Мы – это мы
Теперь, отработав в поле, Хэл занимал пост у постели отца – придерживал, когда тот метался в бреду, давал напиться, обтирал прохладной водой пылающее лицо. Но Майло словно припекало – на третий день он велел матери оставаться с отцом, а Хэла прогнал в лес собрать можжевеловых ягод для отвара от лихорадки.
Понять брата было невозможно и тем более невозможно было ему угодить. Что не сделаешь – все не так. Но сейчас Хэл не думал об этом, тревога за отца гнала его вперед. За время своих одиноких блужданий он хорошо изучил лес и сразу направился туда, где можно было нарвать ягод.
Низкое небо хмурилось. Листва только-только начала желтеть, но в лесу было мокро и так холодно, словно зима началась прямо без перехода, минуя осень. Хэл подобрал полы великоватого ему плаща и почти бегом устремился сквозь чащу.
Охваченный тревогой, он не смотрел под ноги и чуть не споткнулся о человека, который, стоя на коленях, с остервенением рвал траву.
– Темный бы тебя… эй, да это ты!
Человек мгновенно выпрямился и отскочил назад с уже знакомым проворством. Хэл ухватился за ствол дерева и перевел дух. За бесконечными осенними заботами он не забывал о новом знакомом, но сейчас все мысли занимал отец, и Хэлу было не до веселья.
– Прости, я тебя не заметил… – рассеянно произнес он и только тут обратил внимание на внешность мальчика.
Тот тяжело дышал, проступивший сквозь смуглую кожу румянец казался багровым. Черные глаза ярко блестели, взгляд блуждал, словно искал что-то. Ни плаща, ни куртки, лишь рубашка и поверх короткая шерстяная жилетка, распахнутая на груди. Рукава рубашки закатаны по локоть, руки перепачканы в земле.
– Ты чего? – удивился Хэл. – Случилось что-то?
Мальчик посмотрел на него измученным взглядом.
– Нет. – Голос у него был хриплый и как будто сорванный.
– Кто-то тебя обидел? Бен и Нат?
– Нет.
Все это выглядело более чем странно, но, увы, у Хэла не было времени разбираться..
– Слушай, отец заболел, я наберу ягод и назад. Не могу болтать, здорово, что повидались, давай!
Он прошел мимо, отодвигая с дороги мокрые ветки. На миг показалось, что сейчас ему на плечо ляжет рука, но мальчик не пошевелился и не издал ни звука.
И Хэл поспешил к кустам можжевельника.
Ближе к вечеру отец пришел в себя.
Накрапывал дождь, монотонно шелестел за окном, словно шептал что-то. Он навевал сон, но Хэл усилием воли отгонял дремоту. Клод и Себастьян уже спали, утомленные днем, полным тяжкого труда, мать возилась на кухне. Она постоянно пребывала в движении, словно только работа придавала ее существованию какой-то смысл.
Голова Хэла все тяжелее давила подбородком на подставленную ладонь, и тут он заметил, что отец открыл глаза и смотрит на него.
– Как ты? – прошептал Хэл, оглядываясь на полосу света под дверью и мысленно умоляя Всемогущего, чтобы тот задержал Майло в деревне подольше.
А еще лучше – чтобы Майло поскользнулся где-нибудь на своем костыле и сломал шею.
Отец погладил его по руке и чуть опустил веки. Осунувшееся лицо казалось моложе, чем обычно, его можно было принять за старшего брата Хэла.
– Рассказать тебе что-нибудь? Может, хочешь попить?
Пол слегка качнул головой.
– Нет. Посиди со мной.
– А я и так здесь, никуда не денусь!
Хэл бережно поправил волосы отца, прилипшие к влажной шее. Встал, чтобы принести новую свечу – прежняя уже догорала, и тут входная дверь скрипнула, впуская постукивание костыля.
