Синдром Дао

Глава первая

Я ступил на подножку международного поезда «Владивосток – Харбин», сделав первый шаг в неизвестность. Конечно, можно было сесть в самолет и уже через час приземлиться в Китае, но я нарочно выбрал путь подольше. В дороге я хотел освободиться от одной навязчивой идеи: мне казалось, что, оставляя дом, я поступаю не очень красиво. Эта мысль изводила, как ноющие десны: вроде бы и не больно, но спасу нет ни днем, ни ночью; все твое естество подчинено одной цели – поскорее избавиться от напасти.

Неторопливое путешествие в люксовом вагоне надежно спасало от угрызений совести. Мерный стук колес успокаивал, и порой я впадал в упоительное забытье, созерцая мелькавшие за окном однообразные пейзажи. В такие минуты в голове возникали случайные образы – они были размыты и не до конца оформлены, как смазанные скоростью силуэты деревьев; коснувшись окраин сознания, они тут же исчезали.

Мне нравилось исполнять несложный ритуал вагонной жизни. Я с удовольствием протягивал на проверку документы, а затем тщательно прятал их обратно в пиджак. С удовольствием ожидал в коридоре, когда мне и моему попутчику-студенту расстелют свежее белье. С наслаждением пил крепкий чай, размешивая сахар в стакане и любуясь мельхиоровым подстаканником. С удовольствием шел по синей ковровой дорожке в уборную, где споласкивал лицо и руки теплой водой.

Поздно вечером, переодевшись в пижаму, я забрался под одеяло, предвкушая погружение в непроницаемую материю сна, куда нет доступа ни звукам, ни образам, ни мыслям дневного существования. Главное – мыслям: нет-нет, только не им!

Однако спрятаться в небытие не удалось. Всю ночь мне снились тысячи иероглифов. Они наводили ужас, но одновременно и завораживали. Они были живыми, двигались вокруг меня в пространстве, дышали и видоизменялись, перетекая один в другой. Ни одно из этих иероглифических существ не было мне знакомо, их лица и имена ни о чем не говорили. Казалось, они настойчиво пытаются передать мне важное послание: вокруг гудело и вибрировало мощное смысловое поле, однако разгадать его смысл я был не в состоянии.

Потом я заметил, что ко мне стремятся пробиться два человекоподобных иероглифа. Они походили на крепких парней: у них имелись руки и ноги, их коренастые фигуры были одинаково подпоясаны, а голову обоих венчали китайские конусообразные шляпы. «Парни» вырвались вперед и, подбежав ко мне, одновременно протянули «ладони» для рукопожатия. «Меня зовут Хуан», – представился один; от его прикосновения на моей коже словно остался жирный след. «Меня зовут Гао», – сказал другой, и, пожимая его руку, я будто сжал пальцами концентрированную пустоту.

«Мы живем в тебе, мы часть тебя, – наперебой заговорили «парни». – Хотим предупредить, что в твое тело прокралась коварная болезнь». «Она поселилась прямо надо мной», – воскликнул Хуан. «И прямо подо мной», – добавил Гао. «В эти места не может попасть лекарство, – снова в один голос заговорили они, – и болезнь невозможно излечить!..»

Едва «парни» промолвили это, их смели в сторону другие иероглифы, напиравшие сзади. Я подумал, что эта толпа сейчас меня раздавит, и испытал приступ панического страха…

От испуга я проснулся – в поту, с учащенным дыханием. Я даже не сразу понял, где нахожусь. Перед глазами продолжали мельтешить причудливые существа из сновидения. Лишь минуту спустя образы, встревожившие мое сонное сознание, померкли. Я с облегчением перевел дух, осознав наконец, что вернулся в уютную и безопасную реальность бодрствования. Еще через несколько секунд вспомнил, что лежу в купе спального вагона.

Мы стояли на какой-то станции. В окно светило утреннее солнце, и в поезде было совсем тихо – наверняка люди в соседних купе еще не проснулись. Идиллическую тишину нарушал лишь приглушенный голос моего попутчика: он что-то произносил по-китайски.

Я повернул голову и увидел, что студент, причесанный и одетый, сидит у стола и читает предложения из учебника китайского языка. По звучанию я догадался, что парень пытается запомнить отдельные фразы: он повторял один и тот же упорядоченный набор слогов до тех пор, пока даже я не начинал вычленять их на слух и связывать в непонятное, но явно имеющее смысл единство.

