Твой А. Онегов.
17 сентября 1985 года.
Милые Галя и Толя!
Шлю книжечку – только что получил. М.б. к Вам ещё не привозили (надеюсь!).
Толя, письмо твоё получил – ответы скоро приготовлю. И Кузнечиху, и Реброво, и Редкошово очень помню. Надеюсь на встречу в ближайшее время.
Деньги на дом набрал!
Если ничего не помешает, то к весне (за зиму, а то и по осени) надо его купить. А ты про память!
Я уже и собачонку домой привел, чтобы не скучно было в Реброво жить!
Ваш А. Онегов.
20 сентября 1985 года.
Здравствуй, дорогой Толя!
…О поездке всей семьей к тебе на праздники… Толя, я сейчас приболел. Но как только приведу себя в порядок, так к тебе и нагряну.
С домом моё решение прежнее и другого, видимо, не будет – я буду ждать твоего письма о возможности купли-продажи, а там потихоньку буду писать и в Череповец.
Твой А. Онегов.
14 октября 1985 года.
Милый Толя!
…Теперь, Толя, о доме. Как только получишь ответ из Череповца, от хозяина кирпичного дома, так сразу и пиши мне – сразу будем всё решать, чтобы к весне всё решить и купить. Тогда осенью, в сентябре, я туда уже приеду. Будем домишко смотреть у Белоусова (ему пока про Реброво ничего не говори), но, я думаю, что только у тебя в Реброво можно забыть о бренности жизни и довериться небу.
Твой А. Онегов.
5 декабря 1988 года.
Милый Толя!
Получишь письмо из Череповца, напиши мне. А если цену не заломят за 10 тысяч, то начнем конкретные переговоры: когда всё оформить.
5 декабря 1988 года.
Толя, милый!
Писал ли ты в Череповец? Это я о том барском доме в Реброве… Будет ответ, сообщи мне.
7 января 1989 года.
Толя!
Пишу тебе очень коротенько.
Сегодня купил тебе Хомякова. А послать уже не смогу – через день уезжаю, а почтовые отделения у меня закрыты с целью перевода на кооперативные обслуживания. Народ весь из почты поразбежался – за 100 р. никто не работает. Книга у меня, будешь в Москве – заберешь. Или, может быть, Мартышин заскочит и возьмет. Скажи ему, хорошо? Ну, а за тобой Розанов – будет летом.
Толя, договор о доме в Реброве остается в силе – ищи и торгуй. К осени у меня должны быть деньги.
Поклон Галке.
А. Онегов.
17 марта 1989 года.
Милый Толя!
Пишу тебе на машинке, которая не печатает со вчерашнего дня заглавные буквы. Что-то в машинке сломалось, не только у меня…
Толя! Пишу тебе вот по какому поводу. Есть у меня старинный и очень добрый друг Игорь Борисович Бавыкин – он фотограф-натуралист, работает зав. лабораторией (фото) в академическом институте, но в основном мотается по лесам. Он снимал и медведей. Я писал о нём в своё время в журнале «Наука и жизнь». Человек он высокопорядочный, деликатный и никак не жулик. Мы с ним давно ищем место для жизни в лесах. Он всё искал места в Калининской области, а я у тебя, в твоих краях.
Сегодня мы с Игорем полдня обсуждали все наши планы на жизнь и порешили (я-то решил давно), что надо окапываться в твоих местах. У Игоря есть деньги (до двух с половиной тысяч) уже сейчас. Так что уже сейчас можно покупать дом в деревне. Я буду ждать твоих поисков в Реброво, и селиться буду, видимо, только там. Если ничего там не получится, то буду какую-нибудь баньку там ставить для себя. А пока такой к тебе вопрос: нельзя ли купить дом где-нибудь возле Реброво? Там есть деревушка (я её название забыл), в которую и ведет дорога от Редкошово и где устроили колодец, который откачал воду из Реброво? Эта деревушка рядом с Реброво. Толя, может быть, там есть продажные дома? А? Тогда бы Игорь Борисович тебе позвонил на работу (телефон я ему дал) и договорился бы с тобой, когда подъехать, посмотреть и купить дом. У него теперь «Запорожец» – так что мы и при колесах. Если там ничего нет продажного, то, может быть, купить дом, который держит для меня Белоусов? Но лучше бы в тех, твоих местах – там жизнь природная потише, не так, видимо, побита. Словом, Толя, такая у меня к тебе просьба – посмотри что-то подходящее, но лучше бы крепкое, чтобы сразу въехать. Как только что будет, так и кинь мне письмишко на московский адрес. Галя его прочтет и тут же позвонит Бавыкину, а он перезвонит тебе и подъедет, когда тебе будет удобно. Толя, может быть, дома есть ещё в каких-то деревнях – только не очень далеко от города, чтобы было и автобусное сообщение. Как-то шла речь о деревне, что была вверх по Устье – помнишь, еще Рычков её вспоминал? Но всё равно меня больше тянет к твоим местам. Вот такая у меня к тебе просьба.
