Девушка с корабля

Но она укусила его в плечо. Вряд ли с ней можно позволить себе что-либо в этом роде.

– Извините, пожалуйста, – воскликнула девушка.

Конечно, раз она сама высказывает сожаление по поводу содеянного ею… ведь, импульсивная девушка может в конце концов укусить вас в плечо в момент раздражения, обладая в то же время нежной, женственной натурой.

– Видите ли, толпа вредно действует на нервы Пинки-Будлс.

Сэм, может-быть, и не понял бы этой фразы, если бы в этот момент из-под пледа, который держала под мышкой девушка, не раздался визгливый лай. Он отчетливо выделился на фоне смешанного гула голосов разных маменек, твердивших разным сынкам и дочкам, чтобы они берегли себя и писали почаще; разных Биллей, которые уговаривали разных Диков заглянуть в Париже к старине Джо и передать ему поклон, выкриков торговцев фруктами, сластями, журналами, американскими флагами, телеграфистов и прочего люда.

– Надеюсь, он не сделал вам больно? Вы третий, которого он кусает сегодня. При этом девушка, как бы поздравляя собачонку, поцеловала ее в кончик черного носа. – Не считая, конечно, официантов в отеле, – добавила она.

С этими словами она исчезла в толпе, и Сэму осталось лишь мечтать о том, что он мог бы ответить ей, и повторять про себя все остроумные, находчивые замечания, которые всегда приходят в голову слишком поздно.

В действительности он так и не сказал ничего. Ни одного звука, кроме первого резкого возгласа, вырвавшегося у него, когда его укусила собачонка. Теперь он внутренне кипел и злился. Что за дикая толкучка! Ведь он чего доброго никогда в жизни не встретится больше с этой девушкой. По внешнему виду она скорее походила на тех девушек, которые приходят провожать друзей, но сами никогда не уезжают. И какое воспоминание сохранит она о встрече с ним. Она смешает его в своей памяти с посещением лечебницы для глухонемых..

Сэм добрался, наконец, до сходен, предъявил свой билет и проложил себе дорогу сквозь толпу пассажиров, друзей пассажиров, стюардов, младших офицеров и матросов, запрудивших палубу. Он спустился вниз по главной лестнице, где ощущался сильный запах каучука и маринованных огурцов, добрался до столовой и отсюда повернул по узкому коридору, ведшему в его каюту.

На больших океанских пароходах каюта – вещь чрезвычайно странная. Когда вы разглядываете ее на плане, в конторе пароходной компании, и служащий этой компании, показывая ее вам, обводит вокруг карандашом, она кажется вам очень просторной, у вас создается впечатление, будто после того, как вы уставите в ней все свои чемоданы, у вас еще хватит места для приема немногочисленных друзей и даже для импровизированных танцев. Когда же вы являетесь на пароход, оказывается, что каюта уменьшилась до размеров какого-то маленького буфетика, куда невозможно засунуть даже кошку. А затем на другой день, после выхода парохода в море, каюта снова значительно увеличивается. По той или по другой причине необходимость засовывать туда кошку отпадает, и вы начинаете чувствовать себя в ней вполне комфортабельно.

Покачиваясь на узенькой ступеньке, которая на плане была пышно обозначена диваном, Сэм начинал испытывать гнетущее чувство, появляющееся обыкновенно при второй фазе. Он готов был уже пожалеть, что убедил пароходную компанию дать ему другую каюту, дабы иметь возможность путешествовать в обществе своего кузена Юстеса. Им придется тут тесновато. Чемоданы Юстеса находились уже в каюте и буквально загромождали ее. Hо Юстес был славным малым и веселым спутником. А Сэм сознавал, что если рыжеволосой девушки не будет на пароходе в числе пассажиров, то потребность его в веселом спутнике может сильно обостриться.

В коридоре раздались чьи-то шаги. Отворилась дверь.

– Хэлло, Юстес! – воскликнул Сэм.

Юстес Хайнетт молча кивнул головой, присел на чемодан и испустил глубочайший вздох. Это был невысокого роста, хрупкий на вид молодой человек, с бледным, не глупым лицом. Черные волосы прядями спускались ему на лоб. Он был похож на человека, пишущего белые стихи, так оно и было в действительности.

– Хэлло! – произнес он глухим голосом.

