Подольские курсанты

Полковник молчал. Страшное предположение, зарождавшееся у него еще по дороге, но которое он старательно гнал от себя, теперь вырисовывалось в понятную картину… Ситуация с прорывом, и как раз там, где указал генерал, казалась полковнику реальностью еще вчера. Это был трезвый расчет, рожденный в раздумьях над оперативной картой, над которой он, начальник военного училища, подолгу просчитывал все возможные комбинации. В какой-то момент он понял, что дело пойдет именно таким образом, и, к сожалению, оказался прав.

Тем временем генерал Елисеев выложил на стол пачку фотографий:

– Получены данные авиаразведки: вот крупные механизированные силы противника беспрепятственно движутся по Варшавскому шоссе от Рославля в направлении Юхнова.

Стрельбицкий внимательно разглядывал снимки: в складках знакомого рельефа местности четко просматривалась дорога, по которой бесконечным потоком двигались немецкие танки и бронемашины. Их темные силуэты, местами смазанные клубами дорожной пыли, сливались в извивающийся хребет, по которому так и хотелось ударить сверху, расчленить, заставить замереть на месте. Полковник невольно стиснул зубы, что не ускользнуло от внимания генерала Елисеева:

– Теперь о главном. Получен приказ Ставки поднять по тревоге два подольских училища – артиллерийское и пехотное. Других сил на этом направлении сейчас просто нет. Необходимо мобилизовать все, что возможно, и задержать врага до подхода резервов с Волги. Это пять-шесть дней. Будете опираться на построенные там железобетонные ДОТы и капониры. Все необходимое старайтесь изыскать на месте. Вам будет помогать секретарь городского комитета партии, он получил на этот счет указание от товарища Щербакова.

– А в каком состоянии укрепрайон? – поинтересовался полковник.

– Строительство еще не закончено. Работы ведутся силами ополченцев и местного населения. А что это такое, – генерал вздохнул, – вы сами знаете: женщины, старики, дети…

Стрельбицкий не верил своим ушам. Самое страшное предположение, что его курсантов выпустят недоученными раньше срока, на поверку было только верхушкой айсберга предстоящих событий. А настоящая опасность, оказывается, крылась в другом. Ставка требовала … бросить в огонь самое ценное, что имелось сейчас в ее распоряжении, рискуя лишиться отличной кадровой перспективы.

Полковник переступил с ноги на ногу, глухо откашлялся:

– Товарищ генерал-лейтенант, но ведь это – завтрашние командиры, так сказать, золотой фонд армии! Через месяц-два они разъедутся по частям и будут защищать…

– Полковник Стрельбицкий! Кого и что они будут защищать через месяц-два, если немцы завтра утром окажутся в Москве? – Генерал хотел было сказать что-то еще более грозное, но в это время в дверь кабинета постучали.

– Разрешите, товарищ генерал-майор?

На пороге появился статный молодой подполковник. Открытое простое лицо, ясный, явно неглупый взгляд. Было заметно, что он – не из штабных: не было в его облике показного лоска, держался он просто, но знал себе цену, хотя вел себя, как и положено перед начальством, твердо и подобострастно.

– А, товарищ Курасов. Проходите.

Вошедший взглядом поздоровался со Стрельбицким и подошел к столу. Елисеев, уже сдержавший нахлынувшее было раздражение, вернулся к прежней теме, заговорил мягче и спокойнее:

– Иван Семенович, поверьте, решиться на эту крайнюю меру было нелегко. Но другого выхода сейчас просто нет. Вы должны немедленно выдвинуться на боевой участок укрепрайона в Малоярославце. – Он показал линию на карте. Потом отвернулся от стола и стал прохаживаться по кабинету. – Ваше артиллерийское училище вместе с пехотным училищем составят отдельную боевую группу, командовать которой будет генерал-майор Смирнов, начальник пехотного училища. Он уже выехал из учебных лагерей и прибудет прямо на укрепрайон. Вы назначены его заместителем и начальником артиллерии. Начальником штаба будет подполковник Курасов. – Елисеев указал на подошедшего подполковника. Тот выпрямился и снова посмотрел на Стрельбицкого. Иван Семенович кивнул ему в ответ.

