Азартная игра со скрытым Козырем
По коже шли не мурашки, а зуд. Хотелось скинуть его руки, отодвинуться в сторону от его навязчивых влажных губ…
Жижа раздражения в моих венах, желчью распространилась по всему организму, заполнив собой каждую его клеточку… но я молчала… до золотистых мушек зажмурив свои глаза… до тех пор, пока они не сложились в уже знакомые мне огоньки необычного, ярко-янтарного цвета чужих мужских глаз, такие экзотические, больше напоминающие волчьи, с очень редким запоминающимся оттенком…
***
… А уже с раннего утра я села на первую пригородную электричку и спустя полтора часа как можно тише открывала скрипучую кованную калитку, сплошь увитую декоративным плющом с ярко-бордовыми широкими листьями, кричащими о начале дождливой третьей декады осени. Неслышно проскользнула внутрь старого сада и глубоко вдохнула чистый влажный воздух, пробуждающий сдержанные нотки многочисленных запахов сырой земли…
Два года назад, выйдя на пенсию, сюда, на этот небольшой загородный дачный участок недалеко от столицы перебрался папа… сразу после того, как мы с ним похоронили маму. Жизнь в городе для него словно застыла. А после ее смерти, ранее плодоносящий и ухоженный сад, быстро пришел в запустение. Растения не ждут, они продолжают жить, требуя к себе внимания и должного ухода. Сейчас, спустя время, я могу с уверенность сказать, что именно здесь, в уединенных заросших уголках старой дачи папа нашел покой и снова почувствовал вкус жизни, копаясь в земле и заботливо ухаживая за этими растениями. Затворничество пошло ему на пользу.
От мелькнувших воспоминаний о маме сдавило грудь…
Тяжело вздохнув я тихо, стараясь не шуметь, миновала открытую веранду, аккуратно обходя старые скрипучие доски на полу, отлично помня их расположение. Потянула на себя входную дверь и меня сразу обдало сухим жаром затопленной с раннего утра печи.
– Мила, – услышала я уверенный голос отца, – чего крадешься?
В ответ я заливисто рассмеялась своей неловкой попытке остаться им незамеченной. Несмотря на свой преклонный возраст папа не утратил обострённый за годы службы в государственных органах слух и отличное зрение, до сих пор выбивая десятку при стрельбе из наградного пистолета.
– Попыталась застать тебя врасплох, – отшутилась я.
– Снова неудачно, – поддержал мою игру отец. – Проходи, завтракать будем. Я тебе чайку согрею…
Заходя на небольшую кухню, ставлю на стол внушительные пакеты с продуктами, которые купила еще вчера и сразу оборачиваюсь к подошедшему ко мне родителю, обнимая его за шею, звонко целуя в щеку. Вот сейчас, в его медвежьих объятиях мне становится по-настоящему тепло! Прикрываю от удовольствия глаза и, прислонившись к нему еще ближе, глубоко вдыхаю родной запах…
Только теперь я дома!
Я бы все отдала, чтобы вот так прижаться и еще, хоть один разок, снова вдохнуть до боли знакомый запах мамы. За два прошедших года он совсем забылся, словно выветрился из моей памяти, оставив после себя неуловимо дразнящий шлейф, от воспоминаний о котором до сих пор жалобно ноет не желающее мириться с невосполнимой потерей сердце… У таких, как я, рано потерявших маму взгляд особенный, голодный. Рано, это и в пять, и в двадцать пять лет. Здесь разницы нет. Эта непоправимая потеря так и остается детской…
Я была их единственным и поздним ребенком. Мама очень долго не могла забеременеть, а когда это, наконец, случилось, то безграничному счастью моих родителей не было конца. С самого моего рождения никто из них не обращал внимание на возраст – они оба словно летали на крыльях своей мечты, молодея на глазах с каждым прожитым рядом со мной годом…
Неожиданная тяжелая болезнь мамы, а потом ее скоропостижный уход так подкосили отца, что он постарел буквально за день, из сильного мужчины превратившись в сгорбленного под гнётом жизненных обстоятельств старика. Казалось, что именно в момент ее смерти, его мир рухнул и разбился на множество острых осколков, одним из которых был пробит его тыл и появилась зияющая дыра в спине, которая болит так, что скручивает все внутренности. А потом мы с ним просто перестали чувствовать…
Прошло время, мы научились жить дальше, но неодолимое желание еще раз вспомнить запах родного человека никуда не пропало.
