Было прохладнее, чем в минувшие дни, облака ползли низко, а порывистый ветер с Атлантики гнал по поверхности реки Чарльз короткие волны и давал понять, что конец лета не за горами. Нед смотрел на оставшиеся позади бревенчатые дома и пытался представить, какой бывает зима в таком месте. Кембридж уже начал навевать на него скуку. Он не сомневался, что они правильно поступают, отправившись разведать ситуацию в Бостоне. На двоих они едва могли наскрести фунтов пятьдесят. Придет день, и им понадобятся деньги. Город в этом отношении выглядел более перспективным.
– Быть может, вернемся к нашим прежним ремеслам, Уилл? – Нед толкнул зятя локтем под бок, чтобы расшевелить. – Ты засольщик, я портной – что скажешь? Можем лавку открыть. А хочешь, заделайся священником – у тебя всегда было призвание.
Уилл оторвал взгляд от воды на время, достаточное, чтобы коротко улыбнуться, потом снова погрузился в мрачные раздумья. Дик, Бетти, Фрэнки, Нэн и Джудит. Который час в это время в Англии? Чем они занимаются?
На переправу ушло чуть больше минуты. Дорога на противоположном берегу шла вдоль реки. Вначале полковники были на ней одни: слева быстро текущие воды, справа ровный луг с вкраплениями маленьких рощиц, совсем как в Англии. Вдали начинался большой лес, похожий на темное одеяло, накинутое на пологие холмы. Но вот они разминулись с запряженной лошадью повозкой, направляющейся в Кембридж, и постепенно стали попадаться признаки близости поселения: отдельно стоящие фермы, ветряная мельница с домом и надворными постройками, загон для скота со стойлом. После того как они шли еще с полчаса, река описала излучину и расширилась до эстуария, а впереди показался Бостон – форт на мысу, а за ним море, темное, словно сплав олова со свинцом, с полудюжиной кораблей с высокими мачтами, стоящих на рейде. Путники ускорили шаг.
Как чудесно было после стольких месяцев снова свободно идти по настоящему городу. Петлять по лабиринтам мощенных досками улочек, наблюдать за шумным рынком, пробираться сквозь толпу моряков, вдыхать запах свежевыловленной рыбы, восхищаться красивыми домами из кирпича с черепичными крышами. Среди сотен спешащих по своим делам прохожих полковники шли, не привлекая к себе внимания, пока начерченная Дэниелом Гукином схема не привела их к внушительному трехэтажному зданию на углу улицы близ порта. Перед ведущей в него дверью была замощенная площадка, на которой встречала гостей группа в лице преподобного Нортона, губернатора Эндикотта и полудюжины других членов общины бостонской Первой церкви.
Темой лекции Нортон избрал послание святого апостола Павла к евреям, а точнее, вопрос: почему Христос предпочел принять сущность человеческую, а не ангельскую? «Ибо не Ангелов восприемлет Он, но восприемлет семя Авраамово»[7].
Слушая, Нед испытывал в душе удовлетворение, которого не чувствовал не то что месяцы, но годы. Разве эта церковь не то, за что сражались они в Гражданской войне? Борьба шла за право восседать в молитвенном доме посреди недели, с простым столом вместо алтаря, с простыми стеклянными окнами вместо языческих расписных картинок ангелов, без мудреных кружевных стихарей и органной музыки, отвлекающей от правды. Нет никаких великих и могущественных епископов во дворцах, нет грешного короля, кощунственно величающего себя главой Церкви Христовой. Зато есть свобода без посредников исповедовать Слово Божье.
– Аминь! – вскричал он, когда лекция закончилась. – Аминь! Аминь!
Уилл посмотрел на него. Он никогда не подозревал в тесте такого религиозного рвения.
– Уилл, вот доказанный случай веры истинной, причем доказанный блестяще! – Нед ухватил зятя за локоть. – Господь сошел на землю в облике человека из плоти и крови – обычного человека, «семени Авраамова» – и возвысил Его над ангелами, чтобы Он научил нас не страшиться смерти.
Они вышли под пасмурное послеполуденное небо и стояли на переднем дворе.
– Все остальное суть казуистика и папизм… – продолжил Нед.
– Уолли! – раздался вдруг удивленный возглас. – Эдвард Уолли!
Нед замер на полуслове и стал оглядываться. Кучка грубоватого вида парней, явно притопавших в город со стороны порта, стояла напротив церкви, и один указывал на него.
