ПоэZия русского лета
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Добавить отзывДобавить цитату
ПоэZия русского лета
«Бабушка, вставай. Бабушка, одевайся…»
Бабушка, вставай. Бабушка, одевайся.Настя – уже. И Аня внутри моего девайсаЕдет в пыли дорожной от дома к дому,На груди котята.Мы победим по-любому.Бабушка, поднимайся. Страна огромнаПоднялась уже, когда вероломно,По восходящей звери Донбасс крушили.Бабушка, мы ошибку не совершили.Дашь им июнь, они откусят четыре года.Там такие мальчики, хоть в огонь, хоть в воду!Мы не наступаем больше на грабли.Но что нам делать с валом всемирной травли?С внутренней сволотою? С ханжеской немотою?Бабушка, справься с мраморною плитоюИ вырастай над миром с марлею и жгутами.Помнишь, ты повторяла: «Победа будет за нами».С февраля сошла грязноватая наледь, с мартаПочернели наши дома и моя сим-карта,А в апреле пошла зелёнка, земля разверзлась.Бабушка, воскресай давай на поверхность.Мы, как стебли, выстреливающие за почкой почку,Прорастаем, мёртвые, через тугую почву,Мы поднимаем голову, нас начинают слышать.Скоро мы будем княжить – скоро мы будем книжить.Память вернётся, правда взойдёт над пашнейО Второй Великой Отечественной, воссоздавшейНашу родину, чтобы писалась слитно.Просыпайся, бабушка, мне уже не стыдно.Саша
После стихов и музыки он дрожит.Видимо, разбудили, разбередили.А в амбразуре рта у него лежитПена и ненависть.– Видел я вас в могиле!Он негодует, сильно его трясёт.– Всё, – говорит, – неправда и подтасовка.И отбегает.– Да погоди ты, чёрт.Что там с тобой такое? Беда? Рисовка?Двор госпитальный бродит как чайный гриб.В нём пузырится солнце, мутнеют тени.Он возвращается, чёрным углём горит.Плачет почти, но не говорит по теме.Этот донецкий снайпер кровоточит.Точит его обида с блажным упорством.Разве ленивый только не уличит,Не попрекнёт судимостью и притворством.Дело состряпав, в гору пошёл следак,Где-то в Воронеже суд тасовал колоду.Вышел – и в добровольцы. И он вот такДальше пошёл трубить за свою свободу.В смысле уже глобальном – за ДНР.Он и хотел свободы вот этой справной.Только обида резью взвивает нерв.Он и теперь гуляет ещё со справкой.– Нету на свете правды, – почти кричит,Загнанным зверем смотрит на старый ясень.Эта недосвобода ему горчит.Что я им тут читала? Что мир прекрасен?То́-то его накрыло взрывной волной.Даже главврач обходит его задами.Сколько же нужно терпкой любви земной,Чтобы вкопаться с оптикой за садамиИ защищать полгода клочок земли,И ни гу-гу… ну, разве сегодня только.Видимо, вирши чёртовы подмогли,В смысле спустить пары, а не в смысле торга.– Саша, ну жить-то надо, ну как-то, Саш.Вдруг улыбается пенной улыбкой глыбы.– В целом-то мир прекрасен.И он дренажТрогает сбоку.– А за стихи спасибо.«А у нас в России газ…»
А у нас в России газ.А у вас?А у вас в Европе сглаз.Да-с.Говорит немецкий канцлер,Что кончается запас.Ветер кончился в полях.Ах!С удобрениями швах!Ах!Зона личного комфортаОбнулилась в головах.Эту зону мы займём.Омммм!И с Кантарией вдвоёмФлаг Победы вознесёмНад условным над Рейхстагом.Жми, история, зигзагом,На броне рисуя знак.Боже, дай ума салагам,Если с газом порожняк.А у нас в России нефть —Хоть залейсь.Нам конца и края нет.К нам не лезь.В нашем гербе вот ё филингс?Птица Феникс, птица ФинистНе сдадут гнезда.Занято, балда.До свиданья, мистер Бо́рис,Закругляйтесь, мистер Сорос,Джо, не лезь на трап:Там танцует Трамп.А из нашего окнаПлешь Зеленского видна.Ну, а вашим байрактарамБезусловная хана.Нам в России, всем европамНазло,Наконец-то и с вождёмповезло.Бог ни разу не Тимошка —Разбирается немножкоВ правилах войны.Это чья в евроокошкоЛезет к нам большая ложка?Целься, пацаны.«Ну, подсаживайтесь, что ли, ко мне…»
