Закон забвения
Потом он свернул у Чаринг-кросс к Уайтхоллу, и надежды его развеялись. Толпа на Кинг-стрит собралась достаточно большая, сотен пять или шесть, чтобы затеять беспорядки. Но солдат было больше – тысяча с лишним. Пикинеры вытянулись шеренгами плечо к плечу, оттесняя народ, затем кавалерия построилась в середине широкого проезда, готовая пресечь любые попытки подобраться к эшафоту. Сколоченный из досок помост, обтянутый черной тканью, примыкал к боковой стене Банкетного дома. Со стороны улицы лестницы не было. Попасть на помост можно было только через верхнее окно. Чей-то организованный ум, ум военного человека, очень тщательно все продумал.
Нэйлер протиснулся сквозь толпу. Праздничной атмосферы, свойственной публичным казням, не чувствовалось. Даже левеллеры, эти самые оголтелые из республиканцев, узнаваемые по лентам цвета морской волны, прикрепленным к плащам и шляпам, в кои веки держали рот на замке. Он прокладывал себе дорогу сквозь молчаливую массу людей, вдоль стены, отделяющей Уайтхолл от тильтярда. Люди стояли на ней, чтобы лучше видеть, или сидели на краю, свесив ноги. Нэйлер заметил прогал, потребовал его пропустить, а когда никто не подвинулся, ухватил ближайшего человека за ноги, угрожая стащить его на землю, если ему не дадут места. У него была внешность борца. Они потеснились.
Стоя на парапете, он мог прекрасно видеть все поверх голов зрителей и солдат. До эшафота было ярдов тридцать. Бо́льшая часть окон Банкетного дома была заколочена, но одно на втором этаже служило выходом на помост. Время от времени офицер появлялся из него и делал обход, озирая сцену, затем прятался от холода, закрывая за собой окно. В середине платформы виднелись пять небольших предметов, и Нэйлер не сразу сообразил, для чего они. Один представлял собой очень низкую деревянную колоду, высотой едва ли с ладонь мужской руки, с железными обручами на концах и еще парой обручей, расположенных немного дальше. Эта штука явно приготовлена на случай, если король попытается сопротивляться или воззвать к толпе. Тогда его скуют по рукам и ногам и отрубят у лежачего голову. Снова работа предусмотрительного штабного ума. Варварство.
С наступлением дня теплее не стало. Солнце, способное смягчить колючий мороз, не показывалось, зато время от времени налетал снежный заряд, а нависающее небо было таким серым, что все дома казались бесцветными. Само время словно замерзло. Нэйлеру пришлось засунуть руки в карманы и притоптывать, чтобы ноги не онемели. Наконец в полумиле к югу колокол аббатства пробил девять часов. Старая рана в бедре болела так, как если бы кость скребли ножом. Голова у него сделалась пустой, как небо, – остались только боль в ноге, холод и ужас. Прошел еще час. Он насчитал десять ударов колокола, вскоре после чего послышался отдаленный барабанный бой, доносившийся откуда-то сзади, со стороны парка Сент-Джеймс. То был размеренный похоронный ритм. Спустя несколько минут он прекратился.
Нэйлер посмотрел направо, на ворота Холбейн. Поверх их арки крытый переход вел через улицу к Банкетному дому. За разделенными поперечиной окнами появились фигуры: сначала солдаты, за ними невысокий со знакомым профилем мужчина, который обернулся на миг, окинув взглядом толпу и эшафот, следом пара священников и, наконец, опять солдаты. В тот момент, когда он его узнал, весь воздух словно покинул тело Нэйлера. Мгновение спустя процессия скрылась. Но другие тоже ее видели, и из уст в уста передавали: «Он здесь!»
Но ничего так и не происходило. Пробило одиннадцать. Двенадцать. С каждой утекающей минутой надежды Нэйлера оживали. Слухи о причинах отсрочки бурлили в толпе. Говорили, что Палата общин ведет прямо сейчас дебаты и отменяет приговор, что король согласился отречься в пользу сына, что голландцы предложили уплатить полмиллиона фунтов в обмен на помилование. Нэйлер пытался не думать о том, что происходит в голове у короля, сидящего в Банкетном доме. Само по себе омерзительно отрубать человеку голову, но куда более жестоко затягивать агонию.