– Милая, ну где ты витаешь? – шепчет мне папа и я тут же прихожу в себя, глубоко спрятав свои трогательные воспоминания. – Опять ночами не спишь? Новое дело?
– Что ты! Пап, сплю, как убитая, – вру я, что изменила свой до бессонницы въедливый подход к проведению следственной работы, и он осуждающе качает головой, понимая, что я говорю ему неправду, – а дело, действительно, дали новое.
– Интересное?
– Ага, – киваю я, доставая с верхней полки и насыпая в заварник две полные ложки ароматной рассыпчатой заварки, – по 210 статье. Там куча свидетелей и почти все уже доказано, но я хочу добиться признательных показаний подследственного. Они в суде будут, как твоя любимая вишенка на торте!
– А может в этот раз ну ее, эту вишенку? – спрашивает папа и я оборачиваюсь к нему, роняя на пол пачку чая, отчетливо почувствовав серьезные нотки в его шутливом вопросе. – Помнишь? Если доводишь до совершенства дело, которое можно оставить на нормальном уровне, то… только зря растрачиваешь свою энергию…
– И испытываешь терпение окружающих… – заканчиваю я, вспоминая его любимое изречение.
Глава 4
Неделя не прошла, а пролетела в сумасшедшем темпе!
Словно помешанная на этом деле я снова и снова пролистывала сбивчивые путанные показания, сравнивая их, пытаясь поймать за хвост ускользающую от моего внимания зацепку. Что-то было не так… Но вот что?! Казалось, что я вовсе забыла про сон, повторно, а иногда и многократно вызывая и опрашивая очевидцев, уже сама изрядно запутавшись в этом непрерывном круговороте произошедших событий.
За семь прошедших дней почти все свидетели обвинения кардинально поменяли свои показания. День за днем я откидывала в сторону предварительные протоколы их допросов отлично понимая, что в суде эти люди мне больше не помощники. Я ошиблась, сделав ставку на них…
Группировка Козырева, даже без самого Козыря во главе, работала слаженно и на «отлично», подчищая за ним его делишки. Со стороны казалось, что он руководит всем даже из одиночной камеры следственного изолятора. Пару раз я все-таки срывалась, звонила в оперативную часть Павлу Валентиновичу, чтобы узнать о смене режима для своего подследственного. Многие знают и это совсем не секрет, что подсудимые в общих камерах пользуются мобильными телефонами, поддерживая связь с внешним миром, а администрация тюрьмы на это, иногда и в отдельных, особых случаях и для особенных людей, закрывает глаза… Но вот чтобы из «одиночки» и со спецкоридора – никогда!
Павел Валентинович эти пару раз отвечал мне одинаково: подсудимый Козырев лишен всех возможных и невозможных привилегий. Не верить его словам, учитывая его многолетнюю дружбу с моим отцом, я не могла.
Спустя неделю на повторный допрос к Козыреву не шла – бежала, снова отстукивая высокими каблучками ритм нетерпения на грязном полу следственного изолятора! До дрожи в коленях я мечтала посмотреть на него, увидеть присущую заключенным затравленность в его взгляде и, наконец, насладиться своим триумфом!
В ожидании обвиняемого – никакого волнения.
Села, разложив перед собой на железном столе папки с уголовным делом, рассматривая их затертые и смятые от времени уголки. Карандаш для пометок лежит тут же, рядом с ними, но, в этот раз, я не катаю его по поверхности кончиками своих пальцев, считая грани. В руках я держу большое зеленое яблоко… принесенное мной специально для подсудимого Козырева. Я покручиваю его в своей ладони и легко вычленяю ноты аромата его свежести среди смрада окружающей меня реальности, почти ощущая кисло-сладкий вкус плода на кончике своего языка.
Снова скрипучим засовом ноет железная дверь и я поднимаю глаза на вошедших. Теперь их трое, как и положено при усилении режима: два конвойных и мой подследственный. Он молча проходит к столу, садясь на свое место и позволяет крепким мужчинам из спец сопровождения пристегнуть свои руки наручниками к железному поручню наглухо прикрученному к столу. Когда мы остаемся одни, он медленно поднимает на меня уничтожающий взгляд от которого у меня прямо под коленками скапливаются ледяные мурашки…
– Олег Александрович, – тут же обращаюсь к нему, – если вы забыли, я вам напомню. Я – старший следователь прокуратуры – Мила Львовна. Теперь я веду ваше дело.
