Внезапно великан схватился за голову. Открыв рот, Ева наблюдала, как заполняются на висках кровью вены, становятся заметнее, синие, как вспучившиеся ото льда реки. Казалось, по венам текут его мысли. Охрипшим голосом он сказал:
– Но даже монахи не питаются святым духом. У монахов в монастырях есть кухни. Да! Да! Я сам видел. И огромные, холодные залы, в которых греются вином и хорошей пищей. Что ж тогда, обещанные Господу, говорящие на высоком языке люди питаются ведьминой желчью? Невозможно! Неслыханно!
Ева крепко задумалась.
– Мама не похожа на ведьму. Она очень много ругалась, когда готовила. Поносила буквально всё: братьев, отца, деда, кошек, меня… что может быть проще обыкновенной ругани? Я тоже буду ругаться. Тогда всё получится. Не бойся, мой милый Эдгар, это не колдовство, а что-то другое.
Эдгар не стал спорить. Кажется, всё во рту у него онемело, и когда он открывал рот, глотая воздух, как рыба, Ева видела, как язык лежит, белый и бездвижный, словно большой слизень, за зубами.
Голодные, они двинулись в дорогу. Тракт оказался не то заброшенным, не то просто вёл туда, куда почти никому из людей не было нужды ехать, и откуда никому не надо было возвращаться. Эта часть королевства была плохо заселена, а на каждом мало-мальски высоком холме Эдгар с горящими глазами говорил, что вон там, вдалеке, виднеется чужая земля, может быть, романская земля, и Ева с открытым ртом рассматривала похожую на воду голубую дымку. Но когда проезжали достаточное расстояние, оказывалось, что там те же брошенные поля, остатки построек, или плотный, похожий на кочан капусты, бор.
По сбитой, частично вывороченной (отсутствующие камни уже говорили о наличии людей рядом, которые растаскивали дорогу под собственные нужды), частично погребённой трудолюбивым сорным кустарником дороге они медленно двигались вперёд. Дымок, висящий под тучами и словно не имеющий возможности, как ему должно, устремляться в небеса, известил, что рядом люди.
Памятуя вчерашний разговор, Ева думала о Риме. Правда ли эта дорога ведёт в древний город? Где тогда восторженные паломники, где вереницы мальчишек, что сбежали из дома, чтобы увидеть легендарную землю? Или… может, и правда город опустел, а дорога к нему потерялась в вязи дорог других, ведущих на север, запад и восток и найти среди них верную, всё равно, что найти один конкретный волос в толстой косе… Да, конечно, все дороги ведут в Рим, но можно ведь идти в неправильную сторону, и, возможно, все путешественники на свете так и поступают: идут в противоположную Риму сторону, и те, кто едет им навстречу, тоже каким-то непостижимым образом едут в обратную сторону.
Зажмурившись сильно-сильно, Ева захотела, чтобы перед ними появился Рим. А когда открыла глаза, увидела, как лес отступает, как удирает в разные стороны от охотничьего пса целый выводок зайчат, и огромный, нереальный силуэт надвигается на них, загораживая пятую часть… нет, уже четверть… нет, добрую половину небес!
– Рим, – выдохнула она. – Вавилонская башня! Чертоги Содома…
– Какого Содома?
Эдгар бросил поводья, уставился под колёса телеги, будто ожидая, что земля там сейчас разойдётся, явив взгляду лаву и чёрное чрево земли. Потом, увидев, куда указывает пальцем Ева, сказал:
– То не Содом, червивое ты яблочко. И не Рим. То… больше всего головою похоже на лошадь. Правда же, Господь?..
Эдгар разглядывал конструкцию с ленивым интересом, а Ева, забыв временно про Рим и про странного вида башню, смотрела на великана. Из какого материала он сделан, если пугается и поражается вещам обычным, и в то же время что-то особенное наблюдаетравнодушно, как звёзды в глади пруда.
Посёлок в пятнадцать домов (едва ли его можно было назвать посёлком в полном смысле слова) выстроен вокруг конструкции, напоминающей огромного деревянного коня. Ноги у него, если и были, давно уже подломились, поэтому казалось, что конь выбирается из болота, по грудь в воде.
