры, пообещав ванам огромное количество золота, если те передадут асам знания о рунах; и в итоге уже почти казалось, что стороны вот-вот придут к согласию.
Ваны даже отправили в Асгард своего эмиссара для обсуждения конкретных условий договора. Их посланницей была великая колдунья Гулльвейг-Хейд, решительно настроенная отобрать у асов все их золото до последней крошки. Это была знаменитая ведьма, любовница самого Огня. Как и все ваны, она умела ловко менять обличье, прекрасно владела рунами и искусством предсказаний. По-моему, появление Гулльвейг даже слегка испугало асов; и лишь Один смотрел, как она демонстрирует свои колдовские возможности со все возрастающим удивлением и завистью.
Она явилась к асам в образе прекрасной женщины, с ног до головы в золоте. Золотые нити были вплетены в ее густые волосы, волной падавшие на спину, золотые перстни и браслеты украшали ее руки и ноги. А сияющая красота Гулльвейг неизменно пробуждала в душе страстное желание. Стоило ей войти в парадный зал, и даже сам Один незамедлительно ее возжелал. Она показала ему руны Древнего Письма – они были вытатуированы у нее на ладонях, – и даже написала с их помощью имя «Один» на плоском каменном осколке; затем она продемонстрировала кое-какие магические возможности рун и пообещала научить всему этому асов (разумеется, не бесплатно).
Впрочем, от Гулльвейг ничего нельзя было получить даром. Чрезмерная алчность всегда была одной из главных ее черт. А за установление мира с ванами она, как я уже говорил, потребовала все золото, имевшееся у асов, до последней крошки. Иначе, заявила она, ваны воспользуются магией рун и попросту сметут Асгард с лица земли. Сказав так, Гулльвейг мгновенно сменила обличье, превратившись из прекрасной женщины в беззубую каргу, и, рассмеявшись Одину в лицо, спросила:
– Ну что, ребята, кого выбираете? Золотоволосую красотку или ядовитую змеюку? Предупреждаю, у обеих зубы имеются, и совсем не там, где вы привыкли их видеть.
Асов – никогда особой проницательностью не отличавшихся – это наглое заявление привело в ярость. Уже одно то, что ваны выбрали в качестве эмиссара женщину, асы восприняли как оскорбление, но ее гордость и дерзкое, если не сказать наглое, поведение (у меня, кстати, это вызывало исключительно уважение и восхищение) привели к тому, что Один и другие асы утратили и всякий контроль над собой, и способность рассуждать разумно (если, конечно, она у них вообще была, эта способность!). Выведенные из себя наглостью колдуньи, асы схватили ее и швырнули в огонь, жарко пылавший в огромном камине, но совершенно забыли о том, что ей, порождению огненной стихии, это никакого вреда принести не может.
Гулльвейг, разумеется, тут же сменила обличье, превратившись в одно из воплощений Огня. Она принялась с язвительным смехом вышучивать асов и плеваться в них языками пламени, обещая непременно отомстить. Три раза они пытались ее сжечь – идиоты! – прежде чем поняли, в чем дело, но к этому времени было уже ясно: всем надеждам на заключение мира пришел конец.
И все же Одину страшно хотелось стать настоящим богом. Он, собственно, только начинал по-настоящему заводиться. И чем больше он узнавал о могуществе рун, тем сильнее ему хотелось заполучить их. Он прямо-таки в отчаяние приходил, понимая, что руны – это не только средство для записи исторических событий. Гулльвейг весьма ярко это ему продемонстрировала. Собственно, руны представляли собой фрагменты самого Хаоса, заряженные его огнем и энергией. Эти шестнадцать символов, в которых заключен был язык Хаоса, обладали неисчерпаемой магической силой.
Руны давали возможность полностью переменить миры, полностью их переделать или построить заново; они обеспечивали неслыханное могущество, позволяющее не только править своим царством, но и завоевывать новые. С помощью рун – но, разумеется, при наличии правильного вождя! – ванам ничего не стоило бы справиться с Одином и его жалкой армией «революционеров». Но ваны, как уже говорилось, генетически были родственны Хаосу, а потому и не имели достойного правителя, тогда как асами командовал Один, отличавшийся не только беспримерной жестокостью, но и невероятной хитростью.