Он продолжает молчать, лишь иронично поднимает одну бровь. Как и в первый раз, немного поерзав, усаживается поудобнее, насколько это вообще позволяет место, вальяжно откидывается на спинку своего стула общим поведением выказывая свое ко мне неуважение. Сейчас я имею отличную возможность обвести взглядом его фигуру и наглаз оценить его состояние. Мечтаю увидеть изменения, но их нет!
Сидящий напротив меня мужчина все так же до неприличия привлекателен в новенькой дорогой футболке, гладко выбрит и аккуратно подстрижен, с неизменно застывшим на его лице явным раздражением, которое он даже не пытается скрыть от меня… Словно дежавю. Все, как и в первую нашу встречу. Будто смена режима совсем его не коснулась!
– Олег Александрович, – снова начинаю я, но он меня тут же обрывает.
– Слушай меня внимательно, сука! – сквозь плотно сжатые зубы, словно зверь рычит он, и теперь я понимаю, что изменения, все-таки есть… он стал злее…
Кажется, что он сейчас рванет на себя свои руки и вырвет не только поручень, к которому он прикован, но и сам стол, прямо с мясом бетонного пола!
– Зря ты со мной в эти игры начала играть! Ты совсем не знаешь ни правил игры, ни последствий своего проигрыша! Не сегодня, так завтра уголовное дело в отношении меня будет прекращено за отсутствием доказательств, а значит, не будет и состава преступления. До суда не дойдет. И тебе, сука, я предлагаю самовольно и сегодня, до конца рабочего дня исправить ситуацию с режимом, вернув все так, как было и сложить свои полномочия, передав это дело более сговорчивому и адекватному следователю. В противном случае, мы с тобой обязательно поиграем! – его губы растянулись в хищной, жестокой улыбке, – Предупреждаю сразу – тебе не понравится!
Меня колотило от бешенства!
Я прерывисто втянула воздух и на выдохе протянула ему яблоко на раскрытой ладони… словно животному.
***
Смотрю на него не отводя глаз, следя за его реакцией на мой дерзкий поступок и те самые ледяные мурашки у меня под коленками медленно ползут вверх по ногам…
– Не стесняйтесь, берите, Олег Александрович, – продолжала и дальше «закапывать» себя я, – знаю, что на спецкоридоре очень плохо кормят. Вам еще долго там сидеть.
К моему удивлению он улыбнулся мне, но эта улыбка совсем не тронула его янтарных глаз. Горящая лава бешенства в них тягуче переливалась из одного эмоционального состояния в другое, настолько реально, что их цвет становился еще насыщеннее и ярче…
Молча разжал сцепленные в замок пальцы и раскрыл свою ладонь, не делая ни малейшего движения рукой навстречу мне, позволяя положить в нее протянутое ему яблоко. Нас разделял стол и достаточно приличное расстояние между нами не позволяло мне так легко переложить плод в его руку, а я, предлагая его ему, никак не ожидала покорного согласия проблемного подследственного, поэтому на секунду замешкалась… Моя лёгкая растерянность сразу была замечена им и его губы снова растянулись в широкой, издевательской улыбке.
Дернув плечом, словно скидывая с себя его откровенную насмешку, я встала, со скрипом сдвинув свой стул в сторону и, обойдя стол, остановилась рядом с обвиняемым… слегка наклонилась и без страха вложила яблоко в его раскрытую ладонь…
Наши пальцы лишь на мгновение соприкоснулись… Мои – холодные, как лед, его – горячие, как обжигающее пламя огня… Этого мгновения хватило разъяренному мужчине, чтобы ухватить меня за руку и резко, дернуть вниз, к себе, с такой силой и так неожиданно для меня, что наши головы едва не ударились друг о друга.
– Ты, наверное, не услышала меня, сука?!!
Чувствую его прерывистое дыхание на своей щеке и на доли секунды теряю способность двигаться, замирая от инстинктивного страха, а потом смело дергаюсь вверх, пытаясь вырвать свою ладонь из цепкого захвата. Все это длится не дольше нескольких секунд, пока яблоко, отданное ему, с глухим стуком не падает со стола на пол, быстро покатившись по его поверхности. Еще один мой рывок и мужчина отпускает меня и, словно расслабившись, опять откидывается на спинку своего стула, занимая удобное ему положение.