«Ну, подсаживайтесь, что ли, ко мне:Каин слева, Авель справа – под бок, —Говорил на небе Бог,Говорил усталый Бог, —Перетрём о восьмилетней войне».И садились через стол сизари,Две обоймы про запас папирос.Каин финку на поднос,Авель хлебушка принёс.Третий спирта наплескал в стопари.Затянуло гарью весь небосвод.– Вам же сказано на вечность вперёд:Ты возделываешь рожь,Ты овец своих пасёшь,На досуге продлеваете род.Помнишь, Каин, я спросил, где твой брат?Ты расстреливал как раз тот парад,Где фильтрованный «Азов»[1]После каялся с азов,Только не было дороги назад.И не в том беда, что ты сгорячил.В том беда, что ты ведь шанс получил,Распластавшись по земле,О грехе взрыдати мне,Может, я бы убивать отучил.И ходить тебе теперь в сторожах,И не быть тебе ни с кем на ножах, —Говорил горячий дед,Говорил суровый дед,В гимнастёрке полевой с буквой Зет.Взял клинок убитый Авель в скорбех:– Как же мне тебя теперь возлюбить?Как о мире вострубить?Разве хлеба нарубить,Чтобы досыта хватало на всех.Чтобы Господа хватало на всех.«В человечьи норы горы́ Печоры…»
В человечьи норы горы́ ПечорыЗаплывает рыжий огонь свечи.Запирайся, братия, на затворы,Ух од и под землю. Сиди молчи.Запрещают, хватит, откуковали,Тыщу лет за грешных мозолив лбы.Заходи в пещеры, сиди в подвале,Не сдавай хотя бы свои гробы.Там, где мощи Нестора Летописца,Проводи молебны, пока злобаЛегионы гонит в ворота биться,Да спасут вас древние погреба.Китеж-град ли, Киев ли град, под дёрномЛитургическим забываясь сном,Разольёт над Лаврой щитом соборнымСвой басовый хор о конце земном.Под горой река, из реки на склоныВыползают брёвнами Перуны.А для капищ надобны полигоныИ кострища выжженных вёрст войны.Ну, кого ещё на закланье, Рада,Паханам-язычникам ты несёшь?Помолитесь, братья. Молиться надо.Потому что душу-то не убьёшь.Потому что образа и подобьяНе лишит нас даже пещерный спуд,Где по стенам русских святых надгробья,А точней, ковчеги. Они спасут.P. S. В конце марта 2022 года в Верховную раду Украины внесён на рассмотрение законопроект, предлагающий запретить в стране «деятельность Московского патриархата – Русской Православной Церкви и религиозных организаций, которые являются частью Русской Православной Церкви, в том числе Украинской Православной Церкви».
Егор Воронов
De la paix
На паперти неба безрукие с хлебом,ругаясь молитвойпочти позабытой,хоронят голубку в ковчеге-скорлупке.А та, вырываясьсквозь ярость и жалость,сияет,мерцаети ярко пылаетогнями проспектаи боекомплекта,раздевшего городв период разборок.С осколками лета, наколками века,уехав из домана грани изломабез цвета,без вкусав пространство искусства,мы просим от неба ещё корку хлеба.Но солнце, нас зная, скупых попрошаек,киваетза чаеми вновь угощаетобъятьем прощенья, суля возвращеньев пустые пироги, плывущие к Богу.Вот только голубку, убитую в шутку,мне жалко до страха,она под рубахойжила у меня…Чернословие
Край у ночи отколот,жмётся к рёбрам печаль,словно горячий осколок,поцеловавший февраль.Сердце косноязычно,бьётся без падежа.Между и после кавычектлеет в пробелах душа.Шаг размолот угламиот окна до земли.Нужно держаться у края,режущего изнутри.Нужно в себя вчитатьсядо переплёта тоски.Выдохнуть болью абзацаи заново…с красной строки.«Para bellum…»
Para bellum,мой город,всегда para bellum,и отныне, и присно,и во векиторгов.Нет, не бытьни живущим с тобой,ни тебеполноценнымв это времябессрочнонемых жерновов.Вот он —мир в тишине,прохудившийся смертью,разграниченный ночьюсквозь входящий пунктир.Вот он —мир без огня,в безответном корсете,сжавший крылья,чтобы лучше смотрелся мундир.Хочешь мира,мой город?Тогда – para bellum.Этот мирот тебяне оставиткостей.А пока что ты спи,безнадёжно блаженныйгород, ждущий спасеньясреди ртутных камней.Я верю!