– Какая большая! – воскликнула Ева и подпрыгнула от избытка чувств. – Выше любых деревьев!
– Не выше, – покачал головой Эдгар, которому с высоты своего роста было виднее. – Но это большой труд. Может, когда строили сие сооружение, никаких деревьев здесь и в помине не было.
– А зачем оно?
– Не знаю. Но очень старое. Смотри – того и гляди отвалится вон там ухо. А зубов уже и не видать – значит, все выпали.
– И всё равно, – упрямо сказала девочка. – Я никогда не слышала ни о чём подобном. Наверное, мы уже за тысячи лиг от дома.
Эдгар копошился пальцами в подбородке.
– Два дня пути, и только.
Ева воодушевлённо произнесла:
– Болтали, будто сразу за селом начинается волшебный лес, такой дремучий, что днём как ночью, звери там все слепые, а единственное пятно света на весь лес видно в чаще отовсюду. И идти по нему можно девять суток. А за лесом есть замечательный город Бремен, куда съезжаются со всего света торговцы золотом, шкурами редких зверей, и даже прибывает иногда, погулять по базару, сам Император. Только лес, как я посмотрю, кончился почти сразу.
– Всякое бывает в Божьем мире, – задумчиво сказал Эдгар. – Может, и есть на свете тот лес. Знаешь, кроха, что один странник (при этом великан выразительно ткнул себя в грудь) понял за время своих странствий? Бесполезно следовать каким-то картам и описаниям путешествий, которые этот странник, ввиду незнания латыни, всё равно не сможет прочесть. Не нужно даже запоминать места, в которых странник побывал, и людей, с которыми связал его язык. Всё равно всё это канет в небытие, завертится, закружится и предстанет по-другому. Белое может оказаться чёрным, осень зимою, а плошка с хлебом – окровавленным боевым топором. С рассветом путник рождается, с закатом умирает – вот всё, что нужно запомнить. Запомнишь?
Ева отмечала незначительные мелочи, каждая из которых была яркой нитью в ковре жизненного восприятия. Вокруг домов буйно разросся кустарник. Какие-то птички прыгали там с ветки на ветку. Не далее как утром, судя по количеству навоза, дорогу пересекало целое стадо коров. Над испражнениями роились насекомые. Две девочки, тихо переговариваясь и глазея на пришельцев, несли на плечах кувшины с водой. Домишки окружали плетёные оградки, сквозь прутья каждой из которых то и дело можно было заметить любопытные глаза – принадлежали они детям, собакам или привязанным к оградам меланхоличным барашкам.
Взрослые же жители не проявляли к пришельцам никакого интереса. Ева видела двух мужчин, подставивших голые спины первому за долгие дни солнцу. Они неторопливо беседовали, то и дело подёргивая на тощих бёдрах штаны. Откуда-то доносился мерный стук топора. За одним из заборов женщины делали в высоких бадьях творог и поминутно облизывали пальцы.
Эдгар выглядел как каменное изваяние. Первый же встреченный пастушонок, проводивший повозку и восседающего на ней великана напуганным взглядом, превратил его в то, во что весеннее солнце превращает снежный сугроб. Уголки рта опустились, брови потекли вниз, кожа на подбородке угрожающе отвисла. Движения стали более деревянными, как будто подражали той самой гигантской лошади.
– Почему ты так боишься? – спросила шёпотом девочка. Она протянула руку, чтобы коснуться запястья Эдгара, но внезапно увидела на месте кисти пугливую ящерку, готовую шмыгнуть в какое-нибудь укрытие, и вовремя остановилась.
– Страшусь всего, что может случиться, – таким же шёпотом ответил Эдгар. Глаза у него были как хрусталики речного камня, а зрачки будто бы не двигались совсем. Они смотрели немного мимо Евы. – Человече, дитя, ты не поймёшь моих страхов. Все люди деятельны, и этот хаос непредсказуем, не поддается счёту или какому-нибудь приведению к порядку.