Сэм с удивлением взглянул на кузена. Он не видел его уже несколько лет, но, помня его по университету, ожидал встретить теперь нечто более жизнерадостное. Больше того, он надеялся, что Юстес внесет массу оживления в их путешествие. Человек же, сидевший сейчас перед ним на чемодане, вряд ли годился на эту роль, даже в обществе, состоящем исключительно из русских романистов.

– В чем дело? – спросил Сэм

– Дело? – безрадостно улыбнулся Юстес. – Ни в чем, решительно ни в чем… только сердце разбито у меня. – Он многозначительно посмотрел на графин с водою, стоявший на полке над его головой, предмет, совершенно невинный, заготовленный пароходной компанией для тех пассажиров, которым вздумалось бы во время переезда почистить себе зубы.

– Если ты хочешь выслушать мою историю… начал он.

– Давай, брат!

– Она коротка.

– Тем лучше!

– Вскоре после моего приезда в Америку я встретил девушку…

– Кстати, о девушках, – восторженно перебил его Сэм – я только-что встретил одну, так второй подобной не найти, брат, в целом свете. Дело было так: я пробивался сквозь толпу к пароходу, когда вдруг…

– Кто из нас будет рассказывать свою историю, я или ты?

– Ах, извини, пожалуйста, продолжай.

Юстес Хайнетт вперил свой взор в печатную бумажку, наклеенную на стену и уведомлявшую пассажиров данной каюты, что их стюарда зовут «Джон Мидгли».

– Это была необыкновенная очаровательная девушка.

– И моя тоже. Даю тебе честное слово, что в жизни своей я не видал ничего подобного…

Конечно, если ты предпочитаешь, чтобы я отложил свой рассказ… – холодно начал

Юстес.

– О, извини, пожалуйста! Продолжай.

– Это была необыкновенная, очаровательная девушка.

– Как ее звали?

– Вильгельмина Беннетт. Это была необыкновенная, очаровательная девушка и притом поразительно умная. Я читал ей все написанные мною стихи, и они страшно нравились ей. Она любила также мое пение. Беседа со мною, по-видимому, сильно интересовала ее. Она восхищалась моим…

– Понимаю. Теперь продолжай свою историю.

– Не перебивай пожалуйста, – сердито промолвил Юстес.

– Я испугался только, что ты не успеешь закончить: ведь весь переезд длится каких-нибудь восемь дней.

– Теперь я забыл, на чем остановился.

– Ты рассказывал, что она была очень хорошего мнения о тебе. Что же случилось? Должно быть, когда ты явился делать предложение, оказалось, что она уже обручена с кем-нибудь другим.

– Ничего подобного, я просил ее руки и получил согласие. Оба мы решили повенчаться без всякой помпы. Она боялась, что отец ее помешает нашей свадьбе, если узнает об этом заранее, а я был уверен, что мать никогда не даст своего согласия на брак с нею, – вот поэтому мы и решили обвенчаться втихомолку. Как раз теперь, – продолжал Юстес, бросая мрачный взгляд вокруг, – я переживал бы медовый месяц. Все было улажено, я получил нужные документы и уплатил пастору. Я даже купил себе новый галстук для венчания.

– И тут вы поссорились!

– Ничуть не бывало. А что, если бы ты перестал подсказывать мне? Я сам расскажу тебе, как все вышло. Случилось вот что: каким-то образом, не знаю уж как, мать пронюхала об этом. И, конечно, все пошло прахом. Она расстроила нашу свадьбу.

Сэм был возмущен. Он искренно недолюбливал тетку Аделину и, видя горе кузена, негодовал на все еще больше.

– Расстроила свадьбу? Я уверен, что она сказала тебе: «Послушай Юстес, тебе не следует жениться». А ты ответил: «Слушаюсь, мамаша».

– Она ничего решительно не говорила. Вообще об этом не было никаких разговоров. Может-быть, она даже ничего и не слыхала о моем намерении жениться.

– Но, тогда как же она могла помешать вам?

– Она стащила у меня брюки.

– Стащила брюки?