В груди Хэла привычно похолодело, он невольно задержался в комнате, чтобы Майло его не заметил. Тот прошел на кухню, но резкий голос разносился по всему дому:
– Слыхала, что во Вьене-то случилось?
Мать что-то прошелестела в ответ, и Хэл невольно поморщился. Майло относился к матери с еще большим презрением, чем к отцу, совсем ее не замечал. Хэлу казалось, что он и упоминает-то ее только как предлог для попреков, мол, шляешься, не помогаешь…
Но новость, как видно, жгла Майло язык, и, когда он заговорил, Хэл, собиравшийся проскользнуть в кладовку за свечой, застыл на месте:
– Жену корзинщика должны были казнить – мужа порешила. И подумать только, пока ее везли на площадь, собралась преогромная толпа, споры пошли, да раздоры, виновна она или нет. Мол, муж-то ее изрядно поколачивал, и она лишь защищалась, за что же жизни лишать? Слово за слово, начали ее отнимать, Свершителю голову разбили, одна половина народа с другой схлестнулась. Визг, крики, кровища рекой течет! Весь город ходуном ходил, такая была драка! Патруль, стражу – всех разметали! Во дела, а?
Мать что-то спросила, и Майло продолжил, задыхаясь от волнения:
– А Темный ее знает, то ли сбегла, то ли затоптали. Мальчишка Аганнов вот только из Вьена вернулся, говорит, боялся ехать, город, как котел, бурлит! Свершителя даже прибили, вот оно как! Лекарь к нему ни в жисть не сунется, помрет, как пить дать. А когда теперь нового-то сыщут, глядишь, много времени пройдет. Какое-никакое, а все же послабление, повезло нам!
«А нам-то чего? – с досадой подумал Хэл. – Можно подумать, мы разбойники какие».
И тут же понял, почему сын Свершителя был сам не свой – видимо, уже знал о несчастье с отцом.
Хэл не успел додумать эту мысль, как свеча у кровати Пола мигнула и погасла. В тот же миг дверь приоткрылась, и в светлом проеме возникла перекошенная фигура. Хэл невольно попятился.
– Ты чего не спишь?
– С отцом сижу. Хотел за новой свечой…
– Живо ложись! – отрубил Майло. – Нечего огонь бестолку жечь!
Костыль прогремел по коридору, хлопнула дверь.
Хэл с силой втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Майло даже не спросил, как здоровье отца, и это бесило гораздо больше, чем грубый тон. И все же Хэл промолчал – опять промолчал. Хоть он и с трудом терпел выходки Майло, все же не мог до конца избавиться от страха. От брата осталось фактически лишь полчеловека, однако силы и ярости хватило бы на пятерых.
– И то верно, – прошелестел голос отца, – от света только глаза болят.
– Как ты можешь это терпеть? – негромко произнес Хэл. Он и сам не ожидал от себя такого вопроса – то ли новость взбудоражила, то ли темнота способствовала откровенности. – Почему вы с мамой это терпите?
Пол молчал так долго, что Хэл, снова присевший на край постели, решил уже, что не получит ответа. Успел ощутить по очереди неловкость, досаду и чувство вины за то, что тревожит больного.
И тут отец тихо промолвил:
– Он тяжело болен… долго не протянет.
– А мне кажется, он нас всех переживет и похоронит. А потом спляшет на наших могилах.
– Не говори так.
Руки Хэла сжались в кулаки.
– То, что он болен, не дает права так себя вести.
Отец вздохнул и повернулся на бок.
