Дава в заснеженных горах
– Я привыкну, – ответил Юэлян. – Все равно у связистов тоже не разрешают сидеть в интернете.
– Ты просто еще ни разу не зимовал на заставе, – сказал старина Сун. – Это тяжко до смерти. Лишь переживший зиму может называться тибетским солдатом, только ему известно, почем фунт лиха. Скажу тебе так: ты точно еще пожалеешь!
– Я нисколько не пожалею, – отозвался Юэлян. И помолчав, добавил: – В жизни как в шахматах. Если ход сделан, жалеть уже нельзя!
Старина Сун хмыкнул и ничего не ответил.
Юэлян знал, что на высокогорной заставе тяжелые условия, причем их Годунла – еще не худший вариант. Но как бы ни было сложно, если другие справляются, справится и он. «Как солдат Народной освободительной армии я мечтаю на собственном опыте осознать, что такое охранять границы родной страны на пограничной заставе. Я не боюсь ни испытаний, ни усталости», – так Юэлян написал в своем заявлении о переводе. Правда, кое о чем писать все-таки не стал: он хотел знать, в каких условиях служил отец, через какие испытания прошел. Юэлян давно сказал себе: «Если отец выдержал, то и я смогу».
Какое-то время они ехали в тишине, а потом Юэлян поинтересовался:
– Так почему же ты сам до сих пор не уехал?
– А что я? – ответил старина Сун. – Вот должен был уехать в этом году, да начальство велело остаться еще на годик, помочь новому взводному, так что придется мне и эту зиму здесь с ребятами тосковать…
Юэлян отлично знал эти слова. Отец в своих письмах сетовал на то же самое…
Солдаты молча уставились за окно на все больше пустеющие горы. Пышная зелень потихоньку пропала: автобус поднялся выше снеговой границы. Попадались только низкие кусты на обочине. За окном все было покрыто, устлано, занесено снегом, мороз сливался с морозом и порождал этот суровый ледяной мир. Ширины дороги едва хватало на одну машину. Еще чуть вверх, и пропали даже кустарники – остался лишь безбрежный океан снега.
Уже по тому, как старина Сун произнес «тосковать», было ясно: жизнь тут невеселая. Но Юэлян утешал себя: «Отец в те годы жил в куда худших условиях и как-то перетосковал. Значит, перетоскую и я!»
Снежная застава
Сегодня я прямо-таки сросся с рюкзаком: он стал моей переносной конурой.
Я поселился в рюкзаке солдата и уже с ним оказался в автобусе. Мне было слышно, как они разговаривают и постоянно повторяют слово «застава». Я не знал, что оно означает. Я не понимал, куда меня везут, но держаться рядом с солдатом было надежнее, чем бесцельно скитаться по свету. Мама говорила: «Если что-нибудь случится, не стоит паниковать. Нужно принять это как данность и искать выход». Так что я сперва пойду с ними, а как выпадет возможность – вернусь в Ядун и найду маму.
Но автобус поднимался все выше в горы. Вскоре за окнами уже не осталось никаких деревьев, но мы все равно продолжали ехать. Куда? На край света, что ли?
Так продолжалось очень долго. Наконец автобус остановился и я услышал чей-то голос:
– Служивые, вам тут выходить! Не обессудьте, ближе подбросить не смогу…
– Ничего, все в порядке! Выйдем здесь, – отозвались солдаты, вышли из автобуса и сказали: – Туцзици!
А водитель ответил:
– Цзиньчжумами, чжасидэлэ!
«Туцзици» по-тибетски значило «спасибо», а «чжасидэлэ» – «всего вам доброго». Я целыми днями слушал, как хозяйка говорила покупателям своих ковров «туцзици» да «чжасидэлэ». Но что такое «цзинь-чжумами»? Этого я не знал.
Послышался грохот: автобус уехал. Я высунулся из рюкзака. Почему все так изменилось? Со всех сторон нас окружали сплошные горы: ни деревца, ни цветочка, ни речки. В морду мне ударил ледяной ветер, он был жесткий, как проволочная щетка, и от его порывов шерсть вставала дыбом. Я невольно задрожал и прищурился.
Зачем солдаты вышли именно здесь? Тут нет никаких домов, голые склоны покрыты лишь крупными валунами и каменной крошкой, из щелей пробивается терновник. Мы же замерзнем до смерти!