Я верю в сталь,текущую по венам,в протяжный стонуставшего гудка,живой,мужской,рабочий,невоенный,как гимнот проходнойи до ларька.Я верю в уголь,чёрное надгробье,проклятье,дар,подземный храм,где тёмный богкосится исподлобья,хрипити давит по щитам.Я верю в ртуть,смотрящую из бездныголодным взглядом алых руд,с надеждойалхимической невесты,с тревогой ждущей,ждущейверных рук.Я верю в соль,рождённую из газа,кормящую людейиз века в век,и в то, что сновадрогнетхриплым басоммашзаводскойстепнойпустой ковчег.Я верю: сновавозродится,встанетмой друг,мой окровавленный Донбасс.И после всехвоенныхиспытанийон скажет:«Жив,живуи не угас».Благослови!
Росписью копоти,рваными ранами,рамами,скрежетом,ржавчиной,вбродмы переходимподземное небоощупью мёртвое,недоистлевшее,полусвободное…Ну же, теснее!Тесней хоровод!Переживанияперепечатаем,в выписки рифмамиперенесём,под трафаретсвоего голоданияв жертву кого-тоещё принесём.Больше сожжённыхво имя утраты,больше несчастныхво имя любви —выжатыхжатвойиконных солдатов,талых,осенних,скрипяще-зубчатых…Каждого мёртвого,недоистлевшего,полусвободного,небо подземное,благослови!Mio, min mio
Кому ты здесь нужен,солдат по вердиктув пастушьей коронебез права на сердце.Кому ты здесь нужен,держащий гвоздикуна сажном амвоневнутри иноверца.Сведённым ладоням?Ночным посторонним?Играющим детямздесьв тридцатилетних?Таким же сожжённымдля общего делав своих интересахлинованной прессой?Ты больше не нуженв пустой стеклотарев окладе из цинка,мой доблестный Мио.Ты больше не нуженв пастушьей тиарепод куполом циркапо всем нормативам.Так спи жепокадо веснытерпеливо.
Валентин Горшенин
Воинам-дончанам
Неоновые лампы. Полуголый. Три пары глаз склонились над столом.Под стук колёс – разряд. Поплыли образы – вот улица Артёма. Мой выпускной.Вот мы стоим всем классом над погибшим стариком…Я много раз просил себя не трусить. Да и сейчас, наверно, я бы так сказал,что лучше в бой с утра, чем малодушно сдохнуть в восемь, забрызгав безысходностью вагон.Я здесь не первый год. Я обещал вернуться. Я для кого-то, может, глупость говорю.За опустевший лик Петровского района я посажу аллею роз в Попасной, под Мариуполем на стеле имя деда напишу.Мне не всегда везло, сейчас всегда. А если честно, вчера во сне я видел грохот над Москвой.То был салют в честь нас.Ну хватит. Залежался. Слишком пресно.Разряд.Мои хорошие, три пары глаз! Спасибо, что живой.Севастополь
Скалистый берег Фиолента, разрывы, по воронкам гарь.Я не был здесь тогда, но каждый метр знаю: здесь легенда.Здесь каждый голос – золото, а каждый вдох – янтарь.Там, где стояли тысячами верных под вражеским огнём недели напролёт,У монастырского забора тысячи нетленныхСтоят в строю небесных сил, закончив свой земной полёт.Они не мы, и было б слишком смелоНам говорить, что мы такие же, отнюдь.Мы в 90-х спали, позже – воровали оголтело,Не видя брода, прыгали, но так и не посмели потонуть.Ну что ж, и если нам одна награда скалистым берегом, где юные лежат, – иди.Значит, пойдём по следу их, значит, опять баллада. Баллада о войне и о любви!«Пусть будет тишина. Пусть до конца времён…»
Пусть будет тишина. Пусть до конца времён.Пусть слышат. Пусть наслаждаются. В неё пускай поверят наконец.Макеевка, Луганск, Харцызск и Горловка,Донецк и Марьинка, Шахтёрск и Алчевск.Пусть никогда на улицах ни звука,пусть ни одной слезинки этих городов.Пусть будет так, чтобы ни одна на свете сукане подняла стволы на наших стариков.Пусть лучше мы потерпим, не с руки, не страшно.Пусть лучше детский крик останется в стенах,где сутками встречают жизнь, где жёны нашис цветами. Чтоб праздник, чтоб из загса на руках.Цветы здесь пусть останутся для грома и оваций,для поздравлений, для любви.А позже пусть немного дождь отмоет улицыот навсегда ушедшей из здешних мест войны.Анна Долгарева