– Да, понимаешь, все штаны сперла, все как есть. Она встает раньше меня и, по-видимому, зашла ко мне в комнату, когда я еще спал. Тут она и ограбила меня начисто. Когда я проснулся и начал одеваться, я не мог найти ни одной пары брюк. Я искал повсюду. Наконец, я прошел в гостиную, где она писала письма, и спросил ее, не видала ли она где-нибудь моих штанов. Она ответила, что послала утюжить их. По ее словам, она знала, что я никогда не выхожу по утрам, – это отчасти правда, – а к завтраку все брюки будут готовы. Ты понимаешь, а мне надо было быть в церкви в одиннадцать часов утра. Я сказал ей, что у меня назначено в одиннадцать часов в высшей степени важное свидание с нужным человеком, тогда она пожелала, конечно, узнать, какое это свидание; я попробовал придумать что-нибудь, но вышло довольно слабовато, и мамаша заявила, что будет гораздо лучше, если я позвоню по телефону и отложу свидание. Я так и сделал. Позвонил по первому попавшемуся мне в телефонной книжке номеру и сообщил какому-то человеку, которого я никогда за всю жизнь не видел в глаза, что не могу встретиться с ним, потому что я без штанов. Он ответил мне, что я ошибся номером. А мать все время прислушивалась к нашему разговору и так как я знал, что она знает, потому что я чувствовал, что она знает, а она знала, что я знаю, что она знает… Словом, это было отвратительно.

– Ну, а как с девушкой?

– Она отказала мне. Должно-быть, она ждала меня в церкви от одиннадцати до половина второго, и это ей, наконец, надоело. Когда я пришел к ним вечером в гости, она не вышла ко мне, а вместо этого передала письмо, в котором она заявляла, что, по ее мнению, все вышло к лучшему, ибо, подумав обстоятельно, она пришла к заключению, что ошиблась. Далее там было что-то относительно того, что я не так динамичен, как она думала. В заключение писала, что ей хотелось бы иметь мужа вроде Ланселота или сэра Гелехода, и просила меня поставить на этом деле крест.

– А ты ничего не сказал ей про брюки?

– Сказал, но это только ухудшило положение. Она заявила, что может простить человеку все, только не то, что он смешон.

– По-видимому, дело кончено, – сентенциозно произнес Сэм. – От девушки нельзя требовать большего.

– Я сам это чувствую, но это нисколько не изменяет того, что жизнь моя испорчена. Я превратился в женоненавистника. Подумай, в какую дьявольскую переделку я попал. Ведь все стихи, написанные мною до сих пор, воспевали женщин, а теперь мне придется обрабатывать этот сюжет с совершенно противоположной точки зрения. Женщины! Когда я подумаю о поведении моей матери и о том, как обошлась со мною Вильгельмина, я только изумляюсь, почему до сих пор не издано никакого закона против женщин. Сколько зла причинили женщины! Кто, например, предал Капитолий?..

– В Вашингтоне? – с удивлением спросил Сэм. Он ничего не слыхал об этом до сих пор, хотя, по правде сказать, в газетах он читал только отдел спорта.

– В Риме, идиот! В древнем Риме.

– Ах, так давно!

– Я цитирую стихи из «Сироты» Томаса Отвэя. Как бы я хотел писать такие стихи! Отвэй понимал, о чем говорил. «Кто предал Капитолий? Женщина! Кто погубил для мира Марка Антония? Женщина! Кто вызвал десятилетнюю войну и превратил древнюю Трою в груду пепла? Женщина! Проклятая, лукавая женщина-разрушительница».

– Да, конечно, до известной степени он, может быть, и прав, т. е. в отношении некоторых женщин, я хочу сказать. Но та девушка, которую я встретил сейчас…

– Замолчи! – воскликнул Юстес. – Если ты хочешь сказать о женщине что-нибудь ядовитое, уничтожающее, говори, и я жадно буду слушать тебя. Но если ты хочешь просто распространяться насчет смазливой рожицы какой-нибудь девчонки, в которую ты втюрился по глупости, то ступай рассказывать об этом капитану или корабельному коту, или Мидгли. Постарайся понять, что я переживаю мучительную минуту. Я превратился в развалину, я изнемог, я человек без будущего. Зачем мне жизнь? Любовь? Я никогда не буду больше любить. Работа? У меня нет работы. Вот разве запить.

– Кстати, – сказал Сэм, – надеюсь, что они откроют бар, как только мы отойдем от берега на три мили в открытое морс. Ты, наверно, не прочь раздавить по маленькой?

Юстес мрачно покачал головою.