Молодой солдат посадил меня на рюкзак и сделал несколько снимков на фоне гор. Затем потыкал пальцем в телефон и набубнил сообщение:
– Тут пока еще ловит, выше связи уже не будет! Скину вам пару кадров, а потом уже отнесу щенка на заставу. Наша застава называется Годунла, она вот на этой горе, на высоте четыре с половиной тысячи метров. «Ла» значит «горный перевал», а «Годунла» – «гора Годун». Красиво, да? Чжасидэлэ!
Солдат постарше поторопил его:
– Братишка Хуан, пойдем скорее!
Молодой солдат продолжал смотреть в телефон. Он дождался, пока сообщение отправится, положил меня в рюкзак, закинул его на спину и пошел наверх.
Значит, того, кто меня несет, зовут братишка Хуан? Хорошее имя!
Солдаты шли молча. Очень скоро у них сбилось дыхание. Конечно, они утомились: мало того, что тащат огромные рюкзаки, так еще и в гору карабкаются. Кроме того, чем больше высота, тем быстрее устаешь от ходьбы. Я хотел попросить его поставить меня на землю, чтобы я шел сам и ему стало полегче, но не знал, как это сделать. У меня все сильнее кружилась голова и не оставалось сил подать голос.
Братишка Хуан тащил меня довольно долго. Вдруг я услышал чей-то крик:
– Вернулись! Старина Сун и Юэлян вернулись из города!
Кричал не один человек, кажется, их было несколько. У меня от сердца отлегло: значит, здесь живут люди, а если так – непременно найдется, где жить и чем питаться? Голоса приближались, прерываемые тяжелым дыханием. Нас окружили смех и приветливый гомон. Сквозь головокружение мне послышался собачий лай. Да нет, не может быть!
Наконец-то потеплело и перестало трясти. Похоже, этот братишка Хуан принес меня в дом. Я облегченно выдохнул: очень уж хотелось хорошенько поесть, попить и поспать…
Нас окружила целая толпа, люди кричали что-то наперебой, как школьники, что сгрудились вокруг учителя перед поездкой всем классом на экскурсию. Кто-то, похоже, даже нетерпеливо стягивал с братишки Хуана рюкзак. Старина Сун распорядился:
– А ну-ка успокоились! Дайте хоть глоток воды сделать.
Братишка Хуан перевесил рюкзак со спины себе на грудь и похлопал по нему:
– Угадайте, что за сокровище я сегодня принес?
– Что же ты мог принести? – отозвался кто-то. – Книжки, небось? Братишка Хуан гоготнул, открыл рюкзак и вытащил меня наружу.
Я вытаращил глаза: наконец-то можно разглядеть, кто тут находится. Да здесь же одни солдаты! Совсем юные, все в одинаковой форме. При виде меня их лица вытянулись с одним и тем же выражением: «Вот это сюрприз!»
– Какой маленький щеночек!
– Где ты его достал?
– Это что за порода?
– Как звать егозу? Сколько ему? Парень или девка?
И только солдат-тибетец ничуть не удивился:
– Ой, да это же просто маленький ци, что тут такого? Как будто для нашего взвода впервой.
«Ци» по-тибетски «собака», это я понимал.
Солдаты тискали меня по очереди, передавая из рук в руки. Я с удивлением обнаружил, что от каждого пахло тем, что мне очень нравилось: собаками. Видимо, нам, собакам, они были хорошими друзьями. Отлично, значит, я оказался среди своих.
– Это, должно быть, бульдог. Взгляните на его вздернутый нос! – пытался угадать кто-то.
– Да нет, по-моему, похож на лабрадора: у него уши, как два лопуха, – возражали ему.
– А я думаю, ретривер, золотистый ретривер, выглядит таким же послушным.
– Говорю вам, это дворняга, – авторитетно заявил тибетец. – В нашей деревне все ци – дворняжки.
Дворняжка? А, он имеет в виду, что я не чистокровный. Вообще-то, есть выражение: «Героев о родословной не спрашивают». Почему вас так интересует моя порода? В конце концов, я отличная собака, просто превосходная. Мама говорила, что я и здоровый, и умненький, и смелый, и добрый. А еще она говорила, что я вырасту выдающимся псом. До какого возраста нужно вырасти? Этого я не знал и не успел спросить перед тем, как потерялся. В общем, погодите у меня! Рано или поздно я вам покажу, какой я молодец.
Но пока что я был всего лишь замученной, обессилевшей собакой, которой страшно хотелось спать. Но солдаты всё стояли кружком и изучали меня с ног до головы. И с этим я ничего поделать не мог – оставалось лишь недовольно поскуливать себе под нос.