«За холмом и рекой бахает, бацает…»
За холмом и рекой бахает, бацает.И полно тут этих холмов и рек.А в Луганске цветёт акация,И у Ксю в коляске маленький человек.И везёт она его, совсем новенького,Меньше месяца как рождённого на свет,А рядом идёт солдатик, и голова вровень егоС цветами – седыми, и он – сед.Как брызги шампанские,Акации соцветия.Пацаны луганскиеДвадцатилетние.На разгрузке лямки,На портрете рамка.Где ваши мамки?Я ваша мамка.Как они уходят за реку Смородину,За реку Донец, за мёртвую воду,За мёртвую мою советскую родину,За нашу и вашу свободу.По воде и облакам, как по суше,На броне машут, несутся тряско.«А всё же жизнь продолжается, правда, Ксюша?»И Ксюша катит коляску.«Первому двадцать, второму сорок, отец и сын…»
Первому двадцать, второму сорок, отец и сын,Русые русаки среднерусской тверской полосы.Цветное фото; «не рыдай Мене, Мати,Зрящи во гробе»: смерть была прежде.Оба неправильно держат свои автоматы.Ну кто их так держит.Аптечка говно, натирают берцы,У старшего уже поизношено сердце,У младшего условка за хулиганку.Ходили в дозор спозаранку,Сын чуть не споткнулся о мину.«Матери только молчи, а то всыпет ремнину».Пока ты дома ешь манго и пьёшь брют,Они за тебя умрут.Летняя степь цветущая, пасторальная.Ладно, чего там я, извини, забудь.А знаешь, в чём самая жуть?Им это нормально.«Здесь перемелено, здесь перемолото, «Градов» гром…»
Здесь перемелено, здесь перемолото, «Градов» гром,вот бывший дом и бывшие люди в нём.А по развалинам ходит бесхвостый коти смятенно орёт.Крик замерзает около синих губ.Перестань быть мёртвым, попробуй сесть.Кот не ест человеческий труп,не умирай, он даже не сможет тебя поесть.Снайпер работает неподалёку,изрешечена разграбленная аптека.Кот бодает мёртвую щёкубывшего человека.Встань, поднимись до бывшей квартиры,где на месте третьего этажа пустота,словно вокруг – тишина бывшего мира.Встань, покорми кота.«Ребёнок прячется, но смотрит из-за штор…»
Ребёнок прячется, но смотрит из-за штор,Куда летит, не прилетело чтоб,Как будто шторы – это одеяло,Которое спасает от ночныхЧудовищ, пробирающихся в сны,Как будто никого тут не стояло.Вернётся мама – непременно, ведьВсегда-то возвращалась, ну и впредьТак будет до скончания Вселенной.И дворик превращается в ничто,И этот мальчик смотрит из-за штор,И не болит разбитое колено.Ничто уже на свете не болит,Ни огорчений нету, ни обид.Ещё прилёт – и скоро будет мама.Возьми игрушки, школьную тетрадьИ поднимись по лестнице – сказать,Что больше нет ни ссадины, ни шрама.«Уходят…»
И приходят они из жёлтого невыносимого света,Открывают тушёнку, стол застилают газетой,Пьют они под свечами каштанов, под липами молодыми,Говорят сегодня с живыми, ходят с живыми.И у молодого зеленоглазого капитанаГолова седая, и падают листья каштанаНа его красивые новенькие погоны,На рукав его формы, новенькой да зелёной.И давно ему так не пилось, и давно не пелось.А от водки тепло и расходится омертвелость,Он сегодня на день вернулся с войны с друзьями,Пусть сегодня будет тепло и сыто, и пьяно.И подсаживается к ним пацан, молодой, четвёртым,И неуставные сапоги у него, и форма потёртая,Птицы поют на улице, ездят автомобили.Говорит: «Возьмите к себе, меня тоже вчера убили».«слушай, говорит, слушай…»