Много десятилетий асы и ваны воевали друг с другом, однако победу так никто и не одержал; за время бесконечных сражений они не только спалили весь Мидгард, но и почти до основанья разрушили стены Асгарда. Гулльвейг, осознав бессмысленность этой войны, бросила и асов, и ванов и вместе с кучкой предателей-ренегатов обосновалась далеко в горах. Собственно, она с самого начала не имела ни малейшего намерения делиться магией рун с Одином и его окружением, так что теперь решила обратиться за поддержкой к Ледяному народу, великанам «из мороза и инея», для чего и отправилась далеко на север.
Народ Льдов – это народ весьма свирепый, прямые потомки самого Имира. Асов они всегда ненавидели, считая, что те вытеснили их на дальний Север, украв то, что принадлежит им, великанам, по праву рождения: новый мир, созданный из тела Имира. Впрочем, и ванов они ненавидели почти столь же сильно, а вот к Хаосу относились с уважением, понимая, что это его огонь бежит в их жилах. Они внимательно выслушали предложение Гулльвейг и с удовольствием его приняли, ибо, в отличие от асов, у них еще царил матриархат, так что они легко подчинились власти женщины. Гулльвейг отчасти поделилась с ними магическим мастерством, а они в ответ обучили ее всему, что знали об охоте, рыбной ловле, оружии, лодках и умению выживать в условиях безрадостного, неприветливого Севера.
Таким образом, благодаря Гулльвейг народ Льдов весьма укрепил свое могущество. Кроме того, следует учесть, что великаны всегда были куда более многочисленны, чем асы и ваны. Они создавали в горах могучие крепости, встраивая их прямо в скальную породу. Они буквально вырезали в толще ледникового льда целые долины. Они прокладывали дороги даже в самых непроходимых горах.
Некоторые из них перебрались с Севера в Железный лес, обитель ведьм и нечистой силы. Этот лес находился совсем недалеко, всего лишь в броске камня, от долины Идавёлль, над которой высился Асгард. Воспользовавшись магией рун, подаренных им Гулльвейг, эти великаны сменили обличье и превратились в различных животных – например, в снежных волков, – или в хищных птиц, чтобы выслеживать своих врагов и шпионить за ними. Они вели охоту и на асов, и на ванов, и наносимый ими ущерб день ото дня становился все больше, пока Один не понял, наконец, что если асы и ваны не объединятся перед лицом новой, неожиданной, угрозы, то вскоре их попросту сотрут с лица земли.
Однако после столь многолетнего конфликта стороны друг другу не доверяли. А разве можно надеяться на мир, если нет взаимного доверия? Но у Одина нашлось решение, казавшееся удивительно простым.
– Мы совершим взаимный обмен – людьми, знаниями и опытом, – сказал он. – Ведь мы можем многому друг у друга научиться, если станем сотрудничать. Пусть у каждой из сторон имеются заложники, с которыми в случае предательства она будет иметь право поступить по своему усмотрению.
Это звучало вполне разумно, и ваны на обмен заложниками согласились. Они обязались поделиться с Одином мудростью рун, если он, в свою очередь, поделится с ними познаниями в воинском искусстве и даст им таких военачальников, которые научат их армию порядку и дисциплине.
Итак, после долгого обсуждения ваны согласились передать асам Ньёрда, Морского человека, и его детей Фрейра и Фрейю. В обмен они получили Мимира Мудрого, который считался дядей Одина и был его добрым другом и конфидентом, и красивого молодого человека по имени Хёнир (чрезвычайно болтливого[20 - Хёнир вместе с Одином и Локи (Лодуром) участвует в оживлении древесных прообразов первых людей и наделяет их речью.], но прозванного Молчаливым в надежде, что он когда-нибудь этот намек поймет). Собственно, Хёнира Один выбрал не за его уменья и способности, а как раз из-за того, что уж по нему-то, случись неизбежное, асы стали бы скучать меньше всего.