Генерал подождал секунду, потом продолжил:

– Задача: перебросить силы и средства группы в Малоярославецкий укрепрайон и занять оборону в наиболее важном центральном секторе, в селе Ильинском и Сергиевке! – Он снова подошел к карте. – Шоссе, река, мост. Двадцать артиллерийских ДОТов, столько же пулеметных. У противника, по данным авиаразведки, до двухсот танков. Без артиллерии их не остановить. – На этих словах Стрельбицкий, словно опомнившись, дернулся всем корпусом. Генерал заметил это:

– Говорите, полковник.

– Товарищ генерал-майор, но у нас почти нет орудий. Все отдано на фронт. Осталось не больше тридцати, из них надежных – от силы двенадцать. Остальные смогут сделать выстрелов по пять-шесть, не больше.

Елисеев кивнул головой:

– Мы пришлем вам орудия. Все же лучше, чем бросать против танков ополченцев с винтовками и бутылками с горючей смесью. – Он подошел к Стрельбицкому вплотную. Иван Семенович разглядел, как напряглось лицо генерала, как сузились и стали еще холоднее его глаза, как собрались вокруг них морщины. – Всего пять-шесть дней! Дайте нам это время. Задержите врага! Любой ценой…

– Есть, товарищ генерал-лейтенант.

Стрельбицкий и Курасов вышли из кабинета.

По внутреннему распорядку артиллерийского училища в выходной день разрешались посещения курсантов родственниками. Как всегда, в назначенный час дружная толпа взволнованных и счастливых родителей хлынула в раскрытые ворота, держа в руках кули и узелки. А как же, так уж заведено: в гости с пустыми руками не ходят, да еще если ждет тебя за высоким забором не кто-нибудь, а любимое единственное чадо. Это для командиров они – курсанты и будущие офицеры, а для матерей вечные «ванюши» и «андрюши», которым нужны забота и внимание.

Для таких встреч за территорией училища был приспособлен парк, совсем как в большом городе: с широкими лавочками и асфальтированными дорожками.

Свободные от нарядов курсанты с радостными лицами выскочили на улицу навстречу родным, и вскоре на всей территории парка не осталось мест, где бы не обнимались, весело переговариваясь, матери и немного смущенные и довольные встречей мальчишки.

Кто-то вынес на лавочку патефон, и хмурый осенний день тут же окрасился свежим, уже позабытым весельем. Звуки знакомых песен понеслись вверх, зашелестели еще не успевшими облететь листьями. И навеяли жгущие до слез чувства, подарив им такую недолгую, но очень нужную радость. В такой день старались не говорить о войне, по неписаному закону, он был святой, родительский.

На несколько минут оживленные разговоры стихли – в воротах училища показалась командирская «эмка». Курсанты невольно вытянулись в приветствии, но Стрельбицкий не обратил на это внимания. Перед его глазами все еще стояла карта с жадными синими стрелками, устремленными на Москву, еще звучал беспощадный голос генерала Елисеева: «Всего пять-шесть дней… Задержите врага! Любой ценой». Не в силах отвлечься от этих мыслей, полковник посмотрел на стоящих неподалеку курсантов и буквально почувствовал, как его лицо передернула тень тревоги. Хорошо, что за толстым автомобильным стеклом этого не было видно.

Санчасть сегодня тоже отдыхала. Маша и Люся, отпросившись у строгой Карповны, пошли прогуляться по парку. Всеобщее веселье и хорошая музыка вскружили голову, девчонки то и дело хихикали, шутили с осмелевшими при родителях ребятами.

На одной из аллей девушки нос к носу столкнулись с курсантами пехотного училища Яхиным и Пахомовым. И – вот дела! – Люся вдруг зарделась, словно маковый бутон, и замолчала на полуслове. Кто бы знал, что букетик, брошенный ей недавно Раилем на стрельбище, она хранит под подушкой и никому об этом не говорит, даром, что боевая и веселая. Увидев перед собой Яхина, она уставилась на него широко раскрытыми глазами.

Хорошо, что первым заговорил Витя Пахомов:

– Дружественный привет от пехотного училища. – Он картинно козырнул и расплылся в улыбке.

– Пахомов, что это ты сегодня такой важный? – Люся постаралась побороть замешательство, но взгляд ее по-прежнему был прикован к молчащему Яхину.

– Да есть повод. Да, Раиль? – Витя толкнул товарища в бок, но тот промолчал, только угукнул в ответ.

Пахомов сделал крюк и, взяв под руку растерянную Машу, потащил ее в сторону, давая возможность Яхину и Люсе остаться вдвоем. Неожиданно к ним подскочил Славик Никитин:

– Наконец-то я вас нашел. Маша, Сашка просил передать, что не сможет прийти.