Я отскакиваю от него на шаг и, глядя ему в глаза, жадно хватаю ртом, пересохшим от внезапной паники, спёртый воздух закрытого наглухо помещения… Но так же быстро прихожу в себя и навязанное мне им чувство страха тут же меняется на нешуточную злость.
– Сгниешь здесь! – хаотично сгребая папки со стола, говорю, больше не глядя на него, чеканя каждое свое слово. – Заживо! – не заметила, как непростительно фамильярно перешла на «ты».
Идя к закрытой двери, за своей спиной слышала раздражающий меня тихий мужской смех, звенящий в полупустой комнате для допросов, отдающийся неприятным эхом у меня в ушах.
– Помни! Я дал тебе время до конца рабочего дня!
Если бы тогда, уходя из следственного изолятора и из принципа оставляя все на своих местах, я всерьез отнеслась к его угрозам! Если бы хоть на минуту усомнилась в правильности своих действий! Если чувство самосохранения, до самого вечера «сосущее у меня под ложечкой» не навязчиво ныло, а громко ревело от ошибочности всего происходящего! Если бы…
***
Сейчас…
Снова где-то капает вода… Для меня этот раздражающий звук стал привычным. Капли, словно секунды, отсчитывают мое время, проведенное здесь… или я ошибаюсь и это обратный отсчет последних дней моей жизни…
Я лежу прямо на голой панцирной сетке старой кровати в полной темноте, поэтому мне ни к чему открывать глаза я и так знаю, что ничего нового вокруг себя не увижу. Все те же голые серые стены, тот же бетонный обшарпанный пол и та же лампочка Ильича, одиноко висящая под потолком, ярко освещающая весь периметр моей небольшой полупустой камеры в редкие моменты ее включения… а еще койка. Да-да, именной советская койка, ржавая от времени или сырости, с жутко скрипучими пружинами на железной сетке матраца, которые, при каждом моем, даже малейшем, движении издают жалобные стоны от эха которых раз за разом судорогой ужаса сводит мои внутренности. Но даже к этому, по истечении времени, я начинаю привыкать…
Как и к тому, что меня регулярно, два раза в день, выводят отсюда до ближайшего туалета, где я могу быстро облегчиться и умыться проточной водой из плохо работающего, свистящего и разбрызгивающего воду во все стороны, крана. А еще к скудной кормёжке, которая больше похожа на жалкую подачку, если не брать в расчет свежее, кисло-сладкое яблоко, которое обязательно добавляют к убогой ежевечерней трапезе и которое я пытаюсь растянуть до следующего ужина, в течение дня откусывая сочный плод по кусочку, выделяя и смакуя его настоящий аромат среди смрада окружающей меня пугающей реальности.
Я не знаю где я, но прекрасно осознаю из-за кого я здесь…
Глава 5
Ранее…
За недолгий месяц, проведенный в стенах следственного изолятора, моя ненависть изголодала и отощала, как волк, уставший от долгого ожидания удачной охоты… Она стала смертельно опасной и не знающей жалости для всех, меня окружающих… Смотрела на всё своими прищуренными подозрительными янтарными глазами, но одного человека выделяла в особенности: старшего следователя прокуратуры – Куперник Милу Львовну…
Злость на нее ширилась и медленно разрасталась с каждым, проведенным здесь днем, до тех пор, пока я не задохнулся от нее, идя под усиленным конвоем после повторного допроса в свою одиночную камеру. В руках, скованных за моей спиной наручниками, я нёс то самое зеленое яблоко, которое она снисходительно протянула мне, в откровенной попытке унизить меня. Я не побрезговал, поднял его с грязного пола… Захотелось сохранить его, как живое напоминание о ней… о той, которая стала объектом моей неудержимой ненависти, о той, чья бесконечная агония стала идейным смыслом моей жизни…
Оставшись один прислушиваюсь не к скрежету метала закрываемого за мной замка, а к своей ярости, что оглушительно барабанит по моим перепонкам. В ушах грохочет так, что я с силой сжимаю яблоко в своей руке… почти до хруста… Но вовремя прихожу в себя и разжимаю ладонь… Не сейчас.
Выдох-вдох.
Пытаюсь успокоиться и справиться с собой, прежде чем подхожу к стене и из надежного тайника достаю совсем небольшой, кнопочный телефон, принесенный мне кем-то обезличенным, скорее всего из шкурного тюремного персонала, и набираю заученный наизусть номер. Ответ собеседника долго дожидаться не приходится, трубку берут сразу. Мои звонки всегда ждут.