– Неужели ты воображаешь, что я стану проводить время на море в пьянстве и обжорстве? Как только пароход отойдет от пристани, я залягу в постель и больше не встану. Собственно говоря, я думаю, что благоразумнее всего завалиться сейчас же. Пожалуйста, если тебе хочется идти на палубу, не стесняйся.

– Мне начинает казаться – проговорил Сэм, – что я немного ошибся, вообразив, что ты сыграешь для меня в этом путешествии роль солнечного луча.

– Солнечного луча? – повторил Юстес, вытаскивая из чемодана пижаму цвета мов. – Не солнечного луча, а вулкана!

Сэм вышел из каюты и направился к лестнице. Ему хотелось пробраться на палубу и удостовериться, нет ли там девушки. Как раз в это время происходило отделение козлищ от агнцев: пассажиры остались на палубе, а их друзья возвращались на берег. Легкое дрожание обшивки судна возвестило Сэму, что разделение, по-видимому, уже кончилось. Пароход начал двигаться. Сэм бросился вверх по лестнице. На палубе она или нет? Ближайшие минуты должны были дать ему на это ответ. Он поднялся по лестнице и вышел на залитую народом палубу. В этом момент раздался чей-то отчаянный крик, покрытый шумом голосов толпы. Сэм увидел, что черная масса людей, перегнувшись через перила, смотрит на воду.

Самюэль Марлоу был не из тех людей, которые проходят мимо какого-нибудь инцидента. Если на улице падала лошадь, он непременно вмешивался в толпу. Как бы он ни был занят, у него всегда находилась минутка, чтобы остановиться и посмотреть на пустое окно, на котором был наклеен билетик: «Следи за этим местом». Словом, он принадлежал почтенному цеху зевак, и поэтому кинуться к перилам и оттолкнуть в сторону какого-то толстяка в дорожной фуражке было для него делом одного мгновения. Таким образом, он сразу же увидел, что произошло, а через секунду уже сам висел на перилах.

В воде барахтался какой-то человек, верхняя половина которого, высовывавшаяся из воды, была облечена в синюю материю. На голове y него был котелок, и он от времени до времени отрывался на секунду от борьбы с водной стихией, чтобы поправить на голове шляпу.

Марлоу едва успел налюбоваться этим зрелищем, как вдруг заметил на палубе пленившую его девушку. Она стояла в нескольких шагах от него и, перегнувшись через перила, смотрела широко раскрытыми глазами на то, что происходило в воде.

Взглянув на девушку, Сэм мгновенно понял, что ему представляется случай произвести на нее самое потрясающее впечатление. Что подумает она о человеке, который, не заботясь о собственной жизни, бросится в воду спасать другого? «Среди присутствовавших есть несомненно мужчины, которые смело могли бы сделать это» – подумал он, готовясь переменить свою позицию на более безопасную.

Как-раз в этот момент толстяк в дорожной кепке, которого Сэм оттолкнул в сторону, прыгнул в воду. Оказалось, что он отступил только для того, чтобы взять разбег. Прыгая в воду, он вывел Сэма из состояния равновесия; молодой человек на одно мгновение повис между небом и водою, а затем, перелетев через борт, устремился на соединение с синим пиджаком, который в это время как раз обнаружил, что шляпа его слезла на бок и остановился, чтобы водрузить ее на место.

За тот короткий промежуток времени, что Марлоу провел в каюте в разговоре с Юстесом, наверху произошли довольно любопытные вещи. Не то чтоб какие-нибудь чрезвычайные, но все же довольно любопытные. О них придется рассказать. Всякая повесть, если вы хотите захватить читателя, должна безостановочно развиваться, идти вперед. Она должна двигаться. Она должна перескакивать с утеса на утес, подобно альпийским козам. Если я что-либо ненавижу на свете, так это такую повесть, которая в первой главе заинтересовывает вас своим героем, а во второй начинает рассказывать вам биографию его дедушки. Однако, в данном случае нам придется немного отступить назад. Мы должны вернуться к тому моменту, когда молодая девушка с рыжими волосами, уложив свою пекинскую собачку в каюту, вышла на палубу. Это случилось как раз в то время, когда Юстес начал свой рассказ.

Девушка подошла к перилам и стала сосредоточенно разглядывать берег. На палубе стоял грохот, так как матросы снимали сходни и укладывали их на нижнюю палубу. Девушка издала легкий крик отчаяния. Затем лицо ее вдруг прояснилось, и она замахала рукою, чтобы привлечь внимание пожилого человека с красной физиономией, побагровевшей еще больше от натуги, ибо человек этот только-что проложил себе путь к самому берегу и всматривался теперь в пассажиров парохода, теснившихся у перил.