Наступил и миновал час дня, затем, незадолго до двух, началось шевеление. Открылось окно, через него просочилась цепочка солдат с офицерами, следом показались палач и его помощник, облаченные в длинные черные плащи из шерсти и черные штаны. Лица их были спрятаны за черными масками в окружении плохо сидящих седых париков и фальшивых бород. Тот, что пониже, нес топор, положив длинную рукоять на широкое плечо. За ним появился епископ с раскрытым молитвенником.
Король выступил из окна последним – хрупкая фигура с непокрытой головой, ростом всего пять футов и три дюйма. Но держался он даже в эти последние минуты в привычной своей манере – так, что его можно было принять за великана. Король направился прямиком к низкой колоде, и было очевидно, что он выговаривает офицерам за это оскорбление его достоинства: ведь ему придется умереть, лежа на животе. Те переглянулись и покачали головами. Король повернулся к ним спиной. Достав из-под плаща клочок бумаги, он подошел к переднему краю эшафота. Обвел взглядом пехотинцев, кавалеристов и толпу за ними. Видимо, Карл понял, что слов его никто не услышит, поэтому вернулся на прежнее место и зачитал свою речь перед офицерами. Нэйлер ничего не разобрал, но на следующий день отпечатанную речь можно было купить на половине лондонских улиц. «Если бы я позволил себе вступить на путь произвола, меняя все законы силой меча, то не стоял бы сейчас здесь. И потому говорю вам (и надеюсь, что Бог не взыщет с вас), что я мученик народа…»
Король расстегнул плащ и скинул его, потом снял кафтан и передал епископу вкупе с каким-то блестящим украшением. Стоя на лютом холоде в белой рубашке, он убирал длинные волосы под шапку. И не дрожал. Он сказал что-то палачу и протестующе указал на колоду, пожал плечами, опустился на колени, затем растянулся во весь рост, повозившись, пока не пристроил шею поудобнее на плахе. Вытянул руки за спину. Палач расставил пошире ноги и как мог высоко занес топор над плечом. Прошло несколько мгновений, затем король сделал руками жест, грациозно выбросив их, словно собирался нырнуть, и лезвие опустилось с такой силой, что в тишине звук удара разнесся по всему Уайтхоллу.
Кровь хлынула из рассеченного туловища. Стоявшие вблизи солдаты подались в стороны, чтобы уклониться от кровавого фонтана. Наконец поток превратился в ровную струйку, словно из откупоренной бочки. Палач, все еще держа топор, поднял голову за волосы, вышел вперед и показал лицо короля толпе. Он выкрикнул что-то, но слова потонули в могучем реве зрителей, в котором смешались возбуждение, ужас и отчаяние. Некоторые из собравшихся ринулись вперед, через строй пикинеров, которые повернулись, чтобы поглазеть на зрелище, и заметались между кавалеристами. Нэйлер спрыгнул со стены и устремился через Уайтхолл за ними.
Кровь уходила под помост, просачиваясь между досками. И падала крупными каплями, какие предвещают начало ливня. Люди вокруг Нэйлера сталкивались и скользили. Он держал перед собой платок и смотрел, как алые пятна – одно, второе, третье – расплываются по льняной материи, образуя одно большое пятно. Затем протолкался назад, под послеполуденное зимнее небо, прошел по Уайтхоллу и обратно по Стрэнду до часовни Эссекс-хауса, где его патрон маркиз Хартфорд стоял вместе с семьей на коленях перед алтарем в ожидании новостей.
За годы кровь мученика выцвела до пятна бледно-ржавого цвета. Быть может, однажды она исчезнет совсем. Но Нэйлер дал клятву: пока она существует, изо всех своих сил мстить за события того январского дня. Он поцеловал ткань, бережно свернул, снова сунул в мешочек и надел шнурок на шею, чтобы реликвия всегда находилась рядом с сердцем.
В кабинете было теперь темно, если не считать мерцающего озерца света от свечи. Птицы за окном перестали петь.
Он пересчитал подписи под приговором. Их было пятьдесят девять. Часть имен была на слуху, часть нет, но все они стали знакомы ему за те десять недель, пока он шел по следам этих людей, роясь в пыльных записях о суде над королем. Однако одно дело знать, что некий человек заседал в жюри, вершившем суд над Карлом Стюартом в Вестминстер-холле в такой-то день, и совсем другое – получить доказательство, что руки этого человека действительно запачканы в крови. Этот ордер представлял наконец неопровержимые свидетельства вины. Скользкий полковник Ингольдсби, например, уже сознался, что подписал. Но при этом он утверждал, что его заставили силой и что Кромвель, потешаясь над его колебаниями, сунул перо ему между пальцами и сам водил его рукой. Однако вот она, подпись Ингольдсби, в пятой колонке, четкая, разборчивая и неторопливая и рядом с ней аккуратный оттиск его печати.