– В год, когда родился Майло, было очень холодно, все лето шли дожди. Хлеб сгнил на корню, овощи погибли. Все голодали, и твоя мама тоже… а когда Майло родился, все думали – не жилец. Он дышал так, словно каждый его вздох последний. Но однажды, когда твоя мать спала… я сидел у очага и держал Майло на руках. От тепла ему как будто становилось легче. И вдруг – то ли свет упал по-другому, то ли я задремал… но мне почудилось, будто личико Майло покрыли морщины и я вижу перед собой старика, прожившего долгую жизнь. И утром сказал твоей матери – ничего не бойся, он выживет… наш сын будет жить. А потом, без всяких причин…
Пол тяжело вздохнул и закашлялся, стараясь производить поменьше шума. Хэл придержал его за плечи. От тела отца исходил жар, обжигающий даже сквозь одежду. В распахнутом вороте рубахи мелькнул слабый отблеск – маленький охранный амулет из темного металла, все, что осталось у Пола от матери. Отец носил его не снимая, но болел так часто, что проку от этой вещицы, судя по всему, было немного.
– Я пытался… урезонивать его, – продолжал Пол, отдышавшись, – просил, уговаривал. Но ярость его слишком велика. Он понимает, что скоро умрет и завидует всем нам, нашему здоровью, тому, что мы продолжим жить, когда его не станет. Впереди у него ничего нет – ни любви, ни детей, ни свадебных венков… только смерть. И он… ненавидит нас за это.
– Но что же делать? – вырвалось у Хэла. – Невозможно так жить!
Пол тяжело вздохнул.
– Мы должны. Каким бы ни был Майло, он наш сын и твой брат. Мы не можем бросить его в беде.
«А как же наша жизнь? Неужели она не имеет значения?!» – хотел крикнуть Хэл, но сдержался, лишь молча накрыл горячую руку отца своей. В комнате было прохладно, но на висках выступил пот, его обуревали сотни взвихрившихся чувств и мыслей.
Еще ни разу в жизни отец не говорил с ним так прямо и откровенно, но его слова переворачивали все в сердце Хэла. В эти минуты он любил отца, как никогда прежде, хотел уберечь его и маму, но не знал, как это сделать.
– Поспи, – прошептал он, – я буду рядом.
– Спасибо.
Пол все еще держал его руку, но постепенно дыхание выравнивалось, и пальцы мягко расслабились. Хэл продолжал сидеть в той же позе и думать, думать, думать…
Он чувствовал себя ужасно беспомощным. Отец прав, прогнать Майло из деревни, как от века поступали с неугодными людьми, обречь его на одинокую, мучительную смерть они не могут. Но и терпеть дальше его злобные выходки нет никаких сил. В этот миг Хэл был готов на что угодно, лишь бы найти выход из этой ловушки.
И тут в голову пришла неожиданная, почти безумная мысль.
Вязкая темнота липла к оконному стеклу, как смола. В доме царил покой, лишь дыхание Пола и тихое шуршание мыши в углу нарушали тишину.
Хэл поднялся, потянулся всем телом, онемевшим от долгой неподвижности. Потом подошел к шкафу, где хранилась одежда, и на ощупь подцепил доску пола у его правой ножки.
Местонахождение тайника хранилось в строжайшей тайне, но, разумеется, все дети о нем знали. Хэл запустил руку в углубление и вынул объемистый узелок, набитый пластом1. Мать собирала его на приданое младшей дочери, но та почему-то и слышать не хотела о замужестве. Уехала в город и там пробивалась самостоятельно – ни кусочка пласта с собой не взяла.
Хэл сунул узелок за пазуху, достал из шкафа отцовский зимний плащ и, не рискуя идти мимо комнаты Майло, осторожно вылез в окно. Холодный ночной воздух взбодрил его, и сонливость отступила. Следовало торопиться, чтобы успеть до света совершить задуманное.
3
Хэл ни разу не был во Вьене, но дорогу, которая вела туда, знал очень хорошо. Собственно, она одна, ошибиться невозможно. Сейчас, осенью, она представляла собой цепочку ям разной глубины, до краев наполненных водой. Хэл шел по самому краешку обочины – мокрые ветки и трава, конечно, доставляли неудобства, но хотя бы не надо без конца петлять, огибая лужи.