Судно начало медленно двигаться, направляясь к середине реки. Только тут пожилой человек, стоявший на пристани, заметил девушку. Она старалась что-то просигнализировать ему жестами. Он отвечал ей тем же. Он вынул носовой платок, быстро завязал в него связку банковых билетов, отодвинулся, чтобы очистить вокруг себя место, и, размахнувшись, изо всей силы бросил платок с деньгами по направлению к палубе. Платок описал красивую дугу и, не долетев до парохода приблизительно футов на шесть, упал в воду, где, развернувшись, точно лилия, пустил по воде банкноты достоинством в двадцать, десять, пять и один доллар.

Как раз в этот момент мистер Оскар Свенсон, один из самых меркантильных людей, когда-либо прибывавших из Швеции, сообразил, что ему представляется случай, и, может-быть, единственный в жизни, легко и существенно увеличить свои личные сбережения. По профессии своей он принадлежал к людям, которые зарабатывают себе кусок хлеба тем, что лениво бороздят в лодке водную гладь. Теперь он также сидел в лодке и посылал последние приветствия отчалившему судну, покачиваясь около него на веслах. Увидев перед собой плывущие банкноты, он, разумеется, не устоял против искушения. Издав какой-то отрывистый лай, выражавший собою восторг, лодочник поправил на голове котелок и бросился в воду. Через секунду он уже собирал деньги обеими руками.

Он все еще был занят этим приятным делом, когда сильный всплеск, раздавшийся возле него, заставил его на мгновение скрыться под воду, а, вынырнув на поверхность, он, не без сожаления, заметил, что к нему присоединился молодой человек в синем фланелевом костюме.

– Свенск! – воскликнул мистер Свенсон, а может-быть это было какое-нибудь другое слово, которым уроженцы Швеции выражают свое недовольство. Появление нового лица было ему неприятно. Он отлично собирал деньги один, чувствуя себя, так сказать, господином положения. Сэм Марлоу являлся для него конкурентом, а мистеру Свенсону в этом деле менее всего желательны были конкуренты. «Только тот путешествует быстро, подумал мистер Свенсон, кто путешествует один».

Сам Марлоу был от природы наделен философской жилкой. Он обладал способностью применяться к обстоятельствам. В его планы не входило перелетать через перила и нырять в ту воду, которая походила на суп и от которой, кроме всего прочего, разило нефтью и дохлыми крысами, но теперь, очутившись в ней, он решил как можно лучше использовать свое положение. По счастливой случайности он плавал мастерски, и дома у него даже хранился небольшой кубок, который он получил в школе, как приз на конкурсе спасания жизни. Он хорошо знал, что нужно сделать. Вы заплываете позади жертвы, хватаете ее крепко под мышки и затем переворачиваетесь на спину. Мгновение спустя изумленный мистер Свенсон, плававший сам не хуже любого земноводного и ни минуты не подозревавший, что кому-нибудь придет в голову нелепая мысль спасать его, почувствовал, как его схватили сзади и с силой оттащили в сторону от десятидолларовых банковых билетов, которые он только что собирался поймать. Глубочайшее изумление, вызванное этим нападением, на некоторое время лишил его дара речи. Но если бы даже ему удалось изрыгнуть все шведские проклятья, которые могла изобрести в этот момент его голова, то они, все равно, едва ли долетели бы по адресу, так как толпа на берегу приветствовала смелый подвиг молодого человека восторженными криками. Этим людям нередко приходилось платить хорошие деньги за несравненно менее волнующие зрелища на картинах кинематографа. Теперь они бешено аплодировали. Между тем пароход медленно, но неуклонно двигался к середине реки.