Подошел низкорослый солдат, взглянул на меня и с недоброй улыбкой заявил:
– Я вот что думаю. Давайте-ка назовем его «Хуан-младший» – Сяо-Хуан. «Хуан» значит «золотой», в точности как его шерсть. К тому же именно Хуан Юэлян принес его к нам. Эй, Юэлян, в следующий раз, когда я кликну Хуана, посмотрим, кто из вас двоих прибежит быстрее.
Послышались смешки. Явно недовольный братишка Хуан бросил на солдата взгляд, но ничего не ответил. Тибетец вставил:
– А мне кажется, лучше назвать Давой. Это имя значит то же, что и имя Юэляна, а звучит иначе. Дава – луна. Луна – Дава. Юэлян, что думаешь?
Братишка Хуан тут же отозвался:
– Дава? Отлично, это подходит!
Как же я обрадовался! Тибетец отнесся ко мне с такой заботой, что угадал мое настоящее имя. Ведь хозяйка так и назвала меня – Дава!
Я тихонько лизнул ему руку, мне ужасно захотелось сказать: «Туцзици». Но стоило мне открыть пасть, как оттуда полилось что-то липкое. Меня стошнило… Позорище.
– Что это с ним? Горная болезнь? – спросил тибетец.
– У собак горной болезни не бывает, его в автобусе укачало. Ты посмотри, какой нос мокрый – знак того, что собаку укачало.
– Если у собаки мокрый нос, это значит, что она здорова, ясно тебе? – возразил низкорослый солдат. – Взгляни на наших: Ламу, Найя и Сэнгэ – у всех носы мокрые.
– Но когда он слишком мокрый, это из-за качки, – настаивал братишка Хуан. – Смотрите на него, даже пузыри носом пускает. Ясно, что ему плохо.
Они все спорили обо мне, а я никак не мог сказать, что думаю сам. Я был согласен с братишкой Хуаном: меня укачало. Ведь я никогда не ездил на автобусе, да еще и так долго, да еще и по серпантину. Мне плохо и опять тошнит, надо держаться.
Тут снаружи раздался пронзительный свист, и старина Сун громко объявил:
– Общий сбор! Братишка Хуан, оставайся здесь и приберись. Остальные – на улицу!
Послышались торопливые шаги, и через мгновение в комнате стихло.
Вот так я и попал на заставу Годунла, так и стал Давой в заснеженных горах.
К сожалению, мое появление обернулось для всех большими хлопотами. От качки в автобусе и горного холода я заболел. Несколько дней я не просто не выходил из дома, но даже не вылезал из конуры. Я лежал в гнездышке, которое смастерил для меня братишка Хуан: в картонную коробку из-под минеральной воды он постелил толстый холщовый мешок. Я лежал внутри и чувствовал себя в безопасности.
Братишка Хуан приходил ко мне каждый день, как только появлялась свободная минутка, и давал мне лекарство. Оно было невкусное – братишка Хуан поил меня, зажимая мне нос. «Недостаток кислорода, – говорил он, – укрепляет иммунитет». Но чаще всего он, конечно, заваривал мне ароматное растворимое молоко. Очень вкусный напиток из его личных запасов.
Другие солдаты тоже время от времени заходили навестить меня и угощали остатками колбасы. Потом появился человек, которого все называли «взводный», и от него тоже пахло собаками. Все относились ко мне хорошо, и я понемногу успокоился.
Вскоре я узнал имя тибетца – его звали Лобу Цыжэнь. Он был близким другом братишки Хуана. Еще я узнал имя низкорослого солдата – его звали Чжоу Цзюньцзе. Низкорослому солдату нравилось издеваться надо мной, он дергал меня за хвост или зажимал морду, и я, завидев его, спешил скрыться. Я научился различать командиров первого и второго отделения, хотя одеты они были совершенно одинаково.
Но больше всех я любил братишку Хуана.
Братишка Хуан не был красавцем. Ростом пониже взводного, он не мог похвастаться ни выдающимся носом, каку командира первого отделения, ни большими глазами, как у старины Суна, но когда он улыбался – не то что старина Сун, который всегда ходил с мрачным лицом, – его прищуренные веки походили на два бобовых стручка, а говорил он на чунцинском диалекте. Но главное – именно он и принес меня на заставу.