Некоторое время я сквозь прикрытые веки наблюдал, как студент сосредоточенно шевелит губами, издавая какие-то птичьи звуки. Неожиданно я насторожился: мое внимание привлекли два слога, показавшиеся до боли знакомыми. «С каких это пор я начал узнавать китайские слова? – молча удивился я. – Может, во мне заговорила память поколений?». Но тут же сообразил, что никакая это не память поколений – слоги эти я только что слышал во сне! Да-да, так звали моих «друзей» из сновидения – Гао и Хуан. Совпадение показалось мне занятным, и я постарался вместе со студентом запомнить звучание коротенькой фразы: «бин жу гао хуан».

Немного погодя, выполнив утренний ритуал умывания и чаепития, я попросил молодого человека перевести на русский язык интересовавшее меня высказывание. Парень удивленно на меня взглянул. Я объяснил, что случайно запомнил это предложение на слух, как музыкальную фразу, а теперь сгораю от любопытства узнать, что же оно означает. Студент уже успел забыть фразу и полез в учебник. Немного порывшись в книге и найдя нужное место, он прочел перевод: «Болезнь поразила жизненно важные органы».

– О, господи! – вздохнул я. – Ничего приличнее я, конечно, запомнить не мог. А что здесь означают слова «гао» и «хуан»? Надо полагать, «жизненно важные органы»?

– Не совсем так, – возразил студент. – «Хуан» значит «жир вокруг сердца», а «гао» – «пространство между сердцем и диафрагмой».

– Вот как? – заинтересованно проговорил я, тут же вспомнив рукопожатие во сне: товарищ Хуан оставил у меня на ладони явственное ощущение жира, а товарищ Гао – черной пустоты, провала, каким, вероятно, и бывает пространство между. По всему выходило, что между моим сном и реальностью (по крайней мере лингвистической) существовала какая-то взаимосвязь. Мне нужно было срочно с этим разобраться.

Я поблагодарил попутчика за помощь и поспешно вышел в коридор. Встав у окна, прислонился лбом к прохладному стеклу.

«В твое тело прокралась коварная болезнь», сказали парни в сновидении, и это напрямую перекликалось с фразой из учебника. «Мы часть тебя», – заявили Гао с Хуаном – и опять налицо связь с китайским предложением. Раз уж «хуан» означает жир вокруг сердца, а «гао» – пространство между сердцем и диафрагмой, то логично предположить, что они действительно мои внутренние органы (как бы дико ни звучали эти термины с медицинской точки зрения). Выходит, мои собственные органы приняли в сновидении столь странный вид, чтобы просигналить о каком-то серьезном заболевании?!

Хорошо, я готов был согласиться с этим бредом, но смущала одна деталь. Предположим, студент читал китайскую фразу еще до моего пробуждения, и я ее услышал во сне. Допустим также, что мое подсознание преобразовало звучащие слова в столь причудливое видение. Но ведь смысла-то предложения я понять никак не мог, потому что по-китайски не знал ни единого слова!

Здесь мои попытки логически осмыслить странное совпадение зашли в тупик, и я вернулся в купе. До Харбина оставалось чуть больше часа, и я спросил попутчика, могу ли еще немного его поэксплуатировать: я хотел научиться произносить по-китайски несколько слов, чтобы поздороваться на вокзале с девушкой-гидом и спросить, как у нее дела.

– «Здравствуйте» по-китайски будет «ни хао», – сообщил студент, – а чтобы сказать «Как поживаете?», надо к этому «ни хао» прибавить вопросительный хвостик «ма» – «ни хао ма?».

– Это что же получается? – удивился я. – Выходит, если произнести слово «здравствуйте» с вопросительной интонацией, то оно у них сразу превратится в «Как дела?»

– Все становится ясно, если знаешь дословный перевод этих выражений. – объяснил парень. – «Ни хао» буквально означает «Ты хороший». А «Ни хао ма?», соответственно, переводится как «У тебя все хорошо?»

Попутчик записал на бумаге еще несколько фраз, рассказал о четырех китайский тонах, похвалил мою способность быстро запоминать иностранные слова и правильно их произносить. Мы с энтузиазмом позанимались минут двадцать, а потом замолчали и не общались уже до самого конца пути. Он вернулся к учебнику, а я без конца повторял про себя китайское приветствие.