Маша схватила его руку:

– Что случилось?

– Он это… – Славик замялся, глянул на улыбающегося Пахомова, потом перевел взгляд на Машу. – Он на гауптвахте. Они с Митей Шемякиным подрались.

– Как подрались? Из-за чего?

– Не знаю. Говорят, была причина… Сам лейтенант Алешкин объявил.

Люся продолжала смущаться, особенно теперь, когда они с Раилем остались наедине.

Яхин шел на полшага сзади и молчал. И от этого Люсе становилось не по себе. Опять ей первой заговаривать, опять шутить?

– И что это ты сегодня такой молчаливый? Назначил свидание, а сам плетется сзади и слова не молвит? – Она обернулась через плечо и бросила на него задорный взгляд.

– Люся… Товарищ Шишкина…

Она рассмеялась, видя его смущение и нерешительность:

– Ну что – Шишкина?

Раиль остановился, поднял полный мольбы и волнения взгляд и, стараясь перекрыть доносящуюся с площадки музыку, взволнованно выговорил:

– Шишкина, я… делаю тебе предложение! Ты… согласна? – И вдруг вынул из-за спины прятавшийся там букетик, точь-в точь такой же, как тот, первый.

Она замерла в удивлении. Неужели все вот так просто? Согласна ли она? Глупый, конечно, согласна! Сто раз согласна!

Она хотела сказать это вслух, но неожиданно над людским весельем грянул пронзительный звук трубы – сигнал боевой тревоги!

…Скрипнула на полуслове патефонная игла, оборвалась веселая песня. Парк и площадь в одно мгновение пришли в движение. Охваченные общим порывом, кинулись к воротам училища встревоженные курсанты. Позже, оказавшись на территории части, курсанты спешили в казарму, еще надеясь, что все обойдется и тревога окажется учебной.

А над площадью, не умолкая, призывно звучала труба, рассекая своим медным голосом время на понятное «сегодня» и неизвестное «завтра».

Полковник Стрельбицкий обвел взглядом вытянувшиеся на плацу шеренги. Несколько сот человек замерли в ожидании, стараясь угадать, что им скажет начальник в эту важную и давно ожидаемую минуту. Посерьезневшие в одночасье лица ребят, суровые взгляды офицеров и эта зловещая гулкая тишина, нарушаемая только воем беспокойного осеннего ветра.

Никак не предполагал Иван Семенович, что придется наспех посылать людей, по сути, недоученных еще мальчишек, в самое пекло. Туда, где для них не будет тыла, где из всех оберегов будет только родная земля, готовая принять их любыми – живыми или мертвыми… За пять-шесть дней, пять-шесть дней…

Что он может сказать им в эту минуту? Благословить на бой, пожелать удачи? Не то. Надо найти бронебойные слова, вселить в каждого веру и ненависть! Чтобы сами курсанты стали непобедимыми, а враг перед ними – беспомощным! В них самих, в их орудия нужно зарядить всю праведную злость, какую только можно себе представить!

– Товарищи курсанты и командиры! – Голос начальника взметнулся над строем, грозным эхом отпрянул от стен казармы, прорезал серую стынь. – Фашистские полчища рвутся к Москве! Наши отцы и братья не жалеют своих жизней, несокрушимой стеной вставая у них на пути! Сегодня настал наш черед! Перед нами поставлена трудная, но очень важная задача! Мы должны к утру выйти на рубеж, занять оборону и любой ценой удерживать врага не менее пяти дней, до подхода подкрепления!

Он замолчал, переводя дыхание. Каменея лицом и закипая сердцем, ребята слушали и понимали, что их час настал. Вот тот самый день, к которому они готовились и представляли только в самых смелых мыслях. И это не учебная тревога. Для них началась Война.

– Мы обязаны выстоять в схватке с врагом! От нас сейчас зависит исход всей битвы с фашистской гадиной! – Он снова замолчал, собираясь с силами. – Вся наша Советская Родина, наша партия, наши отцы и матери, братья и сестры – все смотрят сейчас на нас! В эту трудную для Родины минуту именно нам доверено остановить зарвавшегося врага, сбить с него спесь, доказать, что и мы умеем воевать и – не только обороняться, но и наступать! Я верю в вас… ребята, верю и знаю – победа будет за нами!

Заслезились на ветру глаза. Стрельбицкий дал отмашку, командиры поспешили к своим подразделениям, послышались отрывистые команды. Грозная махина строя начала движение.