Нэйлер перенес внимание на фамилии в верхней части начальной колонки. Первой стояла подпись Джона Бредшоу, мелкого адвокатишки, вознесенного до председателя суда. Он так боялся, что его убьют во время слушаний, что надевал под мантию кирасу и ходил в пуленепробиваемой шапке из стали под бобровым мехом. К счастью для него, он вот уже год как умер, избежав тем самым возмездия. Вторая подпись принадлежала Томасу Грею – лорду Грею из Гроуби, «лорду-левеллеру», – человеку слишком радикальному даже для Кромвеля, со временем упекшего его в тюрьму. Он тоже мертв. Третьим расписался сам Кромвель, истинный архитектор всего этого дьявольского процесса. Он также труп и, несомненно, горит в аду. Зато четвертая подпись, непосредственно под кромвелевской, принадлежала человеку, который, насколько Нэйлер знал, был еще жив и с которым он хотел познакомиться поближе.
Нужно начать новый список.
Нэйлер достал из стола Хэкера стопку бумажных листов, окунул перо в чернильницу и вывел твердой рукой: «Полковник Эдв. Уолли».
Глава 3
Трое сыновей Гукинов делили комнату в задней части дома. Из нее открывался вид на деревню Кембридж, а за ней – на нависающие крыши, широкие дымовые трубы и тонкий шпиль Гарвардского колледжа, похожий в свете послеполуденного солнца на позолоченное копье. Когда Мэри торопливо вошла, полковник Уолли и полковник Гофф стояли у окна и разглядывали окрестности, а их, в свою очередь, разглядывали Дэниел, Сэм и Натаниэль. У ног офицеров стояли, надо полагать, их старые армейские сумки. Женщина подметила потертую кожу, местами зашитую и залатанную. Для путешествия через полмира багажа маловато, подумала она. Видимо, уезжали они в спешке.
– Мальчики, ступайте вниз и оставьте джентльменов в покое.
– Но, мама…
– Вниз!
Дети сбежали по ступенькам, болтая и беспрестанно топоча.
– Мальчики живут в этой комнате с самого рождения, – сказала Мэри. – Что бы ни пообещал мистер Гукин, вы уж меня простите, но я думаю, что лучше им остаться здесь.
– Они славные парни, – сказал полковник Уолли. – Напоминают мне меня самого в их возрасте.
Он отвернулся от окна, и ей впервые удалось хорошо рассмотреть его лицо. Прямой нос, темные глаза, седая борода с черными прожилками.
– Мы не собирались отбирать у них кровати.
– Я не хочу показаться негостеприимной…
– Не волнуйтесь. – Полковник поднял взгляд к потолку. – Что там, наверху? Чердак?
– О, всего лишь каморка слуги.
– У вас есть слуга? Я как-то не заметил.
– Теперь нет, – призналась женщина. – Но на чердаке совсем не уютно.
– После корабля он нам покажется дворцом.
Оба офицера взвалили свои сумки на плечи. Полковник Уолли явно был джентльменом по рождению: вежливый, привыкший к уважению, таким не просто возражать. Мэри замялась, но, не найдя новых аргументов, поняла, что у нее нет иного выбора, кроме как проводить мужчин на площадку и подняться по узкой лестнице.
Чердак тянулся по всей длине дома. Потолок у него был скошенный под уклон крыши, и Уолли, будучи на голову выше зятя, мог стоять во весь рост только в центральной части. Но даже там ему пришлось наклонить голову, пока он шел к окну, чтобы не удариться о балки. Он открыл задвижку, высунулся из окна, посмотрел по сторонам, потом втянул голову обратно.
– Превосходно. Нам здесь будет очень удобно, правда, Уилл?
– Конечно. И мы хотя бы будем реже мешать вам, миссис Гукин. Мы очень сожалеем о нашем неожиданном вторжении.
Женщина с сомнением оглядела узкое, тесное помещение. Здесь стояла единственная деревянная кровать, которую гостям предстояло делить, с соломенным матрасом, слишком коротким для Уолли, у которого наверняка будут свисать ноги. В дальнем темном углу стояли еще кое-какие предметы мебели, выведенной из употребления. Среди прочего там должны найтись старое кресло и сундук. Она сдалась.