Единственным минусом в школьных конкурсах спасания жизни, – если рассматривать эти конкурсы с точки зрения подготовки пловцов для будущего, – является то, что предметом, спасаемым в подобных случаях из воды, бывает кожаное чучело, а из всех вещей на свете кожаные чучела, пожалуй, самые мирные и флегматичные. Во всяком случае, чучело сильно отличается в этом отношении от одаренного пятью чувствами шведского джентльмена шести футов ростом, как бы изготовленного из стали и каучука, а особенно, если его оттаскивают силою от наличных денег, которые он имеет основание считать своей законной добычей. Вместо того, чтобы инертно лежать в объятиях Сэма и позволить ему спасти себя по всем правилам искусства, мистер Свенсон начал брыкаться так, словно на него напали грабители и убийцы. Несмотря на все свое отвращение ко всякого рода конкурсам и состязаниям, мистер Свенсон пошел бы и на это, однако, лишь при условии, чтобы это было вполне честное состязание. Но оттаскивать своего конкурента от добычи, чтобы захватить ее самому, – вот как чудовищно извращал этот человек благородные побуждения Сама, – этого никак уже не назовешь честным состязанием, и вся душа мистера Свенсона кипела благородным негодованием. Поэтому он немедля вступил в самую ожесточенную борьбу. Он вытащил из воды свои огромные волосатые руки и метнул ими в сторону, где, как он предполагал, должно было находиться лицо его соперника.

Но Сэм был подготовлен к такой возможности. Опыт научил его, что утопающий человек нередко борется со своим спасителем, вопреки собственным интересам. В таком случае, как это ни жестоко, утопающего следует оглушить, привести в бесчувственное состояние. Сэм решил оглушить мистера Свенсона, хотя, если бы он был знаком с этим джентльменом покороче и знал бы, что тот славится по всему побережью, как обладатель самой крепкой головы, он понял бы всю тщету своей попытки. Приятели мистера Свенсона в подходящие моменты нередко пытались оглушать его с помощью бутылок, сапог и кусков свинцовых труб, но всегда удалялись посрамленные и угнетенные неудачей. Сэм, не осведомленный об этом обстоятельстве, попытался достичь того же самого ударом кулака, который он ловко нанес по самой макушке котелка мистера Свенсона.

Хуже этого он ничего не мог придумать. Мистер Свенсон был очень высокого мнения о своей шляпе, и это грубое нападение на нее как бы подтвердило самые мрачные его подозрения.

Убедившись окончательно, что ему остается только как можно дороже продать свою жизнь, он вырвался из объятий нападающего, повернулся, схватил Сэма за горло, сжал его руки и вместе с ним скрылся под водой.

Проглотив первую пинту морской воды и приступив ко второй, Сэм стал смутно соображать, что ему, кажется, пришел конец. Мысль эта невыразимо возмущала его. Это, по его мнению, было самое глупое и бессмысленное, что могло бы с ним случиться. Почему именно он должен погибнуть таким образом? Почему не Юстес? Вот ему такой конец был бы как раз в пору. Разочарованный Юстес увидел бы в этом возможность освободиться от страданий.

Он прекратил эти размышления, чтобы высвободиться из передних конечностей мистера Свенсона. В этот момент он не сомневался, что на свете не существует более неприятного субъекта, чем мистер Свенсон, даже тетка Аделина и та была лучше. Это был не человек, а спрут какой-то, осьминог. Сэму казалось, что он насчитывает семь отдельных ног, обвившихся вокруг него и по меньшей мере столько же рук. Ему представлялось, что он борется не на жизнь, а на смерть с целой ротой шведов. Он вложил все свое мужество в одно последнее усилие…Что-то как будто подалось… он был свободен. Задержавшись только для того, чтобы отвесить мистеру Свенсону здоровенный удар по физиономии, Сэм всплыл на поверхность. Что-то острое и твердое стукнуло его по голове. Затем что-то подцепило его за ворот пиджака, и, наконец, отдуваясь, как кит, он шлепнулся в лодку.

Немного времени провел Сэм с мистером Свенсоном под водою, но его было достаточно для того, чтобы целая флотилия явилась на сцену для спасания банкнот. Тот факт, что течение в этом месте скрещивалось, не ускользнул от наблюдения навигаторов, и все они поспешили сюда, как один человек. Первым на место происшествия прибыл буксир «Рюбен С. Ватсон», шкипер которого прихватил с собою за компанию свою маленькую дочь. Этому обстоятельству Марлоу и был обязан своим спасением. Женщины нередко вкладывают долю чувства туда, где мужчины усматривают только деловую сторону; девочка настояла на том, чтобы семейный лодочный багор, который был пущен в ход в качестве гарпуна для вылавливания банковых билетов, использовали бы для менее доходной, но более гуманной цели, а именно для извлечения молодого человека из морских глубин.