Какое-то время мирный договор оставался в силе. Трое заложников научили Одина пользоваться рунами – шестнадцатью знаками древнейшей письменности. Прежде, разумеется, они научили его читать и писать, тем самым обеспечив ему место в Истории; затем открыли ему магию рун – их истинные имена, их поэзию и музыку. Каждый из ванов имел свою особую руну, управлявшую его обличьем и дававшую ему магическую способность управлять всеми остальными рунами, но совершенно индивидуально. Обретя столь ценное умение, Один передал его и остальным асам; а также отныне каждому из них в соответствии с его природой была присвоена определенная руна. Например, сын Одина, Тор, получил руну Турис, «рогатый», руну силы и защиты; жена Тора, Сив – руну Ар, руну изобилия и плодородия; Тюр, один из главных военачальников Одина – руну Тюр, «воин»; Бальдр Прекрасный, младший сын Одина – руну Фе, золотую руну успеха; а сам Один стал обладателем двух рун: Каен, «греческий огонь» (но это несколько позже), и Раедо, «странник», руну, на первый взгляд скромную, но дававшую доступ в такие места, куда никто другой отправиться не осмеливался, в том числе в Царство мертвых и к границам Пандемониума.
Между тем в лагере ванов Мимир и Хёнир попросту тянули время, шпионя за ванами, выведывая их секреты и снабжая фальшивыми сведениями и насчет самого Одина, и насчет асов, и насчет военной тактики. Мимир был по-своему достаточно умен, но все же его ума не хватило, чтобы победить в затеянной им игре. А Хёнир хоть и выглядел вполне достойно, но стоило ему открыть рот (а он делал это чересчур часто), и сразу становилось ясно то, о чем ваны и так уже догадывались: содержания в нем куда меньше, чем можно было бы судить по его замечательной внешности.
Разумеется, эти два идиота завалили все дело, хотя могли бы догадаться, что им грозит в случае провала. Впрочем, и сам Один тогда еще не был столь искусным стратегом, каким стал впоследствии, однако он уже отличался редкостной безжалостностью и запросто мог принести в жертву своих друзей, чтобы получить желаемое. И он наверняка понимал, посылая своих шпионов, Мимира и Хёнира, во вражеский стан, что практически подписывает им смертный приговор. Постарайтесь не забывать об этом, если вам вдруг покажется, что он – чуть ли не ангел во плоти. Помните, благодаря чему он достиг своего нынешнего положения. И никогда не поворачивайтесь к нему спиной, если на вас нет металлической кольчуги.
В общем, ваны в итоге все же потеряли терпение. Они давно уже подозревали своих новых друзей, да и Хёнир, никогда не умевший держать язык за зубами, то и дело что-нибудь да выбалтывал. И ваны, наконец, поняли, что Один играет в одни ворота; вызнав у них тайну рун, он так ничего и не дал им взамен и, по сути дела, не ответил ни на один из тех многочисленных вопросов, которые их интересовали, зато поместил в их стан своего шпиона с партнером-марионеткой.
Разумеется, теперь было поздно пересматривать условия договора, и ваны в отместку схватили Мимира, отрубили ему голову, вручили эту голову Хёниру и отослали его обратно в Асгард. Однако Один ухитрился с помощью приобретенных у ванов знаний и умений не только сохранить эту голову живой, но и с помощью магии рун заставил ее говорить. Теперь он мог запросто черпать знания из этого источника, и вскоре из Одина Безжалостного превратился в Одина Мудрого, обожаемого бога и вождя, чье могущество было неоспоримо. Недолюбливал Одина, пожалуй, только сам Мимир, точнее Голова Мимира, которую Старик держал в холодном источнике[21 - Мимир – хозяин источника Мудрости, находящегося у корней Иггдрасиля. В этом источнике Мимир прячет глаз Одина (Один, как известно, одноглаз), который он похитил у него, дав ему напиться. Но Локи эту историю излагает по-другому.], впадавшем прямо в реку Сновидений.
Однако и Одину пришлось поплатиться за то, что он принес Мимира в жертву ванам. Первой данью стал его глаз – как часть того заклятья, которое позволило сохранить Голову Мимира живой. Об остальном расскажу впоследствии. Но сразу замечу: никогда не доверяйте оракулу. И никогда не поручайте мудрому человеку роль преступника-предателя.