Ярко светила луна, дорога извивалась серой лентой в ее свете. Когда Хэл решил, что отошел от деревни достаточно далеко, достал флейту и заиграл веселый мотив. Это помогало не думать о зловещей черноте, притаившейся между деревьями. Смелости ему было не занимать, но глубокой ночью одному на проселочной дороге даже взрослому человеку станет жутко.
К счастью, разбойники за последние тридцать лет повывелись – во всяком случае, Хэл за всю жизнь не слышал ни об одной банде, хозяйничающей в окрестностях Вьена. А ведь после того как эпидемия Белой Лихорадки выкосила большую часть человечества, такие нападения были буквально прозой жизни. Спасаясь от болезни, люди бежали из Мегаполисов – впоследствии это назвали Великим Исходом, – занимали небольшие населенные пункты и окружали их крепостными стенами. Многие, воспользовавшись хаосом, пытались заграбастать побольше благ современного мира – еды и боеприпасов. Банды сражались друг с другом, делили сферы влияния, нападали на города и при удаче разоряли их.
Сейчас, спустя триста лет, даже крепостные стены были, в общем-то, не нужны. Хэл убедился в этом, когда через пару часов вышел наконец к Вьену.
Дорога вынырнула из леса, и вокруг раскинулось огромное поле; посреди него чернел спящий город. Лунный свет не скрывал, а, скорее, подчеркивал удручающую ветхость крепостной стены. Был здесь когда-то и ров, но он пересох, зарос сорной травой, опущенный подъемный мост ушел в землю и давно превратился в мост обычный.
Приближаясь к городу, Хэл с любопытством оглядывался. На поле чернело множество «ржавок», оставшихся еще со времен эпидемии, а развалины «старого» города достигали границы леса и утопали в нем. Большинство людей питало необъяснимый страх перед остатками погибшей цивилизации, но Хэла они всегда притягивали своей таинственностью. Он много слышал о Хранилищах, в которых человечество попыталось собрать и спасти остатки знаний своего мира. Люди, исследовавшие их – Искатели, – по слухам, приносили в города удивительные вещи.
Да только Вьена все это не касалось, он относился к тем городам, где строго запрещалось использование любых предметов, оставшихся со времен до Исхода. Даже пласт, которым давно уже пользовались в качестве денег в остальном мире, во Вьене был под запретом, все расчеты производились по старинке, путем натурального обмена.
Это просто убийственно сказывалось на торговле – да и торговли-то, по сути, никакой не было, в городе жили тем, что привозили из окрестных деревень.
Хэл машинально ощупал мешочек за пазухой. Что ж, остается лишь надеяться, что лекарь поймет свою выгоду. На такое количество пласта можно неплохо закупиться в Тэрасе, Гайле или даже на побережье.
При мысли об этих городах сердце, как всегда, сжалось от сладкого предвкушения, хотя Хэл понимал, что мечты о путешествиях почти наверняка останутся мечтами. Даже если болезнь в конце концов доконает Майло (в реальности такого исхода Хэл порой сомневался), Клод с Себастьяном женятся и заживут своими домами. О родителях же традиционно заботится семья младшего сына, так что у Хэла не было ни малейшего шанса отправиться в странствия. Но его деятельный ум не выносил рутины, жаждал знаний или, на худой конец, приключений.
В одно из них он ввязался прямо сейчас и ничуть не жалел об этом.
Городские ворота были закрыты, и Хэл довольно долго стучал в калитку, прежде чем за ней раздались нетвердые шаги и хриплый со сна голос:
– Какого Темного нужно?!
– Дяденька! – заскулил Хэл, заранее решив прикинуться младше, чем он есть на самом деле. – Пустите, Всемогущего ради! Мне бы к лекарю!
– Спятил, ночь на дворе?! Рассветет, тогда и пущу.
– Брат помирает, дяденька! Как есть помирает! Мне бы поскорее, пустите, век Всемогущего за вас молить буду!