Я поймал себя на том, что произношу «ни хао» как мантру: «Ты хороший. Ты хороший. Ты хороший». Ласковый второй тон и утвердительный третий вносили в сознание приятное успокоение. «Ты хороший», уговаривал я сам себя. «Ты хороший», повторял я вопреки тому, что люди обычно говорили мне в лицо. «Ты хороший», упрямо старался убедить я себя и чувствовал, что постепенно начинаю в это верить.

Внезапно внутри меня словно ослаб узел, много лет туго затянутый и не дававший выйти наружу тревоге, унынию, напряжению и отчаянию. Я ощутил, как мое внутреннее пространство между сердцем и диафрагмой свободно развернулось, и сделал невообразимо глубокий, бесконечно долгий вдох. А вместе с выдохом я исторг из себя все то, что тяжким грузом сдавливало сердце, иссушало желания и сводило мою жизнь к унылому, беспросветному прозябанию.

Глава вторая

Я вышел на перрон и сразу же увидел ее. Сун Лимин стояла у вагона в черном плаще, прижимая к груди белую табличку с моим именем. Для китаянки она была слишком высока и неправдоподобно красива – гораздо красивее, чем на фотографии в Интернете. Черты ее лица – прямой нос, чувственный рот, округлый подбородок – подкупали идеальной правильностью. На всем облике девушки лежала печать аристократической утонченности. Ее не по-китайски огромные глаза были полны безмятежности, но вместе с тем их черная глубина, казалось, мягко вбирала окружающее пространство, сминала его и неумолимо засасывала в космическую бездонность, притаившуюся за радужной оболочкой. Сун Лимин стояла неподвижно, словно изваяние, и в то же время создавалось впечатление, что она парит над сотнями ярко одетых низкорослых китайцев, оживленно сновавших вокруг. В своей отрешенности она казалась бесконечно далекой и недосягаемой для остального мира с его шумом и суетой.

Впрочем, ощущение холодной неприступности, якобы исходившей от фигуры и лица Сун Лимин, тут же рассеялось, едва я приблизился к ней и сбоку огласил воздух отрепетированным «Ni hao!».

– Ой, привет! – радостно воскликнула девушка, поворачиваясь ко мне всем телом. Взгляд ее, за секунду до этого погруженный в иные сферы бытия, тут же оживился, стал теплым и лучистым. – Ты что, знаешь китайский язык?!

– Dui! – с самым небрежным видом проговорил я, словно разговаривать по-китайски было для меня самым обыденным делом. – Ni hao ma?1

– Wo hen hao, – глядя с каким-то детским восхищением, ответила Сун Лимин. – Ni na?2

– Нина? – удивленно переспросил я, искренне полагая, что она, подобно китайским собратьям, решила называть себя по-русски для моего удобства. – Ты хочешь, чтобы я звал тебя Ниной? Но мне больше нравится твое настоящее имя.

Несколько секунд девушка с недоумением смотрела на меня, а потом расхохоталась. Ей было так смешно, что она даже выронила из рук табличку.

– Ну ты и шутник! – с очаровательной наивностью в голосе воскликнула Сун Лимин. – А я-то и вправду поверила, что ты говоришь по-нашему!

Я с таинственным видом вытащил из кармана листок, где студент написал несколько китайских предложений. Выразительно прочел две последние фразы из своего лингвистического арсенала: «Wo de han yu shuo de bu hao. Zai jian!» 3, – и, театрально поклонившись, убрал «разговорник» обратно.

– Ой, тебе надо в цирке работать, – качая головой и вытирая слезы смеха, сказала Сун Лимин с той же подкупающей детской непосредственностью. – Я сто лет так не хохотала!

Я молча усмехнулся: глядя на меня, вряд ли кому-то в голову могла прийти такая мысль. Мне, сутулому дохляку, со взглядом исподлобья и вечно хмурым лбом, на котором уже в двадцать лет поселились нестираемые морщины, – и вдруг на арену цирка, да в клоунском колпаке! И впрямь обхохочешься.