Стрельбицкий направился к своей «эмке». Отдав нужные распоряжения, туда же поспешили офицеры училища: капитаны Россиков, Андропов, старшие лейтенанты ПАУ – Носов, ППУ – Мамчич, лейтенанты Алешкин, Шаповалов, Мусеридзе. Полковник подождал, пока соберутся все, кивнул помощнику. Тот прямо на капоте разложил карту-двухверстку.

– Товарищи офицеры, прошу внимания. – Кольцо вокруг полковника стало теснее. – Переброска трех с половиной тысяч курсантов займет минимум сутки. Если противник успеет пройти Ильинское, дальше его уже не остановить. Есть предложение выдвинуть ему навстречу передовой отряд с задачей: к ночи выйти к Юхнову и соединиться с подразделением капитана Старчака. У него в подчинении десантники – то ли батальон, то ли рота.

Россиков поднял на полковника вопросительный взгляд:

– Точных сведений нет?

– Нет. Для тех, кто не знает: капитан Старчак преподавал в разведшколе, там же создал из своих подопечных диверсионный отряд, численность которого держится в тайне. По имеющимся сведениям, действия его группы весьма эффективны: враг терпит урон в живой силе и технике.

– Почему не сообщают численность его группы? – продолжал выпытывать капитан Россиков.

– Чтобы нельзя было вычислить, сколько людей действует в немецком тылу. Вместе со Старчаком наш передовой отряд свяжет немцев боями, позволит нам выиграть время и закрепиться на новом рубеже. В передовой отряд войдут: шестая рота пехотного училища под командованием старшего лейтенанта Мамчича…

– Есть. – Старший лейтенант выпрямился, одернул гимнастерку.

– … и орудия капитана Россикова.

– Есть.

Стрельбицкий оторвался от карты и обернулся к посерьезневшему Россикову:

– Яков Серафимович, собирайте технику, людей и выезжайте немедленно. Берите лучших курсантов. – Полковник перевел взгляд на лейтенанта Алешкина: – Этого вашего вчерашнего хулигана, как его? – Лаврова… тоже командируйте в передовой отряд, там такие будут на вес золота.

Сигнал тревоги ворвался в помещение гауптвахты вместе с порывом холодного осеннего ветра. В небольшое зарешеченное окно не было видно, что творилось в парке. Как заволновалась вдруг испуганная толпа родных и близких и кинулись к воротам училища курсанты. Зато Сашка и Митя заметили сутолоку в построении. На плацу собирались знакомые повзводные коробки, суетились младшие командиры, стараясь успокоить подчиненных. Постепенно строй выровнялся и замер. Теперь все взгляды обратились в сторону штаба, откуда должен был появиться командир.

– Не похоже на ученья. – Сашка растерянно посмотрел на Митю, но тот в ответ только пожал плечами.

– А вдруг это по-настоящему, а? – Сашка зло сжал прутья решетки. – Нет, ты как хочешь, а я тут отсиживаться не собираюсь. – Он кинулся к двери, яростно забарабанил: – Эй, там, откройте! Слышите? Откройте!

Митя хотел было оттащить товарища, но в это время с улицы послышался знакомый голос:

– Саша! Лавров!

Арестанты дружно кинулись к окну. Там, непривычно серьезная и собранная, стояла Маша. Только в первый момент показалось, что она стала какая-то другая. Это была их Маша – добрая и правильная, со светлыми кудряшками, выбившимися из-под пилотки, с ямочками на розовых щеках.

– Я на минутку! – крикнула она. – У нас там… погрузка. А вы почему тут?

Друзья переглянулись: кто будет отвечать? Митя опустил глаза, Сашка понял, крикнул в просвет между прутьями:

– Мы-то… да так, подрались.

– Митя, – не унималась Маша, – а ты что молчишь? Сашка, с ним все в порядке?

Сашка глянул на Митю и неожиданно, в который уже раз вспомнил, как тот буквально выпросил у лейтенанта Алешкина этот дурацкий арест.

– Да что ему будет? Подумаешь, задели друг друга по разу – и всего делов-то.

Внезапно из-за угла выскочила запыхавшаяся Люся.

– Машка, пошли скорее, нас ждут!

Сашку как током ударило. Он оттолкнул праведника Митю от окна и начал быстро-быстро говорить, стараясь ничего не забыть:

– Маша, Машенька, меня через пять дней выпустят. Всего каких-то пять дней!