слушай, говорит, слушай:обстрел начинается в полночь.пусть твои прячутся лучше,без пятнадцати чтоб по полнойпо боевой. будемкласть по заброшенной шахте.от людей к людямнесётся сигнал шатко.дождик по ним крапает,сумерки лежат синие.сын отвечает: папа,спасибо, за всё спасибо.2017Памяти Кости Кота
И больше никого не хоронить,А только вишни собирать в ведёрко,Пластмассовое, детское – ониЛежат там с горкой.И строить новый город на песке,И будут понарошечные людиЛожиться спать на белом лепестке —Давай так будет.Вон жук ползёт, глаза его черны,Жук красно-чёрный, именем солдатик,Не мучь его, пусти его с войны,Ей-богу, хватит.И ямка для секретика в земле —Туда ложатся город, мама, кошка.Не плачь, не плачь, тебе под сорок лет.Мы все тут – понарошку…«Обком звонит в колокол, предали нас анафеме…»
Обком звонит в колокол, предали нас анафеме.Нет хорошего русского, но мы в натуре ужасные русские.Типа как римляне, ущемляющие этрусков.Сорян, не потрафили.Да, мы русские, римляне мы, наши шлемы блестят,Да, спускались мы в ад, и с потерями – через адМы прошли.Ну давай, не чокаясь, за Дебаль.Мы железо и боль, и мы тело мясное, и сталь.Да, мы знаем, как артиллерия бьёт по своим.(После этого один офицер застрелился, к слову.)Да, мы видели, как над домами нашими чёрный дымПоднимался – а мы шли вперёд, и чего такого.Вега – самая яркая звезда в созвездии Лиры.И ещё так звали одного командира,Характер был скверный, прострелил однажды розетку.Ну а чё, нервы сдают капитально и метко.Его не любили. Он потерял пятерыхИз стрелковой роты. На ночь пошёл домой,Вернулся – обнаружил всех мёртвых их.После этого, говорят, крыша поехала так, что ой.Первого марта штурмовали двадцать девятый блокпост.«Идите, – сказал генерал. – Там никого нет».Вега шёл первым и дошёл до самых до звёзд.Отработали «Грады». Привет.И вот эта земля пропитана нами.В длину на два метра и на два метра внутрь.И чего вы скажете нам такого, что мы не знали?Мы идём вперёд. Не пробуйте развернуть.«Сказали: не говори – баба…»
Сказали: не говори – баба.Плохое, некрасивое слово.Но любым другим меня обозначить – сла́бо.Я же не девка, замужем была, чего тут такого.Я же рыдала, когда муж уходил на войну.Я же его ждала, готовила щи-борщи,Какая из меня леди или там фрау, ну.Плачь. Снаряжай. Корми. И молчи.Я русская баба, плачущая о каждом,Кто не вернулся. Воющая в подушку.Бесплодная баба, что навеки однаждыКончится – и кто помолится за мою душу.Нет, я была поэтессой из Ленинграда.Шляпка, мундштук, открытые платья.Я до сих пор сыграю так, если надо.Но я – русская баба, всехняя мать я.Коли не подвезли другого мужа и сына,То вы, двадцатилетние, мои дети.Слёзы капают на копьё, такая судьбина.Не худшая, в общем, на свете.«Серёга из Москвы вообще приехал…»
Серёга из Москвы вообще приехал.Всё время ржёт, да так, что будит эхо,На стареньком раздолбанном УАЗе.Нам нужно всем – полёт и чуть тепла.Серёга возится с БПЛА.Считай, мечта сбылась, хотя не сразу.Хотел летать – и вот почти летит.Мы память здесь. Мы камень. Мы гранит.Пока их помнят – не случится смерти.А впрочем, всё я вру, и вы не верьте,Она случится с каждым. Это быт.Серёга ржёт, Утёсова врубая,И он любой, и я почти любая,Мы кровь земли, и мы её же твердь.Иди ты на х**, грёбаная смерть.«Не смейся, тётя, сделай фотоснимок…»