Сначала Хэл хотел записать в «умирающие» отца, но в последний миг, движимый непонятным суеверием, назвал Майло.
– Ладно, сейчас, сейчас… – сдаваясь, пробурчал голос.
Лязгнул засов, и Хэл проскользнул в открывшуюся щель.
– Где живет лекарь-то, знаешь? – Смутный силуэт охранника чуть покачнулся и оперся о ближайшую стену. Хэла накрыло волной сивушной вони. – Да куда тебе… дойдешь до площади, как перед аркой окажешься, налево от нее улица будет. Вот там…
– Спасибо, дяденька! Спасли брательника моего, век за вас…
– Давай, дуй, – перебил его охранник, махнув рукой, – если повезет, на месте его застанешь…
Хэл почти бегом поспешил прочь от ворот. Это оказалось нелегко, бессонная ночь и усталость от долгого пути давали о себе знать. Кроме того, после слов охранника воодушевление слегка спало. Лекаря может не оказаться на месте – об этом Хэл и правда не подумал! Но что поделаешь, отступать поздно, оставалось надеяться на лучшее.
Чем глубже мир опускался в темные воды осени, тем позднее светало. Солнце как будто обиделось, едва грело и не спешило радовать мир своим появлением. Но сейчас Хэла это только радовало – для успешного осуществления его плана темнота была жизненно необходима.
Летом он порой разгуливал ночь напролет, но ночной город оказался куда неприятнее, чем лес, а тем более деревня. Улица уходила во мрак, точно в бездну, пустая, зловещая, сдавленная с двух сторон высоченными домами, в которых не мелькало ни одного огня. Хэл старался идти побыстрее, но постоянно запинался; низкие, разбитые сапоги чавкали по грязи, крысы бросались врассыпную при его появлении, сверкали бусинками глаз от стен домов и из мусорных куч.
Добравшись до площади, Хэл невольно вздохнул с облегчением. Дома немного отступили, небо вдруг очистилось, показав не по-осеннему яркие, низкие звезды. Хэл решил, что это к удаче – она ему, несомненно, понадобится.
Арка серела неподалеку, выделяясь на фоне окружающей темноты. При виде нее Хэл не смог сдержать дрожь. К этой невысокой каменной арке, покрытой затейливой резьбой, привязывали приговоренных к наказанию плетью, и сквозь нее же проходили те, кому суждено было умереть от рук Свершителя. Тот стоял прямо за аркой и, как только осужденный показывался с той стороны, тут же сносил ему голову мечом.
Хэл сто раз слышал, как об этом рассказывают односельчане, но слушать страшные рассказы в тепле безопасного дома совсем не то же самое, что стоять одному ночью на том самом месте, где пролилась кровь сотен казненных. А что, если души их не ушли на Тот Берег, а бродят сейчас где-то рядом?
Превозмогая противную слабость в коленях, Хэл стиснул зубы и вспомнил, что говорил охранник у ворот. Встать прямо перед аркой, и тогда нужная улица будет с левой стороны. Он покосился в ту сторону. Улица уводила в глубокую черноту, точно зев колодца.
Это было до того жутко, что Хэл почти уже повернул назад. Но вдруг вспомнил свою последнюю встречу с сыном Свершителя, его согнутые плечи, отчаянный взгляд.
И это неожиданно придало сил. Хэл сглотнул и неуверенными шагами двинулся к нужной улице, хотя внутри все вопило, умоляя этого не делать. К счастью, дом лекаря он увидел почти сразу – лишь в его окне горел свет, и можно было различить вывеску над дверью. Читать Хэл, понятное дело, не умел, но символ – круглый пузырек и два перекрещенных ланцета – ни с чем не спутаешь.
Он постучал в дверь, всей кожей ощущая за спиной погруженный в темноту город. Казалось, он вовсе не спит, а только притворяется и исподтишка следит за Хэлом.