Маша, увлекаемая встревоженной Люсей, крикнула ему уже на ходу:

– Я не знаю, где я буду через пять дней!

– На ученьях, где же еще! Это же ученья?

– Не знаю, все говорят, что это по-настоящему. – Напоследок Маша успела-таки махнуть ему рукой, настырная Люся дернула ее за рукав, и девчонки скрылись из виду.

Митя молчал, глядя на товарища, понимая, как ему сейчас плохо. Но, прощаясь сейчас с Сашкой, Маша попрощалась и с ним, с Митей. И ему тоже горько от мысли, что они с ней больше не увидятся. Но зачем думать о плохом? Тем более вслед уходящим. Это плохая примета.

– Наши идут бить фашистов, а мы… – Сашка поднял глаза на Митю. – Я тебе этого никогда не прощу. Ты во всем виноват…

Митя был расстроен не меньше Сашки. И сам не понимал, кто же тогда дернул его за язык. Но разве он был не прав?

– Саш. – Митя хотел было объясниться, но Сашка вдруг, как безумный, вскочил с места:

– Давай сбежим, а?

– А как?

– Скоро караульный принесет обед, мы его свяжем…

Митя в горячке махнул рукой:

– Тоже мне беглец! Не говори ерунды. Ничего не выйдет, только добавят еще суток по десять. Вот уж тогда точно – своих не догоним.

Сашка многозначительно посмотрел на Митю, видно, переваривал услышанное, потом с пущей убежденностью накинулся на него:

– Да выйдет. Вот увидишь – выйдет!

– А о караульном ты подумал? Знаешь, что ему за это будет?

О-о, опять эта святая правильность! Да как же ты воевать-то будешь?

– А обо мне ты подумал – тогда, в казарме, и сейчас, а? Ты можешь хоть раз сделать что-нибудь не по уставу?

Митя, потупясь, молчал. Черт бы побрал этот дурацкий характер. А Сашка все распылялся:

– Да ты просто трус! А уставом… только прикрываешься!

Опять он за свое! Митя хотел схватить Сашку за грудки, но тот ловко увернулся и уже замахнулся, чтобы ударить зануду в глаз, но в это время заскрежетал засов.

Оба, как по команде, замерли и уставились на дверь. Через секунду она распахнулась, и на пороге появился лейтенант Алешкин, строгий, одетый по-походному.

– Так, драчуны, ввиду полученного училищем боевого приказа объявляю ваше наказание отсроченным. Выходите.

Запыхавшиеся санитарки едва успели к окончанию погрузки. Суровая Карповна посмотрела на них, как на провинившихся. Но умоляющие, скорбные глаза Маши заставили смягчиться незлобивое сердце пожилой женщины. Уж кто-кто, а она знала подлинную цену этим последним минутам перед расставанием.

Карповна невольно вспомнила тот жаркий летний день, когда провожала на войну своего мужа. Как плакала, подталкивая к отцу ничего не понимающего сына. Как почти теряя разум от горя, припадала к его широкой груди, будто запоминая запах близкого человека. И потом, в неведомой ей Галиции, немецкая пуля в один момент оборвала их недолгую семейную жизнь.

Карповна глубоко вздохнула и молча кивнула девчонкам на оставшиеся у входа в санчасть вещмешки – берите, ваши. Маша и Люся кинулись за вещами и поспешили к полуторке. Из кабины выглянул суровый военфельдшер Петров и недовольно прикрикнул на опоздавших:

– Ну, скорее там!

Девушки проворно перемахнули через задний борт и уселись на ящики с медикаментами. Но машина не спешила отъезжать, похоже, военфельдшер Петров ждал еще кого-то.

В одночасье пустой и торжественный плац артиллерийского училища превратился в привокзальную площадь. То и дело сновали озабоченные курсанты, подгоняемые командирами. Цепляли к машинам орудия, грузили ящики со снарядами… В кажущейся на первый взгляд суете чувствовалась слаженная работа сплоченных людей. И ощущалась странная смесь тревоги и азарта предстоящего большого дела.