Не смейся, тётя, сделай фотоснимок,как мальчик во дворе играет в мяч,и августовский воздух так горяч,прозрачен так невыносимо.И целый дом, не раненный ещё,трепещет занавесками на окнах.Снимай: оно так скоро всё поблекнет,и время начало уже отсчёт.И через восемь лет его я встречу —подросшего мальчишку без мяча,но с автоматом – там, где, рокоча,подходит артиллерии предтеча.Он будет там, с котёнком на руках,с улыбчивыми полными губами,уже не мальчик, но ещё не камень,уже бесстрашный – но познавший страх.Снимай же, тётя, – а теперь и язатвором щёлкну фотоаппарата,поскольку смерть из мира не изъята,но в вечности останутся друзья.«Я умереть боюсь…»
Я умереть боюсь,Как тоненькая вишня во дворе,Как списанный на землю аппарат «Союз»,Как травы в ноябре.И говорю: запомни, затаи,Люби меня в моём убогом быте.И мёртвые солдатики мои —И вы живите.Я режу хлеб – и смерти не хочу,Салат крошу – и смерти не хочу.Черешню ем – и смерти не хочу,Несу цветы – и смерти не хочу.А смерть настанет, на меня наступит,Ногой огромной на меня наступит,На маму, на кота, на чёрта в ступе.Но нынче яблони цветут,Как небо на закате, бледно-розовым.И скоро лето будет тутС вареньем абрикосовым.«Из меня не получится хорошего русского…»
Из меня не получится хорошего русского.Вообще ничего хорошего.Мчит машина, бьётся из окон музыка,По луганским дорогам изношенным.Едем с пацанами в форме, совсем молодыми,Между боевыми и боевыми,И вроде как смерти нет, и июнем веет.Никогда не любила лицо своё, не любила имя,Но, пожалуй, нашла что-то важнее.Двадцать седьмое мая, холмы, отроги,Отзвук ястребиного крика.Бьёт на выход гаубица «Гвоздика».Это я, это Аничка, следы на луганской дороге,Цветущая у неё земляника.«В город пришла война…»
В город пришла война.В город ложатся мины.В городе разорвало водопровод,и течёт вода мутным потоком длинным,и людская кровь, с ней смешиваясь, течёт.А Серёга – не воин и не герой.Серёга – обычный парень.Просто делает свою работу, чинит водопровод.Под обстрелом, под жарким и душным паром.И вода, смешавшись с кровью, фонтаном бьёт.И конечно, одна из минстановится для него последней.И Серёга встаёт, отряхиваясь от крови,и идёт, и сияние у него по следу,и от осколка дырочка у брови.И Серёга приходит в рай – а куда ещё?Тень с земли силуэт у него чернит.И говорит он: «Господи, у тебя тут течёт,кровавый дождь отсюда течёт,давай попробую починить».«Ты десять тысяч убила и десять спасла…»
Ты десять тысяч убила и десять спасла,Так мне сказал человек, которого я люблю.Вот такая хреновая арифметика, такой блюз.Такие дела.Это, собственно, почему?Потому что я решила: я спускаюсь во тьму,Как Персефона в Аид.Болит.Потому что я сказала: я на войне.Не где-нибудь рядом.И я бежала в подвал под «Градом»,И комроты вёз меня, пистолет направивТуда, откуда смерть приходит без правил.Да, на войне.Я на войне.Ни к чему отпираться мне.Это я пускала ракеты по Харькову.Это я лежала под бэхой, пыль отхаркивая.Я, нежная, любовная, рыжая.Это я почему-то совсем неуместно выжила.Где я соврала?Считай, что нигде.Красное солнце лежит на чёрной воде.Это я не вернуласьВ беспорядок московских улиц,Это я застрелена под Донецком,Это я лежу под Камышевахой,Это я хочу говорить, но не с кем,Это я узнала пределы страха.Это я засыпана в землю, и никто меня не назвал.«Грады» бьют на выход, пора в подвал.Подарил апельсин мне Сашка Урал.Я не знаю, откуда он взял его на войне,Я не знаю, почему – мне,Но вот он лежит, оранжевый —Завораживает.«А всё-таки начнётся посевная…»