– Это старый Нед Уолли! – повторил человек. Говор у него был гортанный, язык заплетался от выпитого. Слова прозвучали скорее как «Эт штар Нед Воллай!», но были вполне понятны.
– Я энтого ублюдка знаю! – сообщил детина всем поблизости. Его вытянутая рука была похожа на указующий перст ветхозаветного пророка. – Он взял меня в плен под Данбаром!
Нортон, Эндикотт и другие повернулись в сторону крикуна.
– Судя по говору, он с шотландского корабля, вставшего на якорь этим утром, – сказал кто-то.
– Ну да, – отозвался Нед, взяв себя в руки и делая вид, будто ничего не случилось. – Шотландец, кто же еще это может быть!
Внезапно шумная ватага двинулась через улицу по направлению к ним. Человек двадцать членов общины бостонской Первой церкви быстро образовали оборонительную фалангу, чтобы защитить двух полковников.
– Мой дом буквально по соседству, – сказал Нортон. – Нам следует поторопиться.
Пуритане двинулись по тротуару. Шотландец и его спутники шли следом не отставая. Понаблюдать за разворачивающимся спектаклем собралась почти уже толпа.
– Уолли! Уолли! – скандировал мучитель. – И бьюсь об заклад, что второй – это мелкий жулик Гофф, его зятек. Их обоих за убийство короля разыскивают!
Нед потянулся к шпаге, но Уилл схватил его за руку, не давая ее извлечь.
– Не здесь, не сейчас.
Они добрались до дома Нортона. Старик Эндикотт, отдувающийся и раскрасневшийся, повернулся лицом к шотландцу:
– Я губернатор этой колонии, а эти друзья – наши почетные гости. Придержи язык, или я прикажу тебя арестовать как возмутителя спокойствия! – С этими словами Эндикотт обратился к нему спиной и жестом предложил полковникам войти в дом.
Шотландец, потерпев неудачу, стоял, уперев руки в бока, в окружении приятелей.
– Если бы не те, что идут с вами, – крикнул он вдогонку беглецам, – мы бы уже держали за волосы ваши головы!
– Все волосы на наших головах сочтены Господом! – бросил Уилл через плечо. – Мы вас не боимся!
Дверь захлопнулась у них за спиной, лязгнул засов.
Оказавшиеся внутри пуритане разбились на молчаливые группки по два-три человека и время от времени поглядывали на офицеров. Нед дышал прерывисто. Кровь его кипела. Он жалел, что Уилл помешал ему обнажить шпагу. Он бы откромсал от шотландского пса пару кусков, просто чтобы поучить хорошим манерам.
– Какая незадача, что этому малому случилось проходить поблизости и увидеть вас, полковник Уолли, – сказал Эндикотт. – Вы, полагаю, его не узнали?
– Мистер Эндикотт, мы взяли под Данбаром пять тысяч пленных. Так что нет, сэр, я его не узнал.
При упоминании про Данбар заныла рана под ключицей. Вот это была битва так битва! Уступающие числом, прижатые к морю, они сумели, милостью Божьей, застать шотландцев врасплох, ударив в предрассветный час, и гнали их до самого Эдинбурга. Бо́льшую часть пленников вывезли в Англию и поместили в Даремском соборе. Шестнадцать сотен из них умерли от голода и болезней – скверное дело, но он тут ни при чем. Остальных погрузили на корабли и продали в рабство в колонии. Три тысячи фунтов за полный корабль, если Нед верно помнил, – вознаграждение пришлось очень кстати.
Он спохватился, что говорил слишком резко, и добавил более вежливо:
– Подумав получше, я припоминаю, что часть шотландцев отправили в Массачусетс.
– Они работали в железных рудниках поблизости и на лесопилках в нескольких местах. Последних освободили только в этом году. – Эндикотт задумался. – Я не знал, что вы были под Данбаром. У нас в колонии много шотландцев, ветеранов королевской армии. Бостон может оказаться для вас более опасным местом, чем я предполагал.
Он повернулся к окну, через которое Нортон наблюдал за улицей.
– Ушли эти негодяи, мистер Нортон?
– Да, губернатор. Они убрались. Наверняка чтобы устраивать бесчинства где-то в другом месте.
– Капитан Мичелсон! – обратился Эндикотт к плотного сложения мужчине. – Вы не окажете любезность привести нескольких парней из милиции, чтобы они проводили наших уважаемых гостей обратно в Кембридж. – Он повернулся к Неду. – Капитан Мичелсон – это наш главный маршал.