– Что такое? – Дверь отворила женщина. – Кто здесь?
– Тетушка, ради Всемогущего! – завел Хэл слезливо прежнюю песню. – Лекарь дома?
– Только что вернулся. Чего тебе?
– Отец тяжело болен. Пожалуйста, впустите!
– Да кто ты такой, скажи, наконец!
– Дирхель Магуэно из Кальи. Мы раньше лекаря не звали, сами как-то спасались, но отец…
Женщина, почти невидимая в полумраке, все еще не пускала его даже на порог, и тут за ее спиной возникла плечистая фигура.
– Магуэно? – произнес низкий мужской голос. – Помню Майло Магуэно, пацаном его ко мне приводили.
Хэл поспешно поклонился до земли, как это делали все деревенские:
– Храни вас Всемогущий! Это мой старший брат, а сейчас с отцом беда приключилась. Три дня уже лихорадка, задыхаться начал…
Тут Хэл покривил душой, но делать нечего, как-то надо было замаскировать истинную цель своего появления.
Женщина всплеснула руками и тихо ахнула. Ее светлый фартук выделялся в темноте белым пятном.
– Ты же не поедешь в Калью на ночь глядя?!
Мужчина густо вздохнул.
– Что делать, раз человек помирает. Принеси-ка котомку, Джен.
Женщина с причитаниями скрылась в доме и через минуту вынесла котомку, плащ и лампу.
– Лошадь возьмем, – заявил лекарь, широко шагая по улице, Хэл за ним еле поспевал, – если пойдем пешком, моя помощь может уже и не понадобиться…
– П-погодите, господин лекарь. – Хэл даже не знал, как зовут его спутника – он его вообще ни разу не видел. В Калье позволить себе вызвать лекаря могло разве что семейство Аганнов. – Есть еще одно дело, по которому я пришел к вам.
Они замерли посреди темной улицы. Где-то далеко залаяла собака, ей отозвалось несколько товарок. Хэлу скрутило живот, но он распрямил плечи и смело глянул лекарю в лицо. Это был высокий мужчина лет сорока, с курчавыми черными волосами и огромным горбатым носом. В темных глазах читалось недоумение.
– Дело? Какое еще дело?
– Я слышал, вчера тут были неприятности… со Свершителем.
– Неприятности? – лекарь цокнул языком. – Ну если считать неприятностями два десятка убитых и вдвое больше покалеченных… я только что с последним отваживаться закончил, а тут ты.
– Прошу, зайдите к Свершителю, он, наверное, совсем плох…
Это прозвучало как-то жалко, почти умоляюще, и Хэл подосадовал на себя.
Лекарь сделал шаг назад, на лице мелькнуло гадливое выражение, словно он увидел раздавленную лягушку или паука с добычей в лапах. А потом развернулся и двинулся назад, держа лампу повыше, чтобы не споткнуться.
Хэл остолбенел, но тут же бросился за ним.
– Подождите, куда же вы?!
– Убирайся. Ты же не думаешь, что я пойду лечить Свершителя? Чем быстрее он сдохнет, тем лучше.
– Но так нельзя! – возмутился Хэл, невольно выходя из «сыновней» роли. – И потом, если Свершитель умрет, на его место просто назначат нового. А каким он будет, еще неизвестно. Может, вам работы еще прибавится.
Лекарь даже не оглянулся.
– Я заплачу! – выкинул Хэл свой последний козырь. – Вот!
Он похрустел мешочком, и тяжелые шаги по булыжнику слегка замедлились. Лекарь обернулся с такой миной, как будто Хэл не предлагал ему плату, а руки выкручивал. Тот потряс мешочком в воздухе.
– Он ваш, если поможете Свершителю… и моему отцу.
Сердце Хэла стучало, как бешеное, пальцы онемели, и не только от прохлады ночной осени.