– Серый, – сходу, на резком выдохе начинаю я, – суку эту сегодня же убрать! Убрать!!! – четко проговариваю я. – Ты понял? Время вам на это до вечера!
– Не понял, – отвечает тот, – Кого?
– Девку, – закипаю я, – следователя прокуратуры по моему делу.
– Куда убрать? … Может ну ее? Съезжу сегодня по «верхам», денег завезу, договорюсь, ее и снимут, как тех, других до нее. Тебе сидеть-то осталось не больше месяца! Ты не кипи! Сам знаешь, все уже решено. Или ты хочешь убрать ее … совсем?
Я делаю небольшую паузу. Она нужна мне, чтобы обдумать свой приказ, который не будет иметь возможности отмены. Еще раз с силой сжимаю яблоко в своей руке и раздраженно отвечаю:
– Пока просто закройте.
– Где?
– Хоть в землю зарой, дело твое… но чтобы жила до моего освобождения. Потом я решу, что с ней делать.
***
Сейчас…
Капающая вода не дает мне уснуть. Кап-кап-кап… Негромкий, но надоедливый звук бьет прямо по моим чувствительным нервам… казалось бы, чего уж там – монотонные капли! Но когда эта капля методично капает путь не на голову, а на пол, разлетаясь во все стороны, то усталый мозг просто не выдерживает утомительного однообразия и наружу вылезают все шизофренические затишья, ранее скрытые, даже от себя самой, не то, что от посторонних глаз…
«Я потеряла счет времени еще вчера? Или это было позавчера?»
Еще недавно я не разрешала себе забыться в этом звуке и считала дни, выцарапывая их на стене у кровати… а сейчас ничего не помню. Весть леденящий ужас окружающей меня реальности спаялся в один сплошной непрекращающийся кошмар. Услышав глухие приближающиеся шаги, в этот раз, я даже не повернула к вошедшим головы. Я привыкла видеть их размытые силуэты атлетически сложенных мужских фигур на фоне ярко-освещенного дверного проема. Они всегда были раздражающе молчаливы, редко переговаривались между собой, стараясь ограничиваться односложными фразами, но никогда не говорили со мной…
Неожиданно вспыхнул верхний свет…, и я интуитивно крепко зажмурилась.
– Эй, ты! – громко прикрикнул мне один из вошедших и мое тело прошиб холодный пот, – поднимайся!
Кто-то подошел к койке, на которой я лежала, и с силой пнул ее по спинке так, что ее панцирная сетка завибрировала, натужно заскрипев от возмущения. Неожиданное грубое действие и мое тело скрутило от ломоты в затекших конечностях, и я не смогла сдержать тихого стона, сорвавшегося с моих, казалось бы, плотно сжатых губ…
Ответом мне был громкий мужской хохот и повторный пинок:
– Поднимайся, шевелись, сука! Кому сказал!
Чьи-то руки грубо дернули меня вверх, за ворот, силой усаживая на кровати. Приняв насильно навязанное мне вертикальное положение, стало легче. Кровь быстрее побежала по венам, согревая замершее без движений тело. Я подняла руку и попыталась выдернуть из его цепкого захвата края своей, собранной им в кулак, блузки, но он не отпускал. Глаза все еще слезились от яркого света, но, несмотря на это, я старалась сфокусировать утомлённое зрение и с упрёком посмотрела на удерживающего меня мужчину, упрямо вздернув вверх свой подбородок.
– Ты ее смотри, Мишань, – хохотнул и вмешался другой, – не трогай. На эту Серый дал особые распоряжения!
– Да никто ее трогать не собирался! Пусть встает, когда говорят, тогда и прикасаться к ней никто не будет!
Услышав его, я попробовала подняться самостоятельно. Мужчина сразу отпустил меня, сделав внушительный шаг назад, позволяя встать на ноги, но тело не желало подчиняться мне, поэтому пришлось опереться на железную спинку кровати и подтянуться на руках. Он больше не говорил со мной, не прикасался ко мне, только указал на выход и дальше по коридору в сторону уборной, куда меня обычно выводили два раза в день. Но сегодня мы прошли мимо…
Ушли не дальше следующей двери. Открыв ее, он отошел в сторону, пропуская меня внутрь, но я застыла на пороге, поэтому ему пришлось слегка подтолкнуть меня в спину, чтобы я вошла в наглухо закрытое помещение грязной душевой. По всей видимости ею долгое время никто не пользовался. Оно и понятно! Прислушиваясь к окружающим звукам, никогда не слышала ни одного живого движения вокруг, а это значит, что «гостья» в подвале была я одна.