А всё-таки начнётся посевная,За танками поедут трактора,И мы, возможно, доживём до маяИ выйдем со двора.Фуфайку зимнюю повесивши на гвоздик,Пойдём в чём были в мае под дождём.И может быть, зайдём к соседям в гостиИ беленькой нальём.Они лежат – хохол, москаль, еврейВ одной воронке, с подписью «Здесь люди».И залпы постсоветских батарей —Последние салюты.И Боже мой, никто не виноват,И завтра принесут гуманитарку.И старый друг отложит автоматИ на письмо приклеит марку.«Схерали, говорит, они герои…»
Схерали, говорит, они герои,Они ж там – из окопа не успели.А это я захлёбываюсь кровью,Чужой, чужой захлёбываюсь кровью,И бьёт арта по дышащей по цели.Холодный март, бессмысленная высь.Вот имена, пожалуйста, молись.Я здесь не женщина, я фотоаппарат,Я диктофон, я камера, я память,Я не умею ничего исправить,Но я фиксирую: вот так они стоятЕщё живые, а потом не очень.Я не рожу зеленоглазых дочек.Когда пожар – звоните ноль один.Поднимет трубку нерождённый сын.Вы там держитесь, но спасенья нету.Летят, летят крылатые ракеты.Мы смерть, мы град, мы рождены для боя,Мы станем чернозёмом, перегноемИ птицами в весенней тишине.Схерали, говорит, они герои.Чего ревёшь, не плачь, ты на войне.«И пока небосвод от снарядов стонет…»
И пока небосвод от снарядов стонет,Некому поплакаться, помолчать не с кем,И приходит дед, заваленный в домеО году пятнадцатом, под Донецком.На рассвете этом, медвяном, дынном,Он пришёл, лишённый тоски и страха,И стоит у околицы белым дымом.Прозревая Харьков и Волноваху.А чего, говорит, что ли, снова бомбы,Не пойму, кому от этого легче.Навели бы мир, отстроили дом бы,За меня бы в церкви поставили свечи,Потому как умер я неотпетый,Хоронили в спешке под минным роем.Это век становится волком, этоСами мы становимся сталью с кровью.Это русский хтонос, его железо,И земля перекопана на два метра,Потому что мы, не бояся смерти,Щедро делимся ей, и она навесомПрилетает прицельно, бесслёзно, метко,Сталь и кровь, и нет никакого страха,Только мёртвый дед, куря сигаретку,С грустью смотрит на Харьков и Волноваху.«Через реку Смородину нет моста…»
Через реку Смородину нет моста.Это детские сказки: там темнотаДа густая трава, да дуб опалённый,Пацаны из двенадцатого батальона,Павшие под городом с названием Счастье —Некуда им возвращаться.Так и ходят они по этой траве,И две училки из Горловки ходят по ней,Завуч и географичка.Говорят: мы сегодня проходим свет,Он всего надёжнее и сильней,Подставляйте ему личики.И у мёртвых училок их мёртвый класс,Так задолбан войной, так небрит и чумаз,Подставляет лица под ветер.И расходится чёрный мазут темноты,И они улыбают щербатые ртыИ становятся словно дети.«Расскажи мне, расскажи…»
Расскажи мне, расскажисказку, больше не могу.Это человек лежит,расцветая на снегу.Это красным он зацвёл,как цветок, на остановке.Расскажи мне про котёл(впрочем, лучше про котов)и про новые винтовки.По реке плывёт топор, прямо до Чугуева.Ну и пусть себе плывёт, он в эвакуацию.Абрикосы зацвелирано, не дождавшись марта,и огонь горит на картахи на кожице земли.О земля, сыра постель,вот мужик; орёт сирена,но стоит он на коленяхпосреди трамвайных линий,и пытается он сынасобирать из запчастей.Эх, на небе порадей!По реке плывёт топор, прямо до Чугуева.Ну и пусть себе плывёт, может, он за мир вообще.Города падут во тьму,на ветру дрожит осина.Собирай же, дядя, сынапо Донецку по всему.Он восстанет и пойдёт,он за нас на небе спросит.Будет лето, будет осень,как-то выживет народ.Собери его, родной,пусть за нас – за грешных, гадкихон заступится украдкой.Мама, мама, я в порядке.Мама, это не со мной.Авторизация