– Спасибо за предложение, губернатор, – сказал Нед. – Но мы вполне способны постоять за себя.
– В этом я не сомневаюсь. Но сопровождение даст понять, что вы под нашей защитой, и пресечет впредь подобные грубые выходки.
Как только Мичелсон ушел, напряжение среди собравшихся немного улеглось. Дом Нортона был просторный: простые побеленные стены, полы из широких досок, высокий потолок. На длинном столе стояли приготовленные для гостей блюда с угощением и кувшины с водой. Постепенно в гостиной стало шумно от разговоров. В течение следующего часа Нортон водил гостей по комнате. Община бостонской церкви отличалась от кембриджской: меньше фермеров, больше торговцев, законников, врачей. На лекцию пришли несколько священников, в их числе Джонатан Митчелл, радушно поприветствовавший полковников и посетовавший на неприятную сцену на улице.
– Пьяный сброд, – выразился он об обидчиках, и, похоже, таково было общее мнение.
Нед взял со стола хлеб и кусок сыра. Он не отказался бы от стаканчика пива, но оного не предлагалось.
– А это мистер Джон Краун, – произнес Нортон, выведя вперед молодого человека. – Студент из Гарвардского колледжа, снимающий у меня квартиру.
Краун был последним из представленных и, как сразу стало понятно, не обрадовался новым знакомым. Руки он не протянул, выпалив вместо этого:
– А то, что сказал тот шотландец, – правда? Про то, что вас разыскивают за убийство короля?
– Когда мы покидали Англию, такого ордера не было, – ответил Уилл. – В любом случае это не убийство.
– А с тех пор?
– Сейчас, Джон, эти люди – гости в моем доме, – предупредил Нортон.
– Верно. И вы вправе принимать, кого вам заблагорассудится. Но я бы не пришел, если бы раньше знал про обвинение.
В комнате снова воцарилась тишина, все повернулись понаблюдать за перепалкой.
– Сколько вам лет, мистер Краун? – осведомился Нед ласково.
– Девятнадцать.
– Девятнадцать! Я так и думал – когда короля судили, вас еще в люльке нянчили. Вам ничего не известно об обстоятельствах.
– Мне известна пятая заповедь – не убий.
– А мы знаем Книгу Исхода, – вставил Уилл. – «Око за око, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу…» Карл Стюарт не невинное дитя. Он убил тысячи.
– И все-таки оставался вашим – нашим королем.
– Корона у него не только в фамилии, но и в душе, как я погляжу! – заметил Нед с усмешкой, обращаясь к остальным собравшимся[8].
Послышался смех. Краун стушевался.
– Простите, преподобный Нортон. – Он отвесил хозяину поклон. – Но я не могу оставаться дольше под вашим кровом.
– Джон!
– Пусть говорит начистоту, – сказал Нед. – У него есть право на свое мнение.
В дверь громко постучали.
– Это, должно быть, Мичелсон, – сказал Эндикотт. – Впустите его, мистер Нортон.
Но когда преподобный открыл дверь, то увидел на пороге совсем иную персону: высокую, хорошо одетую, прямую и уверенную в себе. За плечом у вновь пришедшего маячил тот самый шотландец со своими спутниками. Нортон попытался закрыть дверь, но незнакомец успел просунуть в щель сапог и помешал ему. Нед выхватил шпагу, и на этот раз Уилл сделал то же самое.
– Мистер Нортон, день добрый! – вежливо произнес мужчина и коснулся шляпы. – Я капитан Томас Бридон.
– Мне известно, кто вы, – огрызнулся Нортон. – Это частное собрание.
Бридон вытянул шею, заглянув поверх плеча преподобного в комнату.
– Да тут мистер Эндикотт. Добрый день, губернатор! А это, если я не ошибаюсь, полковник Эдвард Уолли и полковник Уильям Гофф.
– Отойдите, мистер Нортон, – распорядился Эндикотт и вышел вперед. – Изложите ваше дело, капитан Бридон.
– Мое, губернатор? Вы, наверное, хотели сказать ваше? Этих людей разыскивают за убийство короля.
– По вашим словам. Письменных распоряжений на этот счет я не получал.