Если бы тогда в Асгарде был я, я бы попросту выкрал у ванов эти руны, и сохранил бы на плечах свою голову, и всех нас избавил бы от массы всевозможных неприятностей. Одной мудрости мало. Нужно обладать еще умением выживать в любых условиях, а это требует определенной склонности к трюкачеству, всевозможным уверткам и отговоркам, а также, разумеется, вполне конкретной связи с Хаосом. Я-то всеми этими качествами обладаю, можно сказать, в избытке. Если бы асы сделали меня своим шпионом, я оказался бы в родной стихии. И с удовольствием научил бы их парочке таких трюков, которые не известны никому, даже ванам. Мимир Мудрый на самом деле был вовсе не так уж мудр и для подобных дел не слишком годился. А нашему Молчаливому, то есть Хёниру, вообще лучше было сидеть и помалкивать. И, конечно же, Одину следовало с самого начала понимать, что идеальный Порядок не способен сгибаться, что он будет стоять твердо и непреклонно, пока не сломается; кстати, именно по этой причине ему редко удается продержаться достаточно долго. Но наш Великий Полководец тогда еще не понимал этого и не знал, что более всего ему необходим друг; причем этот друг должен обладать достаточно гибкими моральными устоями, чтобы не возводить мораль и совесть на столь высокий пьедестал, как это делал Один в надежде сохранить в неприкосновенности установленный им Порядок…
В общем, ему был нужен я.
Урок третий. Кровь и вода
Никогда не доверяйте родственникам.
Локабренна
Я отнюдь не утверждаю, что все Девять миров создал Один. Даже сам Один этого не утверждает. Эти миры столько раз погибали и вновь восстанавливались из праха, что никто не смог бы сказать, как и когда в действительности они возникли. Но именно Один придал им форму, и это несомненно. Для Людей, обитавших в Мидгарде, подобное могущество могло быть свойственно только богу, а нашего Старика, который к этому времени обладал уже и Асгардом, и рунами, остановить было просто невозможно. От берегов Моря-океана до берегов реки Сновидений все находилось под его началом, а его главные соперники – народ Гор и совершенно неуправляемый народ Льда – были вынуждены если и не полностью ему подчиниться, то, по крайней мере, гневно помалкивали, став свидетелями его триумфального восхождения.
Но вместе с обретенной властью приходит и ответственность, и необходимость быть внимательным к подчиненным. Я же тем временем существовал себе в Хаосе среди прочих демонов. В чистейшем, первозданном Хаосе. В Хаосе диком, неистовом, исступленном. Там, где царил Беспорядок в образе Лорда Сурта, Великого Разрушителя, родоначальника всяческого колдовства, величайшего мастера превращений. Лорд Сурт являл собой истинное воплощение Огня и был повелителем Муспелльхейма, Огненной страны. А ваны считались всего лишь бастардами первородного Огня и существовали за счет тех жалких клочков волшебства, которые, если можно так выразиться, падали со стола Лорда Сурта. Я же был истинным сыном Хаоса, счастливым и свободным; я был воплощением греческого огня и неукротимого пожара.
Ну, может, не совсем свободным. Или даже не совсем счастливым. Лорд Сурт был повелителем ревнивым, безжалостным, всепоглощающим. Никакие разумные доводы на него не действовали; он был по природе своей безрассуден. С тем же успехом можно было бы попытаться воздействовать с позиций разума на действующий вулкан, грозу, эпидемию чумы или сифилиса. Да и все мы, истинные сыновья и дочери Хаоса, были аморфны, наивны и враждебны всему, что находится за пределами нашего мира; именно такими, враждебными всяческому Порядку, Сурт и хотел нас видеть. Его царством был идеальный Хаос, не скованный никакой формой и абсолютно свободный от каких бы то ни было законов и правил – божественных, человеческих или природных.
С другой стороны, я и сам был достаточно упрям и капризен. В конце концов, такова моя природа. И потом, мне страшно хотелось побольше узнать об иных мирах, находившихся за пределами нашего царства; о тех, где Порядок и Хаос, встретившись, стали неким образом сосуществовать, а обитатели всегда имели одно и то же обличье и умирали, так и не испробовав ни глотка Огня.