Он бросал по сторонам затравленные взгляды, такие, что даже новорожденные щенки чувствовали себя рядом с ним храбрецами. Путники спешились и вошли в посёлок, ведя Господа под уздцы. Ослик не возражал, он помахивал хвостом, отгоняя мух, и вскидывал голову, когда улавливал в воздухе запах сородичей.
Ева же ловила своими ноздрями запахи еды. Подходило время ужина, а днём, не решаясь прервать фундаментального и, будто бы, вечного движения ослика к горизонту, они съели по горсти ежевики, которую Эдгар собирал на ходу с придорожных кустов, выбрасывая вперёд руки и метко, точно птица на лету, срывая крупные ягоды, да подъели крошки из вещевого мешка.
Возле первого же дома их встретил старец со скуластым лицом и сединой в бороде. Голова лысая, как коленка, и, в отличие от эдгаровской, более естественной формы. На Эдгара он смотрел без усмешки, но не враждебно: у Евы, отчего-то, сложилось впечатление, что так мог смотреть камень.
На вопрос девочки о деревянной лошади (отсюда были видны две дырочки у неё на морде – не то ноздри, не то глаза. Сложно было выяснить точнее, так как они располагались между тем местом, где должны быть глаза, и тем, где у нормальной лошади находятся ноздри) он ответил:
– Время в Конской голове течёт медленнее, малышка. Это все знают, кто наслышан о нашем маленьком местечке. Поэтому даже собаки здесь живут по тридцать лет. А такие как я и вовсе могут разваливаться до бесконечности. Попробовали бы, – на тонких, как будто жилистых, губах появилась усмешка, – это объяснить греческие философы. Хотел бы я потолковать хоть с одним, да вот незадача – родился немного позже.
– А лошадка… – несмело напомнила Ева.
– Лошадка осталась от одного из генералов Александра Македонского.
– Самого Македонского? Который захватил целый мир?
По глазам Евы было заметно, что он умудрился захватить ещё и её – через тринадцать столетий после своей смерти.
– А то. Только этот тысячник был достаточно никудышным. Не удивлюсь, если под его командой была не тысяча, а, скажем, девятьсот девяносто бойцов. Он отстал со своим войском – везли для императора боевые машины. На этом самом месте на тысячника напали варвары. Разбили наголову, над машинами посмеялись, не став даже поджигать. С тех пор они здесь и гниют. Штурмовой конь – вы только посмотрите на него! – до сих пор даже не накренился. Остальное, все эти хитрые штуковины для того, чтобы выбить чужие ворота, лестницы, баллисты и прочее, скоро совсем растворятся в земле. У нас с ними играют мальчишки.
– Как же здесь возник город?
По глазам Евы видно, что за красочная история разворачивалась у неё в голове.
Старик хитро улыбнулся. Буквально любое движение мышц, любое изменение голоса отражались на лице Эдгара, будто в кривом отражении, которое обычно видишь, когда смотришь в покрытую рябью лужу.
– Да с тех пор он никуда не исчезал. Те германцы, что разбили тысячника, разбили здесь лагерь. У императорского посланника было с собой столько провизии, что хватило на несколько месяцев… а потом никто не захотел сниматься – многие уже успели обзавестись жёнами, а потом и детишками. Знаете ли, римляне всюду возили с собой женщин, и они пришлись очень кстати новым владельцам… с тех пор мы так и не надумали сняться с места.
Теперь Ева смотрела на старца с тем же выражением, что и на деревянного коня. И в самом деле – кто знает, сколько ему на самом деле лет? Вдруг он лично принимал участие в этих событиях!..
– Сколько же вас было? – спросила она. – Всего на десять домов? И вы победили римское войско? То самое, которое умело строиться в черепаху?..
Домов было немного больше, но Ева умела считать только до десяти.
– Ну, войско – это сильно сказано, – скромно сказал старик. – Да и нас… точнее, наших предков было немного больше.
Эдгар наконец бросил стучать зубами (Ева ясно слышала «стук-стук-стук» его массивных челюстей) и спросил, по обыкновению, о церкви и питейном заведении. На что получил ответ:
– Церкви у нас нет. Ближайшая – в двух лигах к югу. На Седых холмах есть монастырь. Пить можете прямо здесь. У меня великолепная брага.