– Тогда позвольте зачитать вам из последней лондонской газеты. – Бридон сунул руку во внутренний карман куртки и извлек отпечатанный листок. – Она прибыла с шотландским кораблем не далее как сегодня и сообщает о результатах следующего голосования в Парламенте: «По сему вопросу решено Палатой общин, созванной в Парламенте мая семнадцатого дня 1660 года, что все персоны, заседавшие в судилище над покойным его величеством, когда вынесен был против оного смертный приговор, а также имущество оных персон, личное и частное, находящееся в их руках или в иных, должны быть взяты и помещены под стражу. Шерифы и прочие чиновники, в части их касающейся, обязаны принять меры к действенному исполнению сего ордера». Далее следует список тех, кто был взят, а также их собственности. Видите, сэр? – Капитан ткнул пальцем в бумагу и поднес ее ближе к лицу губернатора. – Тут черным по белому напечатано: Уолли и Гофф.
– Пусть так, – заявил Эндикотт, вызывающе вскинув подбородок. – Это газета, а не документ.
– Тогда я настаиваю, что вы обязаны хотя бы задержать и поместить их под стражу до прибытия ордера.
– Настаиваете, сэр? – От возмущения голос губернатора стал резче. – Вы можете настаивать на чем вам угодно, капитан Бридон, ваше мнение ничего не решает. Власть в этой колонии олицетворяю я.
– Но вы при этом слуга короны…
Пока этот спор продолжался, Нед шепотом спросил у Нортона:
– Скажите, кто такой этот капитан Бридон?
– Торговец с известным достатком. Судовладелец. Роялист. Враг пуританской веры.
Нед покрутил головой по сторонам.
– А есть в вашем доме черный ход?
– Разумеется.
– Что скажешь, Уилл? Стоит нам уйти?
Гофф оценил позицию: губернатор у порога, члены общины сгрудились за его спиной, готовые прийти на помощь; Бридон во главе сброда, но настолько погружен в жаркую перепалку с Эндикоттом, что на время позабыл про главную свою цель.
– Думаю, это будет разумно.
Вложив шпаги в ножны, офицеры последовали за Нортоном через кухню мимо застывшей у стола с разинутым ртом служанки на двор. Священник открыл калитку в ограде, вышел на улицу, окинул ее взглядом и мгновение спустя вернулся.
– Путь свободен. Сначала налево, потом направо и выйдете на кембриджскую дорогу.
– Нам жаль, что мы навлекли беду на ваш дом, мистер Нортон, – сказал Нед.
– Не переживайте. Мы сами виноваты. Не стоило нам затевать это приглашение.
– Мы охотно придем снова, если позовете.
– Ну конечно! Мы с удовольствием.
Однако, судя по неуверенности в его голосе, контрастирующей с поспешностью, с какой он выпроваживал их за дверь, Уилл решил, что это была последняя их встреча с преподобным Нортоном и бостонской Первой церковью.
Шли они стремительно – не бежали, поскольку это привлекло бы внимание, но двигались размашистыми и быстрыми шагами, – пока не оказались вскоре за городской чертой, на идущей вдоль реки Чарльз дороге. Только тут они рискнули обернуться. Никто их вроде как не преследовал.
Пошел дождь. Тяжелые, крупные капли ливня конца лета, на удивление холодного, взрябили поверхность реки и ударили по листьям растущих вдоль дороги деревьев с шумом, похожим на треск мушкетного выстрела. Сгорбившись, мокрые путники брели молча, каждый размышлял о том, что случилось. Иного они не ожидали. Тем не менее вид газеты с напечатанным в ней парламентским ордером, которой размахивают перед публикой, заставил их более реалистично взглянуть на свое трудное положение. К тому же их собственность конфискована! Такого они не предвидели. «Имущество… личное и частное, находящееся в их руках или в иных…» Что это значит? Что отберут не только дома, где живут их жены и дети, но даже стулья, на которых они сидят, ножи и ложки, которыми едят? Отберут недвижимость и земли, аренда с которых составляет единственный доход семей? Это полное разорение.
Нед ощущал досаду зятя. Инстинкт не обманул Уилла – не стоило им соваться в Бостон, не удостоверившись, что это безопасно.
– Ладно, – произнес наконец Нед, чтобы разрядить возникшее напряжение. – Теперь мы хотя бы знаем истинное положение дел.
Уилл посмотрел на него искоса. Лицо у него было бледное, насупленное, мокрое от дождя.
– И как нам это поможет?
– Научит быть осторожнее впредь.
– До тебя это только теперь дошло?
Никогда прежде младший родич не разговаривал с ним в таком тоне. Оба снова замолчали.