В Москве принялись создавать кооперативные издательства при издательствах. Условия такие: кооператив раздобывает сам себе бумаг, а директор издательства за свою подпись на кооперативной продукции берет десять процентов прибыли. Тридцать пять процентов берет государство и т. д.
Поклон Галке.
В Москве открыта выставка Нестерова – говорят, очень хорошо. Но мне так и не добраться туда – еле ползаю после болезни.
26 марта 1989 года.
Здравствуй, дорогой Толя!
…С домом Бавыкину-фотографу. Видишь, Толя, опять мы с тобой время тратим и энергию расходуем попусту. Что случилось, я не знаю. Галя сказала, что он завтра-послезавтра поедет к тебе, но это завтра-послезавтра было ещё в середине мая. Так что ничего не держи и меня извини за беспокойство – я сам с этим домом как на иголке сижу… Написал письмо Бавыкину-фотографу – пока молчание, и тоже с месяц прошло. Он ко мне сюда собирался на съемки леса. Тоже молчание.
Твой Онегов.
27 июня 1989 года.
Из деревни Реброво наш путь лежал через лес к реке Устье, где за камышами спрятался тот остров, на котором в детстве я строил шалаши и с азартом ловил щук и окуней. Пока мы шли, Онегов с грустью говорил мне, как устал от сражений с чиновниками, доказывая им необходимость развития природоведческой литературы, которая прививает любовь к земле, и теперь он нашел место, куда можно спрятаться и залечить душевные раны. И если старики Грамагины не откажутся от мысли продать дом, то он обязательно переселится с карельских мест в ярославские.
Много слов восхищения он адресовал тому деревенскому уголку, который был до краев наполнен спокойствием, нежностью, благоуханием трав и миротворной тишиной.
Остров встретил нас предвечерней влажной духотой. Воздух так загустел, что хоть глотай его. Справа от нас журчал неугомонный, сварливый ручей, разливаясь тихой заводью, впереди которой виднелись заросшие густой щетиной камышей болотные угодья и чахлые березовые перелески. Зато слева открывался небольшой остров, пройти на него можно было, только перепрыгивая с одной плотной кочки осоки на другую. Когда-то тут лежали доски и бревна, сколоченные не рыбаками, а пастухами, но их с годами постигла беда – весенняя распутица и прочая непогода уничтожили временный мосток.
В это лето дождей прошло мало, и мы, не зачерпнув воды в ботинки, спокойно по кочкам перебрались на остров, заросший высокой, по пояс, травой. Невдалеке возвышалось несколько одиноких сосен, кое-где их окружали заросли орешника. Там, у самого берега реки, должны были сохраниться деревянный стол и две скамейки. К ним мы и направились. Но вместо них на лужайке нас ждало лишь пустое черное кострище и поломанная тренога, на которую вешался котелок для варки ухи.
Мы побродили берегом реки. Прямо под ногами рос дикий щавель, причудливыми кружевами цвел тысячелистник, розовыми шапками красовался клевер. Над спокойной гладью речной воды кружили, будто мини-вертолеты, стремительные стрекозы. Всё кругом было такое родное, привычное, без чего невозможно представить своё детство.
– Теперь я понимаю, почему тебе так дорог этот чудный остров, – промолвил Онегов. – Вижу его таким, каким он описан в твоём очерке. Показывай, где живет и ловится какая рыба.