Он вдруг почувствовал, что сейчас в буквальном смысле решается его судьба, хоть и не мог понять, каким образом. Это ведь не его отец лежал сейчас где-то с пробитой головой и, быть может, умирал. А темноглазый мальчик, собиратель кореньев, не хотел даже говорить с ним, не то что дружить.
Но их последняя встреча не шла у Хэла из головы. Он снова вспомнил тяжелое дыхание, затравленный, исполненный отчаяния взгляд. Мучительно красноречивый, он умолял о помощи. Хэлу никто не может помочь, но он сам способен оказать помощь тому, кто в ней нуждается. Тому, от кого все отвернулись.
Он шагнул ближе к лекарю – тот не отстранился – и протянул мешок.
– Возьмите. Мы успеем до света и сохраним все в тайне. Обещаю.
Хэл, разумеется, понятия не имел, где живет Свершитель, поэтому старался держаться за спиной лекаря. Они шли быстро, почти бежали, одна улица, вторая… наконец свернули в неприметный переулок, дома на него выходили задней стеной, без окон.
С противоположной стороны Хэл с удивлением увидел заросли деревьев и кустарника, почти как в лесу. Среди них стоял небольшой домик в два этажа, верхние окна мерцали светом, слабым, словно дыхание умирающего.
У крыльца лекарь взглянул на Хэла, но тот покачал головой.
– Стучите. Я здесь подожду.
– Почему? – удивился тот. – Я не убегу, что уж теперь-то!
– Давайте же! – настойчиво произнес Хэл.
Лекарь пожал плечами и постучал. Какое-то время из дома не раздавалось ни звука, потом лестница заскрипела под медлительными, тяжелыми шагами.
Хэл метнулся в сторону и спрятался за угол дома. Он слышал тихие голоса, но не мог разобрать слов. В конце концов, дверь затворилась, и опять стало тихо – лишь ветер посвистывал в обнаженных кронах деревьев.
Хэл остался на месте, кутаясь в плащ и слушая шуршание веток над головой. Приближалось утро, но темнота и не думала редеть; посыпался мелкий, противный дождь.
У него уже зуб на зуб не попадал, когда дверь снова скрипнула, и послышались удаляющиеся шаги. Хэл поспешил за лекарем и догнал его на главной улице.
– Как он?
– Жить будет. – Лекарь все ускорял шаг, и Хэл, еле поспевая за ним, пропыхтел:
– А… мой отец… как же с ним?
– Неужели ты думаешь, что после подобного я еще потащусь в Калью? – пренебрежительно фыркнул лекарь.
Сердце Хэла екнуло.
– Но… как же… мы ведь договорились… подождите!
Он догнал лекаря и схватил его за полу плаща, тот со злостью вырвался и прошипел:
– Пошел вон, паршивый щенок! Или все в городе узнают, что Магуэно спутались со Свершителем!
Его худое горбоносое лицо почернело от гнева, но в глаза Хэлу он все же не смотрел. Потоптался на месте и бросил напоследок:
– Завязывай с этим, парень. Порядочных людей дела Свершителя не касаются. Помрет он или будет жить – его проблемы, а не наши. А то смотри, закончишь так же, как он.
Хэл стоял молча, опустив голову, чтобы скрыть жгущие глаза слезы. И лишь когда шаги лекаря замерли в лабиринте улиц, резким движением вытер лицо рукавом и поспешил под нехотя светлеющим небом к городским воротам.
Через пару часов, мокрый насквозь и совершенно вымотанный ночным приключением, он стоял у забора, смахивающего на крепостную стену. Пожалуй, тот смотрелся куда надежнее стены, окружавшей Вьен. Рассвело, но низкое, серое небо как будто придавливало утро к земле, не давая ему разгореться в полную силу.
В этот раз собаки молчали – то ли спали, то ли обходили дозором свои владения. И это оказалось очень некстати.