Чтобы дойти до перекрестка, им потребовалось около часа. День, хмурый от дождя, клонился к вечеру. Паром находился на кембриджском берегу, и паромщик явно решил уже закончить работу на сегодня. На голове у него был капюшон, он стоял к ним спиной и поначалу сделал вид, что не слышит. Полковникам пришлось орать, приложив ладони ко рту рупором, и махать руками, чтобы убедить его забрать их.
Во время переправы Нед стоял один, широко расставив для устойчивости ноги. Он вытер рукавом глаза. Потом услышал, как сзади подходит Уилл.
– Прости меня за грубые слова, – сказал зять. – Если говорить про меня, то ты знаешь, что я не держусь ни за жизнь, ни за собственность. Но я не могу не думать про Фрэнсис и малышей. Им сейчас, должно быть, тяжко приходится. Тяжелее, чем нам.
– Я знаю. Извини.
– Нам теперь было бы разумно не высовываться из Кембриджа, я так думаю. – Уилл положил руку Неду на плечо. Вместе они смотрели на приближающееся поселение. В сумерках оно выглядело темным и неуютным. – Мы не должны терять веру. «Имейте нрав несребролюбивый, довольствуясь тем, что есть. Ибо Сам сказал: не оставлю тебя и не покину тебя»[9].
Паром приткнулся к отмели у речного берега, заставив обоих полковников слегка пошатнуться.
– Да будет так, аминь, – сказал Нед.
Глава 6
Немногим более двух недель спустя, в последнее воскресенье августа, – был такой погожий денек конца лета, о котором в Англии можно только мечтать, – мистер Ричард Нэйлер стоял во дворе Ламбет-хауса, прямо напротив Парламента на другом берегу Темзы, держа в одной руке карандаш, а в другой ордер Палаты общин, предписывающий передать на его попечение всех заключенных, содержащихся на данный момент в Ламбете.
Он каждого знал в лицо. Тем не менее, когда пленников, скованных по рукам и ногам, вывели из камер, вежливо спросил у них имена и сделал пометку в списке. Из проведенных мимо него семнадцати человек четырнадцать поставили подписи на смертном приговоре королю, остальные были членами жюри на суде. Эти люди сдались Парламенту в расчете на королевскую милость. Теперь, когда они один за одним появлялись, белые, как черви, после проведенных в подземелье месяцев, щурясь от резкого солнца, некоторые, еще не смирившись с потерей статуса, принялись расспрашивать его, что их ждет дальше.
– Короткая поездка вниз по реке, – любезно сообщил Нэйлер и жестом пригласил их пройти через двор на пристань, где ждала барка.
После того как всех погрузили, Нэйлер подмахнул сержанту стражи расписку в получении пленников, после чего прошел на корму барки и поглубже надвинул на глаза шляпу. Когда лодка отвалила от пристани, он опустил руку, касаясь поверхности воды. Следом отчалила еще одна лодка с солдатами. Как и предсказывал Хайд, обнаружение смертного приговора заново раздуло угли ненависти в Парламенте. Предела ей, похоже, не предвиделось. Однако он быстро наступит, стоит только схватить тех тринадцать, что до сих пор в бегах. Нэйлер более или менее знал, в каких местах прячется большинство из них на континенте. Только Уолли и Гофф оставались для него совершенной загадкой. Мысль об этой парочке, до сих пор наслаждающейся свободой, едва не испортила ему хорошее настроение.
Барка прошла под центральным пролетом Лондонского моста, затем свернула налево, к Тауэру. Когда она проходила мимо ворот Предателей, у некоторых пленников вырвался стон. Когда они причалили, лейтенант Тауэра сэр Джон Робинсон уже стоял на пристани с дюжиной стражников. Нэйлер ставил его невысоко – глупый, хвастливый торговец из Сити. Нэйлер выбрался из лодки, Робинсон тут же расписался в приеме заключенных, примостив бумагу на бедро и поставив небрежный росчерк.
– Пересчитать не желаете, сэр Джон? – спросил Нэйлер, которого подобная небрежность возмутила.
– Мне вашего слова вполне достаточно, мистер Нэйлер.
Робинсон вернул расписку. Пленников грубо выпроводили из барки и погнали по пристани. Полковник Скруп проковылял мимо, из разбитой головы текла кровь.
– Наши новые стражники из Ирландского католического полка, – пояснил Робинсон. – Они не забыли про бойни, устроенные Кромвелем в Дрогеде и Вексфорде[10]. Боюсь, цареубийцам тут придется несладко.