Вслух я, конечно, ничего не сказал, чтобы милую Сун Лимин в первый же день не начало тошнить от моего брюзжания. Я просто улыбнулся девушке и последовал за ней к выходу из вокзала. Позади меня, прихрамывая, катился неудобный отцовский чемодан. У него с незапамятных времен было поломано колесо, и, наверное, с тех же времен на его потрескавшейся рыжей коже остался ярлык иностранного аэропорта, где когда-то приземлялся старик…

Мы вышли на привокзальную площадь. Ее чудовищные размеры потрясли меня: мощенная серыми плитами территория простиралась так далеко, что края наполовину скрадывал белесый туман. Однако настоящий шок пережил я при виде огромного скопления азиатов, наводнявших пространство перед вокзалом. Многотысячная армия проворных китайцев напоминала живую массу – она волновалась и желеобразно перетекала из стороны в сторону, словно увлекаемая порывами ветра. Частицы этой массы сталкивались, разлетались и вновь сближались, проникали друг в друга и устремлялись кто куда. Броуновское движение сопровождалось оглушительным шумом, гортанными выкриками и непрестанным гудением, как от электропроводов с высоким напряжением.

Внезапно вспомнился мой предрассветный сон. Так вот же они, тысячи живых иероглифов, готовых смять и безжалостно растоптать все на своем пути, если не дай бог попадешь им под ноги! Сейчас смысл моего метафорического видения прочитывался максимально прозрачно и ясно. Выходит, странный сон снова предвосхитил явь, он будто подготовил меня к реальному «столкновению» с великим китайским народом. Глядишь, скоро и мои приятели, Гао с Хуаном, явятся во плоти.

Обалдев от светопреставления на привокзалье, я не сразу сообразил, что Сун Лимин тянет меня к стоянке такси – они выстроились длинными рядами слева от выхода. Девушка шагала впереди, уверенно лавируя между шебутными китайцами и автомобилями.

– Идем быстрее! – деловито крикнула она через плечо. – Иначе будем целый час стоять в очереди за машиной.

– А может, лучше по телефону такси вызвать? – неуверенно предложил я.

– Это еще зачем? – удивилась моя провожатая.

– Ну, дешевле будет, – изо всех сил стараясь не отставать, объяснил я. – Наверняка таксисты на вокзале втридорога берут. У нас, по крайней мере, так.

– Не говори глупостей, – фыркнула Сун Лимин. – Мы же не в России – здесь все по счетчику платят.

Я почувствовал себя жалким кретином. Стыдно признаться: дожив почти до сорока лет, я даже в России нигде не бывал, кроме родной провинции. И вдруг, как с корабля на бал, попадаю из сонной глубинки в кипящий жизнью Харбин, где десять миллионов человек живут по законам огромного мегаполиса, а я тут со своими сельскими правилами лезу! Ну не идиот ли? Опустив голову, чтобы китаянка не увидела мои пылающие щеки, я дал себе слово впредь не соваться с дурацкими рацпредложениями.

Нам повезло сразу же сесть в свободный автомобиль. Водитель – пузатый, как статуя Будды, и столь же невозмутимый – тронулся с места и включил счетчик: высветилась посадочная сумма в восемь юаней. Он повернул голову и выстрелил в Сун Лимин вопросом на своем наречии – будто хрипло кашлянул два раза. Та что-то кратко ответила и обратилась ко мне.

– Ты хочешь поехать в гостиницу или немного покататься по Харбину? – спросила она. – Можно посмотреть кое-какие достопримечательности, а то завтра времени на это уже не будет.

– Ну конечно, давай прокатимся по городу, – отозвался я. Не то чтобы мне хотелось поскорее совершить обзорную экскурсию – после долгой поездки я бы с большей радостью забрался в горячую ванну, – но сидеть рядом с Сун Лимин было так приятно, что я немедленно согласился.

Получив от меня ответ, девушка дала указания водителю – тот флегматично кивнул. Он осторожно вырулил с площади на шоссе и покатил по идеально ровному асфальту.

Удручавший меня туман мало-помалу рассеялся. Лучи солнца разогнали монолитную серость – и неожиданно открылось дивное многоцветье Харбина. Небо опрокинуло на город пронзительную синеву, окутав прозрачной голубоватой дымкой все вокруг: белые и кремовые высотки, обтекаемые строения с зеркальными панелями, лихие завихрения дорожных развязок и даже полотно автострады. Я пребывал в молчаливом восторге от красоты, мелькавшей за окном. Разумеется, я видел тысячи фотографий с видами зарубежных городов, запоем смотрел передачи о чудесах света, но наяву погружаться в чудо мне пока не доводилось. Наверное, именно поэтому я не до конца верил в реальность происходящего.