– Берите все, что вам понадобится. Девочки принесут вам простыни и одеяла.
– Весьма любезно. – Полковник Уолли опять вернулся к окну. Он достал из-под плаща небольшую подзорную трубу, раздвинул ее, навел на резкость и обозрел реку. – Этот мост существенно ускорит путь из Бостона. На строительстве работают человек тридцать. Когда обещают закончить?
– Говорят, что через полгода.
– Получается, в январе. – Ответ, похоже, удовлетворил полковника. – Превосходно, – повторил он. И резким движением сложил трубу.
Дэниел Гукин был в спальне – лежал на постели, широко раскинув руки, закрыв глаза, и крепко спал. Не удосужился даже снять сапоги. Мэри склонилась над мужем и некоторое время смотрела на него. Ему исполнилось сорок восемь, с момента отъезда он похудел. Седина на висках стала более заметна. Ее захлестнула волна любви. Полковники были не первыми, кому ее супруг помогал в час нужды, и наверняка не будут последними. Им даже местных индейцев доводилось привечать под своей крышей. Дэниел очень радел за приобщение туземцев к Священному Писанию. Неосторожные его поступки проистекали исключительно из доброты сердечной. Она опустилась перед кроватью на колени и начала расшнуровывать его сапоги. Он почувствовал шевеление, открыл глаза, приподнял голову и посмотрел на нее.
– Оставь сапоги в покое и иди ко мне.
– Наберитесь терпения, мистер Гукин.
Она закончила возиться со шнуровкой, ухватилась за каблук и стащила сапог, затем проделала то же самое со вторым. За время его отсутствия у нее настал климакс. Детей больше не будет, и это ее очень радовало. Пятнадцати беременностей было более чем достаточно. Задрав юбку, она взобралась на кровать.
Минут десять спустя над их головами что-то громко стукнуло, затем еще, после чего послышался скрежет, какой производит тяжелый предмет, когда его волокут по полу.
Гукин поглядел на потолок.
– Ты поселила их на чердаке?
– Они сами так захотели. Ты против? – Она слезла с постели и принялась разыскивать сброшенное на пол белье.
– Нет, если их это устраивает.
– Если ты их так любишь, то пусть спят здесь, с нами.
Он рассмеялся и попробовал ее схватить, но она уклонилась и закончила одеваться.
На чердаке снова что-то громыхнуло.
– Как ты с ними познакомился, Дэн?
Гукин спустил ноги с края кровати на пол.
– Помнишь достопочтенного Хука из Нью-Хейвена, который вернулся в Англию несколько лет назад?
– Конечно.
– Его жена приходится полковнику Уолли сестрой. Когда Хук прознал, что я собираюсь отплыть в Америку с капитаном Пирсом, то попросил меня устроить проезд для своего зятя. А потом Нед уговорил Уилла присоединиться к нам. Тот не хотел – он недавно женился.
– И с чего им так срочно пришлось уехать?
– Коротко говоря, сын короля вернулся на трон по приглашению Парламента, армия согласилась, по большей части. Так что Англия больше не республика.
Обрушившаяся новость была такой ошеломительной и важной, что ей пришлось присесть на кровать рядом с мужем, чтобы ее осмыслить.
– Как армия на такое пошла? – спросила она немного погодя.
– В Парламент внесли новый закон, который назвали Законом забвения. Прошлое забыто. Амнистия даруется всем, кто поднимал оружие против прежнего короля. За одним исключением. Все цареубийцы, как их прозвали, – те, кто принимал непосредственное участие в суде над Карлом Стюартом и в его казни, – обязаны сдаться и предстать перед судом. – Он взял жену за руку. – Вот тебе и вся история, проще некуда. Случилось это десять недель назад. Наш корабль первый принес в Бостон эти вести. Вот почему, едва мы сошли на берег, я отправился к губернатору.
– И сколько этих цареубийц с тобой приехало?
– Только двое.
– А остальные?
– Некоторые уже бежали в Голландию. Большинство залегло на дно в Англии. Иные собираются явиться с повинной в надежде на милосердие. Как раз когда мы отплывали, начали закрывать порты. Теперь им трудно будет улизнуть. – Он сжал ее пальцы, как если бы надеялся, что через его твердую хватку в нее вольется часть его силы и уверенности. – Они хорошие люди, Мэри. Нед доводился Кромвелю кузеном. Руководил кавалерией во время кампании против шотландцев. Уилл командовал пехотным полком. Им надо отсидеться в безопасном месте, пока страсти не улягутся. Бояться нечего. Никто не знает, что они здесь, кроме нас с тобой и губернатора.
