– Не-е-е-ет! – рванулась она к двери, треща рвущимся платьем.
Лев Ильич и отец Андрей обхватили ее, завалили на ковер.
– Веди… веди себя… ну… – засуетился толстый Мамут.
– Аринушка… – встала Саблина.
– Павлушка! Павлушка! – закричал Саблин.
– Не-е-е-ет! – вопила Арина.
– Полотенцем, полотенцем! – шипел Румянцев.
Вбежал Павлушка.
– Лети пулей в точилку, там на правой полке самая крайняя… – забормотал ему Саблин, держа ступни Арины. – Нет, погоди, дурак, я сам…
Саблин выбежал, лакей – следом.
– Арина, ты только… успокойся… и возьми себя в руки… – тяжело опустился на ковер Мамут. – В твоем возрасте…
– Папенька, помилосердствуй! Папенька, помилосердствуй! Папенька, помилосердствуй! – быстро-быстро забормотала прижатая к ковру Арина.
– От этого никто еще не умирал, – держала ее голову Румянцева.
– Арина, прошу тебя, – гладил ее щеку отец Андрей.
– Папенька, помилосердствуй! Папенька, помилосердствуй!
Вбежал Саблин с ручной пилой. За ним едва успевал лакей Павлушка с обрезком толстой доски. Заметив краем глаза пилу, Арина забилась и завопила так, что пришлось всем держать ее.
– Закройте ей рот чем-нибудь! – приказал Саблин, становясь на колени и закатывая себе правый рукав фрака.
Мамут запихнул в рот дочери носовой платок и придерживал его двумя пухлыми пальцами. Правую руку Арины обнажили до плеча, перетянули на предплечье двумя ремнями и мокрым полотенцем, Лев Ильич прижал ее за кисть к доске, Саблин примерился по своему желтоватому от табака ногтю:
– Господи, благослови…
Быстрые рывки пилы, нутряной девичий вой, глуховатый звук обреченной кости, рубиновые брызги крови на ковре, вздрагивание Аришиных ног, сдавленных четырьмя руками.
Саблин отпилил быстро. Жена подставила под обрубки глубокие тарелки.
– Павлушка, – протянул ему пилу Саблин, – ступай, скажи Митяю, пусть дрожки заложит и везет. Пулей!
Лакей выбежал.
– Поезжайте к фельдшеру нашему, он сделает перевязку.
– Далеко? – Мамут вытащил платок изо рта потерявшей сознание дочери.
– Полчаса езды. Сашенька! Икону!
Саблина вышла и вернулась с иконой Спасителя.
Отец Андрей перекрестился и опустился на колени. Мамут с астматическим поклоном протянул ему руку дочери. Тот принял, прижал к груди, приложился к иконе.
– Ступайте с Богом, – еще раз склонился Мамут.
Отец Андрей встал и вышел с рукой в руках.
– Поезжайте, поезжайте! – торопил Саблин.
Лев Ильич подхватил Арину, вынес. Мамут двинулся следом.
– На посошок, – придержал Саблин Мамута за фалду. – У нас быстро не закладывают.
Хлестко открыв бутылку шампанского, он наполнил бокалы.
– Мне даже на лоб брызнуло! – Румянцева с улыбкой показала крохотный кружевной платочек с пятном крови.
– У вас сильная дочь, Дмитрий Андреевич, – поднял бокал Румянцев. – Такие здоровые, такие… крепкие ноги…
– Жена-покойница тоже… это… была… – пробормотал Мамут, уставившись на забрызганный кровью ковер.
Саблин протянул ему бокал.
– За славный род Мамутов.
Чокнулись, выпили.
– Все-таки… вы сильно переоцениваете Ницше! – неожиданно зло произнес Мамут.
Саблин нервно зевнул, повел плечами:
– А вы недооцениваете.
– Ницше – идол колеблющихся.
– Чушь. Ницше – великий живитель человечества.
– Торговец сомнительными истинами…
– Дмитрий Андреевич! – нетерпеливо дернул головой Саблин. – Я уважаю и ценю вас как русского интеллигента, но вашим философским мнением я не дорожу, увольте!
– Ну и бог с вами… – Мамут тяжело, с раздражением двинулся к выходу.
– На Арину пригласите! – напомнила Румянцева.
– Да уж… – буркнул он и скрылся за дверью.