Разумеется, я уже слышал о богах. Противоборствующие стороны – в подавляющем большинстве – отбросили в сторону имевшиеся между ними различия, и отныне уцелевшие в этой войне двадцать четыре аса и вана объединились и проживали в Асгарде. Это был непростой союз. Те ваны, что не пожелали считать Одина своим верховным правителем, откололись и переметнулись к Гулльвейг, обретавшейся где-то на Севере. Какое-то количество ванов присоединились к народу гор, а некоторые даже схоронились в Нижнем Мире или в обличье животных скрывались в лесах Внутренних Земель. Таким образом, древние руны оказались рассыпаны по разным мирам и, по сути дела, утрачены, попав в руки наших врагов; руны так или иначе оказались искажены и стали давать новые, совершенно дикие ответвления подобно тому, как постепенно дичает доброе зерно, превращаясь в сорную траву.
Разумеется, со временем семена этих одичавших рун и их побочные корни стали оказывать свое воздействие и на Хаос. Собственно, руны ведь изначально были порождением Огня; это он давал им силу, и каждый раз Хаос буквально содрогался от ярости, когда кто-то из асов или ванов использовал частичку украденной рунической магии, или, скажем, с помощью рун менял обличье, или использовал руны в борьбе с врагом, или входил в реку Сновидений, или записывал какую-то историю, или хотя бы вырезал собственное имя на стволе упавшего дерева; а мне все сильней хотелось узнать: кто же они такие – те, чье влияние я чувствую через границы стольких миров? Как получилось, что я знаю о том, что они существуют, тогда как они вряд ли даже подозревают о моем существовании?
Между тем двадцать четыре бога по-прежнему жили в сильно разрушенной войной цитадели Асгарда, но единства меж ними не было; оно было поколеблено всякими мелкими разногласиями и постоянным соперничеством друг с другом, благодаря чему они и являли собой поистине легкую мишень для любого, кому пришло бы в голову претендовать на небесный престол. Я видел их в основном благодаря их же снам – весьма, надо сказать, коротким и лишенным воображения; однако эти сны, тем не менее, давали мне почву для размышлений. Возможно, я уже тогда отчасти понимал, как сильно они нуждаются в настоящем друге и как сильно я мог бы им помочь, если бы они сумели избавиться от своих мелочных предрассудков.
В те времена Один любил странствовать по разным мирам в обличье обыкновенного мастерового. Его незрячий глаз, принесенный в жертву ради обладания знаниями, был способен видеть гораздо дальше и глубже, чем глаз зрячий. Кроме того, Один всегда был прямо-таки одержим страстью к исследованиям и всемерному расширению собственных знаний. Немало он странствовал и по реке Сновидений – той самой реке, что, огибая Девять миров, протекает по самой границе царства Смерти, как бы отделяя мир живых от мира мертвых, – и частенько наблюдал за нами издалека, с дальнего ее берега, бормоча себе под нос колдовские заклятья и щуря незрячий глаз.
Тогда внешность Одина еще не была столь впечатляющей – это был просто очень крупный и высокий мужчина лет пятидесяти с густыми непокорными кудрями, тронутыми сединой, и с повязкой на незрячем глазу. Впрочем, я и тогда уже чувствовал – как бы это выразиться поточнее? – его необычность. Во-первых, он прекрасно владел волшбой – тем первозданным огнем, который был украден из Хаоса и который Люди впоследствии стали называть магией, неизменно вызывавшей у них суеверный страх и преклонение. Во-вторых, я видел, как яростно горят цвета его ауры – они прямо-таки кипели у него над головой; я не раз обращал внимание на оставленный им след – этот след был столь же уникален и неповторим, как подпись, как отпечаток пальца; на фоне тусклых скал и белых снегов его след всегда виделся широкой полосой сине-зеленого цвета, яркого, точно крыло зимородка. Я замечал этот след и в его снах – они у него, кстати, были длиннее и ярче, чем у всех прочих богов; и теперь я уже почти мог слышать его негромкий ласковый голос, повторявший:
Локи, сын Лаувей.