Сун Лимин увлеченно щебетала, рассказывая о зданиях, парках и площадях, проплывающих мимо. Поначалу я честно слушал, пытался запоминать диковинные названия этих мест, но потом незаметно переключился на саму девушку. Рассказывая что-то о видах из окна, китаянка иногда касалась меня рукой – и центр моего внимания совершенно естественно смещался к ее ладони, пальчикам, густым черным волосам. Вслед за центром внимания смещался я сам, и тогда мы ненароком соприкасались локтями, тут же тактично отрывались друг от друга, чтобы через минуту снова соединиться. Экскурсия оказалась чертовски увлекательной.

– Смотри, смотри – башня Дракона! – воскликнула Сун Лимин, указывая на возникшую впереди серую стрелу, что пронзала острием небо. Прильнув к стеклу, я наблюдал, как она медленно приближается, растет, обрастает плотью, а ее монотонная поверхность вдруг становится ажурной и начинает играть на солнце прихотливыми оттенками. Через минуту стрела превратилась в подобие гигантского межпланетного корабля – с близкого расстояния его было невозможно целиком охватить взглядом.

– Ты когда-нибудь был в телебашне? – поинтересовалась Сун Лимин, голосом возвращая меня в чувство.

– Нет, конечно, – пожал я плечами. – У нас в городе ее и в помине нет.

– Тогда вечером мы обязательно сюда приедем, – объявила девушка. – Будем любоваться Харбином со смотровой площадки.

– Что, прямо на самый верх заберемся? – уточнил я, похолодев. С детства испытывая панический страх перед высотой, я даже не отваживался один выходить на балкон.

– Ну, не на самый, – беспечным тоном откликнулась Сун Лимин. – Вон до той «тарелки» поднимемся, это и есть площадка. Там внутри ресторан и бар, заодно отметим начало твоего путешествия.

– Ладно, посмотрим, – уклончиво сказал я, надеясь до вечера найти какую-нибудь приличную отговорку и не подвергать себя жестокому испытанию.

– Смотреть тут нечего – просто пойдем, и все, – категорично заявила китаянка. – Иначе потом всю жизнь будешь жалеть, что упустил такой шанс! А сейчас едем в гостиницу. Shi fu, dao dong fang bin guan qu!4

Глава третья

Мы расстались у дверей моего гостиничного номера. Сун Лимин сказала, что уходит по делам, но через пару часов вернется, и мы пойдем обедать. У меня было достаточно времени, чтобы принять душ, побриться и вздремнуть с дороги.

Раньше мне не доводилось жить в отелях, и сейчас я испытывал сладкое чувство странника, сделавшего первый привал на пути к новой жизни. Оставшись в номере один, с любопытством осмотрел помещение. До меня здесь наверняка останавливались тысячи туристов. Интерьер имел потасканный и усталый вид: углы безликой мебели были сбиты, тусклое зеркало висело в треснувшей раме, псевдонациональный деревянный комод выставлял напоказ облезлые бока. Допотопный пузатый телевизор поминутно терял цвет изображения, а звук в нем отсутствовал в принципе.

Впрочем, обстановка в номере меня мало тревожила – гораздо больше смущали огромные пауки, летавшие по ванной комнате. Ничего не подозревая, я зашел в санузел, как вдруг с пола прямо на меня скакануло грациозное насекомое. Технике его затяжного прыжка позавидовал бы сам Барышников5, но я был плохим ценителем балетных тонкостей и, едва не умерев от омерзения, прихлопнул его тапочкой. Я огляделся и заметил под раковиной еще одного восьмилапого виртуоза, готового к сольной партии. Не дожидаясь очередного жете себе в физиономию, запустил в него той же тапочкой-убийцей. Только убедившись, что больше ни одна прыгучая тварь не угрожает мне нервным срывом, я разделся и залез под душ, однако то и дело подозрительно озирался в ожидании еще какого-нибудь сюрприза со стороны здешних обитателей.