Машу не покидала внутренняя тревога. А может, и хорошо, что они оба сейчас остались там, на гауптвахте. Там они смогут переждать эту тревогу и по крайней мере останутся живы. А она обязательно к ним вернется, что такое пять-шесть дней – не так уж и много! И тогда решит все окончательно. А подрались-то наверняка из-за нее…

Маша попыталась спрятать непрошеную довольную улыбку и неожиданно наткнулась взглядом на Раису Игоревну. Никитина, одетая в темно-зеленую полевую форму, перетянутую широким ремнем, в пилотке, стояла спиной к полуторке и нервно поправляла обмундирование на стоящем перед ней курсанте. Маша пригляделась и узнала Славика, сына Никитиной. Он неуклюже пытался отмахнуться от назойливой заботы матери, нервно оглядываясь – не видит ли кто, как она поправляет ему воротничок. До Машиного слуха доносился их негромкий разговор.

– Мам, ну, не надо. Ты меня только позоришь. – Славик дернул плечом, уворачиваясь.

– Теплое белье не забыл? – Никитина была непреклонна. В эту секунду она была ему и матерью, и командиром.

– Нет. Ну, мам! – Славик недовольно сморщился. Детское лицо его приняло выражение капризного недовольства.

– Ночью может быть холодно, – словно не замечая его возражений, продолжала Раиса Игоревна. – Береги себя.

– Мама, мы едем всего на пять дней. У нас экзамен по топографии через неделю, мы должны к этому времени вернуться. – Славик посмотрел ей в глаза и улыбнулся: – Ну, я пошел?

Он повернулся, чтобы уйти, но она взяла его за руку и строго посмотрела в глаза.

– Сын, я прошу тебя, постарайся без ненужных глупостей. Помни, что у меня, кроме тебя, никого нет.

Он кивнул, как делал это обычно, выслушивая напутствие перед школой, и побежал так, словно спешил к мальчишкам во двор гонять мяч или играть в казаки-разбойники. Мать застыла на месте, глядя ему вслед.

Пробегая мимо санитарной полуторки, Славик заметил Машу и на минуту остановился. Девушка привстала с ящика.

– Маша! – крикнул он, подпрыгивая на месте и пытаясь заглянуть внутрь кузова. – А Сашка-то тоже едет! Его сам Стрельбицкий приказал освободить, представляешь? Ему повезло – он в передовой отряд попал, на самое ответственное место. Они прямо сейчас отбывают. Раньше всех! – Глаза курсанта вспыхнули мальчишеской завистью: – Им даже новые прицелы выдали!

Маша, только что думавшая о ребятах как о спасенных от грядущего испытания, охнула и опустилась обратно на ящик. Люся схватила подругу за руку:

– Ты чего?

– Они тоже едут. В передовом отряде…

Из-за угла казармы показалась колонна машин: четыре полуторки, два полноприводных «ГАЗа» и автобус с прибуксированными пушками. Передовой отряд!

Маша встала в кузове в полный рост и стала пристально всматриваться в лица курсантов. И увидела его!.. Сашка сидел в первой машине, задумчивый и серьезный. Теперь он сидел такой же, как все, готовый к бою, и никто уже не мог обещать ей, что он вернется из этого пекла. Как же изменчива и непредсказуема бывает человеческая судьба… А где же Митя? Взгляд тревожно метался от машины к машине, но все напрасно. А может быть, это знак? Может, не так уж неправа Никитина, предлагавшая Маше правильный выбор, и то, что сейчас она не видит Шемякина среди бойцов, – это прямое указание свыше?

А Сашка в этот момент думал о предстоящем деле. Старший лейтенант Носов перед самой посадкой сунул ему в руки небольшой ящик с новеньким прицелом и назначил ответственным за имущество. И младший сержант Лавров с этой минуты буквально прирос к прицелу, поминутно отгоняя любопытных. В мыслях Сашка был уже там, на рубеже: он готовил позицию, окапывался, снова и снова повторял теорию и вспоминал недавнюю практику. Ему казалось, что он готов к бою, но – к бою учебному, а что там будет на самом деле, он, как ни старался, не мог представить. Было ясно одно: от их передового отряда зависит главное – успеют ли остальные закрепиться на рубеже. И в этом главная задумка командования, главная задача предстоящего маневра.

Машины загрохотали по плацу. Сашка оторвался от своих мыслей и поднял глаза. И наткнулся взглядом на Митю. Тот, стоя навытяжку возле машины с опущенными бортами и кивая головой, выслушивал, что говорит ему лейтенант Алешкин. Сашка дернулся, чтобы окликнуть товарища, но тот вдруг сам повернулся на шум машин и радостно кивнул Сашке на прощанье…

– Все понятно? – Алешкин видел, как отвлекся Шемякин, и решил повторить сказанное. – В первую очередь грузите бронебойные.