Сын великана Фарбаути… Локи, Греческий Огонь…
Там, в мире демонов, мы не испытывали особой нужды в именах. Разумеется, они у меня были – у всего сущего есть имя, – но там и тогда имена надо мной власти не имели. Что же касается моей семьи, какова бы она ни была… Хотя, вообще-то, у демонов никакой семьи не бывает. Мой отец был подобен удару молнии, а моя мать – груде хвороста (нет, это отнюдь не метафора), но, если честно, Вашему Покорному Слуге подобные предки представляются довольно убогими.
Так или иначе, а греческий огонь остановить почти невозможно; он летуч и непредсказуем. Я не то чтобы извиняюсь или еще что; я просто объясняю: такова моя природа, моя сущность; я создан, чтобы доставлять неприятности. Сурту следовало бы это знать, да и Одину тоже. Вот оба в итоге и получили по заслугам.
Разумеется, покидать Хаос нам, демонам, было строжайше запрещено, но я был молод и любопытен. И потом, я столько раз видел, как этот тип (Один, естественно) смотрит вдаль с берегов реки Сновидений, наблюдая за тем, что происходит в нашем царстве, и творит свою примитивную волшбу. Честно говоря, мне порой было почти жаль его; так человеку, сидящему у камина, в котором жарко горит огонь, бывает жаль нищего попрошайку, притулившегося у порога его дома и тщетно пытающегося согреть замерзшие руки с помощью спички. Впрочем, вид у этого «нищего» был достаточно благородный, несмотря на лохмотья и бьющую его тело дрожь. Вид у него был как раз такой, что становилось ясно: раньше или позже он непременно станет правителем. И мне, пожалуй, даже нравилась его дерзкая отвага; мне хотелось узнать, как он сумеет достичь поставленной цели. Вот почему я в тот день, впервые презрев и запрет Сурта, и все прочие законы Хаоса, решил расстаться со своим свирепым огненным обличьем и устремился в Верхний мир.
На какое-то время, правда, я совершенно растерялся. Слишком много новых ощущений, ранее мне совершенно не свойственных, на меня обрушилось. В новом своем воплощении я был способен различать цвета, чувствовать запах серы, ощущать на лице прикосновение падавших откуда-то сверху снежинок и видеть прямо перед собой лицо того самого типа, который с головы до ног был окутан магическими чарами. Я, разумеется, мог бы принять любое обличье – животного, или птицы, или просто языка пламени, – но так уж получилось, что я принял тот облик, с которым вы, возможно, знакомы: превратился в рыжеволосого молодого человека, в котором есть… je ne sais quoi[22 - Нечто этакое; некая изюминка (фр.).].
А тот тип удивленно (и, осмелюсь сказать, любовно) смотрел на меня, и я понимал, что ему известно: под моим человечьим обличьем скрывается сын Огня. Или демон, если вам этот термин больше по вкусу. Хотя, если честно, разница между богом и демоном зависит лишь от угла зрения.
– Ты настоящий? – наконец спросил он.
Ну, конечно же, это весьма относительный термин. На определенном уровне абсолютно все является настоящим, знаете ли, даже сны (они-то возможно, как раз особенно настоящие!). Но я еще не привык говорить вслух. В царстве Хаоса такие вещи, как речь, совершенно не нужны. И я совсем не ожидал, сколь сильное воздействие окажет на меня мое новое физическое состояние, все эти звуки (вой ветра, хруст снега, топот лапок зайца-беляка по заснеженному склону холма), все эти краски и пейзажи, и этот холод, и этот страх…
Страх? Да, я полагаю, что это был именно страх. Моя первая настоящая эмоция. Хаос в чистом виде лишен каких бы то ни было эмоций, он действует исключительно инстинктивно. И мыслей Хаос тоже лишен. Именно поэтому какую-то видимую форму он обретает только перед лицом врага, черпая ее основу в мыслях этого врага, а свое обличье – в самых глубинных его страхах.
И все-таки это был поистине интригующий опыт – хотя необходимость все время сохранять одну и ту же физическую форму, ограничивая себя ее пределами и возможностями, вызывала у меня, к сожалению, некое подобие клаустрофобии. Я чувствовал, что навсегда обречен ощущать холод, страдать от слепящего света, и был просто оглушен всеми этими новыми ощущениями.