Окруженный заботой братишки Хуана, я быстро поправился. Однажды утром я проснулся и почувствовал прилив сил – от недомогания не осталось и следа. Когда на улице раздался пронзительный свист, я выполз из своей конуры, шлепнулся оземь, но тут же вскочил и выбежал из комнаты вместе с солдатами.
Этот звук был мне отлично знаком. Каждое утро, еще до рассвета, он раздавался снаружи, и все до единого солдаты выпрыгивали из своих постелей, стремглав натягивали форму и выбегали на улицу. Чем они там занимаются, я до сих пор не знал. Но теперь наконец увидел.
Как просторно на улице! Какой свежий воздух! А земля под лапами просто ослепляет своей… белизной? Я вспомнил, как братишка Хуан рассказывал, что в горах идет снег. Значит, эта ослепительно белая штука и есть «снег»? Я родился в Ядуне, но настоящий снег видел впервые.
Я задрал морду и увидел, как высоко под голубыми небесами развевается ярко-красное знамя. Под этим флагом солдаты выстроились в идеально ровную шеренгу. И я заметил, что за спиной у солдат стоят три собаки: одна – черно-рыжая, другая – черно-белая, а третья – темно-коричневая. Они тоже выстроились шеренгой и слушали взводного.
Так значит, здесь все же есть мои сородичи? Неудивительно, что от всех солдат пахнет собаками! Оказывается, я не единственный пес на заставе! Я радостно подбежал поближе, чтобы поздороваться, завилял хвостом и залился счастливым лаем. Кто бы мог подумать, что, завидев меня, они хором зарычат в мою сторону. Собаки гавкали куда громче и грубее меня. Словно так и хотели сказать: «А ну, проваливай! Не мешайся под нашими лапами!»
Я скромно протявкал:
– Эй, друзья, давайте знакомиться!
Но они продолжали лаять, как бешеные, а один пес все порывался броситься на меня, тараща крупные, как у быка, глаза. В ужасе я развернулся и ринулся обратно в дом.
Снаружи раздавался солдатский смех:
– Ха-ха-ха! Даву напугали!
– Ха-ха! Найя решил, что Дава нарушает устав?
Низкорослый солдат особенно развеселился:
– Отлично гавкаешь, Найя!.. Сэнгэ, покажи Даве, где раки зимуют!
Ну какой же он несносный, честное слово.
Я знал, что по-тибетски «найя» означало «горный баран», а «сэнгэ» – «лев». Но что такое «устав»? И почему Найя с Сэнгэ так меня невзлюбили?
Моя голова разрывалась от множества вопросов, отвечать на которые никто, похоже, не собирался.
Оставалось лишь на какое-то время снова укрыться в своей конуре.
Жизнь на заставе Годунла
После утренней разминки Юэлян окликнул Даву:
– Идем! Покажу тебе нашу заставу!
Щенок тут же вскочил и засеменил за Юэляном, подпрыгивая от радости.
Юэляну все больше нравился его маленький приятель. Конечно, тех крупных собак он тоже любил, но к Даве проникся особенным чувством. Да и сам он, похоже, сразу понравился Даве: щенок бегал за ним неотвязно, как хвостик, словно боялся отстать и заблудиться. Иногда Юэлян смотрел в эти светлые собачьи глаза и ощущал все, что связывало их в прошлой жизни, ведь считал, что судьба послала ему Даву не случайно.
В детстве он просил родителей подарить ему собаку, на что мать отвечала:
– Я с одним тобой еле справляюсь, куда нам еще собаку!
А отчим заявил:
– Вот поступишь в среднюю школу, сможешь ухаживать за щенком, тогда и заведем.
Но потом появилась сестренка, на плечи матери легло воспитание двух детей. Забот стало больше, сил меньше, данное когда-то обещание всеми забылось, да Юэлян и не напоминал. И вот в этом году он приехал на заставу и обнаружил целых трех собак. Счастью его не было предела – он проводил с ними каждую свободную минуту.
Все три дозорные собаки оказались очень мирными, верными и старательными. Большую часть дня они лениво валялись на солнышке, но как только темнело, исправно занимали свои места на посту. Найя охранял ворота: стоило ему услышать даже шорох, как он стремглав бросался выяснять, где источник звука. Конечно, на заставе редко что-то нарушало тишину: бывало, пробежит полевая мышь, а то и баран пройдет – настоящий горный баран! Но едва появлялся кто-то не из местных солдат, Найя тут же его прогонял.