Наскоро одевшись и выйдя из ванной, я блаженно вытянулся на кровати с намерением погрузиться в освежающий сон. Я довольно быстро задремал, но уже через несколько минут меня разбудили громкие голоса в коридоре. Несколько человек возмущенно кричали по-русски, а в унисон с ними щебетала на своем языке девушка-китаянка. Должно быть, в гостиницу заселялась группа моих соотечественников, и сейчас они «наезжали» на горничную, пытаясь объяснить ей что-то с помощью жестов и русского мата. Я раздраженно слушал интернациональную перебранку, ожидая, когда они уладят свои проблемы и я наконец-то смогу по-человечески уснуть. Однако вторично заснуть мне не удалось даже после того, как в коридоре воцарилась тишина. Вместо этого в голову опять начали лезть мысли, от которых я всю дорогу пытался убежать.

Мысли были об отце. Вряд ли я отправился бы странствовать, если бы мне в голову не пришла идея оставить его в клинике на второй срок. Конечно, не в том кошмарном отделении, где он бесплатно провел отведенные государством двадцать один день. Что вы, там и нормальный человек свихнется за это время!

Бывало, я шел к нему в палату по серой кишке коридора, куда свет поступал лишь из редких окон-бойниц. По обеим сторонам сумрачного тоннеля беззвучно копошились полулюди-полупризраки. Своим видом они были способны устрашить самого храброго посетителя. Одни сидели неподвижно, навеки застыв в нелепой позе. Другие без конца повторяли одинаковые телодвижения: старик в бесформенном халате поднимал и опускал руку, словно совершал нацистское приветствие; молодая рыжая дама медленно возводила глаза к потолку и в трагическом жесте закрывала лицо обеими руками. Третьи отличались повышенной суетливостью: непрестанно вращались вокруг себя, сбрасывали с тела несуществующих насекомых, терли ладонями шершавую стену, пытаясь стереть пятно, видимое только им. Каждый был поглощен своим занятием и не обращал ни малейшего внимания на остальных. Лишь изредка кто-то провожал меня глазами, и тогда я весь холодел изнутри от потустороннего взгляда, в котором не было ничего человеческого.

Именно такой взгляд был у отца в тот день, когда мне пришлось вызывать санитаров скорой помощи. Он по обыкновению рисовал у себя в «берлоге», а я готовил обед. Внезапно я услышал, как он зовет меня испуганным голосом. Удивленный, я вытер руки и пошел посмотреть, что случилось. Отец стоял у мольберта и с ужасом вглядывался в правую ладонь.

– Рот! – замогильным шепотом проговорил он.

– Что у тебя со ртом? – скептически спросил я, не заметив ровным счетом ничего особенного.

– Я рисовал портрет… вот здесь… на бумаге, – начал сбивчиво объяснять старик, тыча в мольберт с пришпиленным к нему листом ватмана, – и рот… на портрете… заговорил со мной… зашевелил губами! Мне стало страшно… так страшно… я стер его ладонью… теперь он здесь… у меня на руке!..

– Господи, что за чушь ты несешь, – поморщился я и подошел к отцу. – Ну-ка, покажи.

На его ладони действительно были густые следы от угольного карандаша, но они нисколько не напоминали очертания рта. Я велел «художнику» погрузить кисть в таз с водой, что стоял у окна специально для мытья рук. На поверхность спиралью стала подниматься черная взвесь, а вместе с ней всплыли несколько пузырьков. Отец вынул руку и уставился на теперь уже чистую кожу ладони.

– Он захлебнулся! – вдруг в ужасе воскликнул старик. – Я утопил его!

В этот момент из кухни донесся запах горелого мяса. Я вспомнил, что оставил его жариться на сильном огне, и в ярости понесся спасать блюдо. Пока я возился с останками обеда, из «берлоги» раздался вопль и послышался стук упавшего на пол тяжелого предмета. Вконец озверев, я швырнул сковороду с угробленной говядиной в раковину и ринулся обратно.

Отец с молотком в руках склонился над разбитым бюстом Ленина, подаренным ему по случаю выхода на пенсию. Когда я вбежал в комнату, он как раз наносил вождю контрольный удар по гипсовому черепу.

– Ты что творишь?! – крикнул я в бешенстве.

Старик поднял глаза, и от его взгляда у меня в жилах застыла кровь. В нем не осталось ни капли осмысленности – так мог смотреть лишь полный безумец.