– Полковник Уолли – кузен Кромвеля? Ах, Дэниел! – Она отдернула руку. – Страсти никогда не улягутся. Они обязательно придут за ними. Тут даже сомневаться не стоит.
Над головами у них перетаскивали на место новый предмет мебели. В ее воспаленном воображении это звучало так, будто беглецы уже строят баррикаду.
Ниже по течению реки рабочие закончили дневные труды. Оба берега опустели. Вода маняще поблескивала в лучах солнца. Нед, стоя на посту у окна, ощутил прилив удовлетворения. Ему нравилась семья Гукин. Нравилось это место. Америка – очень славная страна для них.
За спиной у него Уилл раскладывал на постели их арсенал: четыре фитильных пистолета, два мешочка с порохом, ящичек с пулями, два ножа, пара сабель. Со времени прихода в этот дом Гофф почти ничего не говорил.
– Брось это, Уилл. – Нед порылся в своей сумке, достал пару чистых рубашек и кинул одну ему. Последние четыре месяца они были неразлучны. Лицо зятя стало для Уолли открытой книгой, он с легкостью читал, что у него на уме. – Пойдем к реке. Нам не помешает смыть с себя соль.
Уилл поглядел на него с сомнением:
– А если нас увидят?
– Там нет никого. А если кто и увидит, то что? Двое мужчин купаются, только и всего.
– Не спросить ли нам сначала у Гукина?
– Он наш гостеприимный хозяин, а не тюремщик. Губернатор сказал, что здесь нам можно будет перемещаться свободно. – Нед сделал шаг вперед, положил Уиллу руки на плечи и слегка встряхнул его. – Ты снова увидишь жену и малышей, я в этом уверен. Мою милую Фрэнсис и внуков. Господь не допустит, чтобы злодеи восторжествовали надолго. Мы должны запастись терпением и верой.
Уилл кивнул:
– Ты прав. Прости меня.
– Хорошо.
Они вместе убрали оружие в сундук, который прикрыли одеялом, затем сошли вниз. Двери обеих спален, расположенных друг напротив друга на лестничной площадке, были закрыты.
Мэри, сидя на кровати, слушала, как скрипят под ногами гостей половицы.
– Что дальше, как думаешь? – шепотом спросила она.
Гукин покачал головой, не имея понятия.
Два офицера миновали гостиную, вышли через парадную дверь, затем через калитку и направились по склону к реке.
Прямо с борта «Благоразумной Мэри» Гукин повел их к дому губернатора Джона Эндикотта. Это был пожилой человек в кружевном воротнике и черной шапке, он показался Неду выходцем из Англии времен королевы Елизаветы. Они вручили ему рекомендательные письма: Уилл от Джона Роу и Сета Вуда, проповедников из Вестминстерского аббатства, а Нед от доктора Томаса Гудвина, священника индепендентской церкви на Феттер-лейн. Пока старик изучал их, поднося к самому носу, Нед вкратце описал обстоятельства их бегства: как в течение двух дней в Грейвсенде им пришлось прятаться в трюме корабля, пока народ в порту ликовал, празднуя скорое возвращение Карла II, сына покойного короля. От множества костров небо над городом окрасилось сатанинским багрянцем, а воздух наполнился шумом пьяного разгула и запахом жарящегося мяса. Увеселения прекратились в неподобающе поздний час в воскресенье. А в понедельник, когда стало известно, что Парламент внес их с Уиллом имена в списки разыскиваемых в связи со смертью Карла I, капитан Пирс отдал приказ выходить в море.
– Если бы не присутствующий здесь наш добрый друг мистер Гукин, нас бы непременно схватили, – подвел черту Уолли.
– Так вы оба судили короля?
– Да, и подписали смертный приговор. И буду честным с вами, мистер Эндикотт, поскольку я не привык жить под ложной личиной. Мы сделали бы то же самое завтра.
– Вот как? – Эндикотт отложил письма и впился в двух посетителей слезящимися глазами, бесцветными, как устрицы. Потом ухватился за край стола и под аккомпанемент хрустящих суставов поднялся. – Тогда позвольте пожать руки, подписавшие тот документ, и добро пожаловать в Массачусетс. Здесь вы окажетесь среди верных друзей.