– Ну же! – снова прикрикнул на меня кто-то из провожатых, – Раздевайся! Воду включай! Или тебе помочь?
Отчетливо понимала, что никто из них не выйдет. Они не оставят меня одну… Их грубый дружный хохот словно хлестал меня по лицу. Я не настолько наивна, чтобы не видеть, что именно мое унижение доставляет им особое извращённое удовольствие.
Войдя в глубь просторной душевой я осмотрелась: грязная, когда-то белая одинаковая керамическая плитка под ногами и на стенах, местами прошитая тонкими венами трещин, местами сколотая вовсе. Два старых «барашка» на кране и ведущая от них вверх под самый потолок тонкая труба с душевой лейкой на ней, сплошь покрытая бурой ржавчиной.
– Так сама … или?
Все еще стоя к ним спиной я начала потихоньку стаскивать с себя вещи.
Пуговка за пуговкой, сражаясь с тугими петлями, сверху вниз, расстегивала неслушающимися пальцами свою рабочую блузку, распахивая полы в сторону и стягивая с рук узкие рукава. Бросив ее себе под ноги, завела руки за спину и, с трудом нащупав потайной замок на форменной юбке, скользяще вжикнула им в мерзкой тишине. Зажмурилась, но продолжала раздеваться, вот так, с закрытыми глазами, стараясь спрятаться от грубой реальности…
Юбка полетела следом, на пол…
– Дальше… Все снимай… – свистяще прохрипел кто-то из мужчин, стоящих за моей спиной.
Игнорируя приказ я протянула руку и до отказа крутанула в сторону правый «барашек» крана. Задребезжав, заныв от нежелания включаться, вода из душевой лейки плевалась во все стороны отвратительной, дурно пахнущей ржавой жижей, до тех пор, пока по моей голове сверху не ударил сильный напор чистой воды.
Кто-то из стоящих сзади меня мужчин, бросил мне под ноги мыло…
От нестерпимого желания вымыться зачесалась кожа. Отбросив стыд, уже не обращая внимания на переговаривающихся между собой мужчин, я быстро стянула с мокрого тела бюстгальтер и плавки, отбросив их в сторону. Отвратительный зуд не прекращался, и я снова и снова, докрасна терла свое одеревеневшее тело скрученными от напряжения пальцами, скребла его ногтями, стараясь содрать со своей кожи налипший на нее слой страха…
– Хватит! – прикрикнул кто-то. – Заканчивай и одевайся. Вещи тут оставим.
Услышав, как громко хлопнула дверь, теперь отделяя меня от мужчин, я медленно повернула кран, выключая воду и, опираясь раскрытыми ладонями о стену напротив, оставляя разводы на плитке, медленно сползла на пол, прямо в мыльные лужи под моими ногами…
Сидела так, пока не услышала настойчивый, подгоняющий меня, удар в дверь. Медленно поднявшись, обернулась, уставившись на чистенькую, отглаженную форму следователя прокуратуры, оставленную для меня сверх меры «услужливыми» провожатыми. Отчетливо осознаю, что оттягивать время, это сидеть голой в ожидании их возвращения, поэтому вытираюсь насухо и принимаюсь быстро натягивать на себя принесенные для меня вещи.
Здесь все, начиная от нижнего белья, заканчивая дорогими туфлями на высокой шпильке, очень похожими на мои. Все еще мокрые волосы стягиваю в тугой пучок на затылке и уже последним надеваю форменный пиджак, застегивая его, как и положено, на все пуговицы.
Едва успеваю, как дверь снова распахивается и в проеме появляются все те же провожатые. Отвратительно присвистнув, грубо хватают меня снова за предплечье и тянут за руку дальше по коридору, а потом вверх по лестнице так быстро, что у меня начинает кружиться голова. Коридор, еще один… От резкой смены мелькающих перед глазами интерьеров начинает слегка подташнивать. Только перед внушительными двойными дверьми останавливаемся… секунда, и меня вталкивают в большой зал, сплошь забитый оживленно беседующими мужчинами. По инерции я делаю несколько небольших шагов вперед и громкий гул голосов неожиданно стихает…