Нэйлер дождался, когда последнего из предателей загонят вверх по лестнице и дальше, в темные недра тюрьмы, потом сошел в опустевшую барку, чтобы отправиться назад в Уайтхолл. Когда весла ударили по воде и мрачная крепость из серого камня с узкими щелями бойниц вместо окон и чайками, кричащими над скользкими от водорослей камнями, стала проплывать мимо, он испытал почти забытую эмоцию – проблеск человеческого сочувствия.
В течение следующих трех дней Нэйлер находился в постоянном движении, мало спал и сновал с потертой папкой из коричневой кожи, где держал протоколы допросов и компрометирующие материалы, между комнатами в Эссекс-хаусе, своим кабинетом близ коридора Тайного совета во дворце Уайтхолл, палатами королевских законников на Флит-стрит и резиденцией Парламентского комитета в Вестминстере. Во вторник, 28 августа, Закон забвения был одобрен Парламентом, а на следующий день в награду за труды Нэйлер удостоился приглашения сэра Эдварда Хайда проехаться с ним в карете из Вустер-хауса до Палаты лордов, чтобы стать свидетелем того, как его величество придаст акту своей подписью силу закона.
Облаченный в тяжелую мантию из черного и золотого бархата, лорд-канцлер восседал напротив Нэйлера. Рядом с ним располагался паж, по мясистому лицу вельможи струился пот, влажные ладони покоились на набалдашнике трости. Проезжая мимо Банкетного дома, он посмотрел на окно, через которое вывели короля-мученика в день казни.
– С неделю или две улицы будут залиты кровью, – пробормотал Хайд, – и на этом, будем надеяться, все успокоится.
Больше он не произнес ни слова до самого Вестминстера, где карета остановилась у входа для лордов.
– Ладно, – произнес канцлер. – Покончим с этим делом.
Нэйлер стоял у ограждения в Палате лордов и отстраненно наблюдал за зрелищем. Яркие краски, шум разговоров собравшихся пэров и членов Палаты общин, пронзительные кличи трубы, наступившая вдруг тишина, распахнувшаяся близ установленного в дальнем конце палаты трона дверь, давшая знак собранию встать, даже появление короля собственной персоной в короне и подбитой горностаем роскошной красной мантии – ничто не трогало его. По идее, это был миг его триумфа, но со времени утраты Сары он почти лишился способности чувствовать удовлетворение.
Хайд с трудом поднялся с Шерстяного мешка и дал слово королю.
Карл II был человеком крупным, примерно на фут выше отца, настоящее олицетворение монарха: красивый, мужественный, черноволосый, темноглазый – в юные годы его называли Черным мальчиком. Властным голосом он зачитал речь, написанную для него Хайдом и поправленную Нэйлером.
– Мне приходится иногда представать перед вами, но никогда не делал я этого с большей охотой, нежели сейчас. И мало найдется в королевстве людей, с таким нетерпением ожидающих принятия сего билля, нежели я…
Нэйлер обвел глазами зал, выхватив несколько знакомых лиц: его патрон маркиз Хартфорд, ныне возведенный до звания герцога Сомерсета, выглядел дряхлым и хрупким. Герцог Йоркский, младший брат короля, сидел возле трона со скучающим выражением на лице. Сэр Орландо Бриджман, верховный судья, которому предстояло как помогать правоведам выдвигать обвинения против цареубийц, так и председательствовать затем на суде над ними – всё в интересах беспристрастного разбирательства.
– …Те же предусмотрительность и благоразумие, кои подвигли меня выказать столь приятную моей натуре милость, побуждают меня проявить суровость и твердость. И призываю вас всех, милорды и джентльмены, поддержать меня в проявлении этой справедливой и необходимой суровости…
При повторении слова «суровость» глухой и мощный гул одобрения вознесся к кессонной крыше.
Вскоре все закончилось. Король завершил обращение горестной просьбой о деньгах, – очевидно, он сам вставил в последний момент эту фразу: «Со времени приезда в Англию я и шиллинга не могу дать своим братьям». Затем клерки положили перед ним Закон забвения, он склонился над столом, подписал, покивал в ответ на аплодисменты и удалился в ту же дверь, через которую вошел, кивнув нескольким знакомым. Хайд засеменил следом на распухших ногах, сделав Нэйлеру знак следовать за ним, в переполненный зал за троном.