Они приглядели местечко неподалеку от дороги, где течение реки подмыло часть берега и образовалась естественная запруда. Ветви деревьев спускались почти до самой воды. Кто-то привязал к суку веревку, чтобы можно было качаться. Длинная зеленая стрекоза – таких диковинных им в Англии видеть не доводилось – порхала среди стеблей камыша. Где-то в листве ворковали вяхири. Нед стянул сапоги и ступил ногами в освежающий поток, потом сбросил покрытую коркой морской соли одежду и голышом зашел в реку. И вскрикнул от охватившего его холода. Он окунулся по шею, и прошло с минуту, прежде чем тело привыкло к температуре. Стоявший на берегу Уилл снял сапоги и кожаную куртку, но явно колебался. Нед подошел ближе, зачерпнул в ладони воды и плеснул на зятя. Уилл рассмеялся, приплясывая и возмущенно вопя, потом стянул через голову рубашку и проворно избавился от остальной одежды.
Ну и вид, должно быть, у них, подумал Нед. Со своей мертвенно-бледной кожей, покрытой боевыми шрамами, они похожи среди этой буйной зелени на призраков. Ему доводилось видеть трупы, которые выглядели лучше. И спереди и сзади их тела были испещрены рубцами и отметинами. На животе Уилла остался неровный след от удара роялистской пикой под Нейзби, а у него самого была уродливая впадина размером с кулак под правым плечом, образовавшаяся после падения с лошади под Данбаром. Уилл стоял у самого края воды, подняв руки над головой. В свои сорок два он оставался стройным, как юноша. К удивлению Неда, зять бросился в воду рыбкой. Он скрылся под поверхностью воды, но через мгновение вынырнул. Ну есть ли более приятное ощущение, нежели это – смыть с кожи застарелые соль и пот в чистой воде в летний день? Хвала Богу, хвала Богу во всей славе Его за то, что благополучно привел их в это место! Нед пошевелил пальцами ноги мягкий ил. Минули годы с тех пор, как ему доводилось купаться. На воде он всегда держался плохо, даже когда был мальчишкой. Однако он вытянул руки и распластался на поверхности, а затем перекатился на спину. Перед мысленным его взором предстала Кэтрин, и на этот раз он не пытался отогнать видение, а позволил ему обрести форму. Где она? Что с ней? Четыре года прошло с того дня, как с ней приключился выкидыш и она чуть не умерла, а физическое и душевное ее здоровье так и не восстановилось полностью. Но какой прок изводить себя несбыточными грезами, как это каждую ночь делает Уилл? Один из них должен быть сильным. Они обязаны остаться в живых, не для себя, но ради общего дела. Цитата, убедившая в итоге Уилла последовать за ним, была из заповеди Христа ученикам: «Когда же будут гнать вас в одном городе, бегите в другой. Ибо истинно говорю вам: не успеете обойти городов Израилевых, как приидет Сын Человеческий»[1].
Перевернувшись обратно на живот, Нед обнаружил, что берег уже довольно далеко. Гребя к земле, он чувствовал, как сильное течение пытается увлечь его к Массачусетскому заливу. Уилл стоял по пояс в воде и, уперев руки в бока, наблюдал за ним. Нед приподнялся на миг и помахал ему, но тут же заметил в тени деревьев за спиной зятя фигуру человека. Разглядеть незнакомца было трудно. Он был одет в черное, с темными волосами и темной бородкой и стоял совершенно неподвижно. Не успел Нед толком его рассмотреть, как понял, что его снова сносит. Течение было таким сильным, что могло утащить его обратно в Англию, только позволь. Пришлось ему опустить голову и поплыть – поплыть напряженно, на грани паники, загребая руками и молотя ногами, чтобы не утонуть. Когда ступни его наконец коснулись илистого дна и он смог встать, тот человек исчез.
Нед выбрался из реки и упал на траву. Дыхание сбилось, сердце стучало. Уилл прошлепал по воде и со смехом склонился над ним.
– Слово даю, никогда в жизни мне не доводилось видеть столь стремительного пловца! Вид у тебя был такой, словно за тобой Левиафан гнался!
Это был звук, которого Нед давно уже не слышал, – смех Уилла. Он приподнялся на локтях, закашлялся и изрыгнул добрый глоток речной воды. Посмотрел на деревья, листва которых шуршала на легком ветру. Возможно, та фигура существовала лишь в его воображении. Он решил ничего не говорить, чтобы не портить зятю хорошее настроение.