Сэнгэ был крупным псом и охранял очень важный объект – склад с оружием и снаряжением. На своем посту он не просто лежал у входа, а время от времени обходил все здание по периметру, прямо как дозорный, и не позволял приближаться незнакомцам: ни людям, ни диким зверям. Однажды на заставу приехал репортер, и солдаты решили устроить Сэнгэ проверку: отправили одетого в гражданское гостя ко входу на склад. Сэнгэ вскочил и злобно зарычал на репортера, предупреждая: ближе подходить не стоит. Все сошлись во мнении, что свои обязанности он исполнил на отлично. Худенькая Ламу охраняла амбар с продуктами. Амбар по важности не уступал складу: там хранились бесценные для солдат зерно и овощи.
Когда появился Дава, он поглотил все внимание Юэляна. Юноша просто обожал этого щенка, а когда смотрел в эти ясные, немного печальные собачьи глаза, сердце его таяло. Неизменным в нем оставалось лишь одно желание – заботиться о Даве как можно лучше. В первые дни Дава был измучен болезнью, и Юэлян переживал так, что решил было пустить его к себе на кровать, но старина Сун отрезал:
– Не пойдет! Устав есть устав.
Лобу Цыжэнь согласился:
– Собак на койку пускать нельзя! Это негигиенично. Ты же помнишь, о чем вчера утром говорил Чжоу Цзюньцзе? А он так и сказал: «У-у-у, скоро все наши матрасы превратятся в подстилки из собачьей шерсти!»
Юэлян вспылил:
– Что за чушь?! Да тут ни одной шерстинки! Я постоянно проверяю! Он просто придирается…
Конечно, Юэлян понимал, как важно содержать свои вещи в чистоте. Каждое утро, едва вскочив с коек, солдаты немедленно принимались за дело первостепенной важности: приводили в порядок свои вещи. Они застилали свои койки одеялами, выравнивая постели под идеально прямыми, как у стола, углами; развешивали шеренгами полотенца, расставляли строем стаканы и тазики для умывания. Взводный говорил, что так формируется привычка, которая станет нормой на всю жизнь. Каждую неделю результаты двух отделений сравнивали, и Юэлян понимал, как важно не испортить репутацию из-за Давы. К счастью, щенок оказался очень послушным: исправно ждал там, где велено, и не озорничал.
Застава Годунла была небольшой: с полкилометра в диаметре. Все постройки на ее территории представлял ряд домишек из цементных блоков, непременно с жестяными крышами. В горах дул сильный ветер, а черепица его не выдерживала, поэтому крыши устилали тяжелыми жестяными листами и придавливали сверху булыжниками. Да и когда выходило солнце, железо отлично поглощало жар.
Ряд строений состоял из семи домов. В двух располагались солдатские казармы, в третьем – кухня, а дальше тянулись амбар для провизии, гараж с инструментами и склад с боеприпасами, а также квартира взводного, которая заодно служила солдатам комнатой отдыха. Кровать командира стояла в углу, отгороженная книжным шкафом, а в оставшейся части домика можно было смотреть телевизор, читать, играть в карты или шашки.
Перед домиками размещалась маленькая площадка с брусьями, турниками и забором из бетонных столбов. Обычно Хуан Юэлян и остальные проводили на ней общий сбор и занимались физкультурой. От забора вниз тянулся заснеженный склон: он простирался до самого подножия горы – так далеко, что не хватало глаз.
Юэлян встал у забора и показал Даве вниз:
– Смотри не скатись! Если покатишься, мы тебя не найдем.
Дава, казалось, все понял: он завилял хвостом и отступил на два шага назад. До чего же смышленая собака!
Небольшое пространство на откосе за домиками отвели под высокую поленницу, крытую черным рубероидом. Слева стоял квадратный бетонный домик, и когда наступала ночь, оттуда доносилось громыхание – это работал генератор. Застава находилась на большой высоте, в безлюдных горах. Никакие провода туда не дотягивались, и электричество приходилось добывать своими силами.
От генераторной до самой вершины горы уводили ступени. Там-то и находился наблюдательный пункт, где Юэлян с остальными поочередно дежурили на посту.
– Ты пока по этой лестнице не ходи. Вот вырастешь, тогда свожу тебя наверх!
Рядом с дровами виднелась палатка из пластиковой пленки. Юэлян подошел поближе и замешкался:
– А про это… я тебе потом расскажу. Пока не готов, понимаешь?
Дава не понимал, но все же задрал лапу и помочился на стенку палатки, оставляя знак: он здесь был.
Юэлян рассмеялся:
– Ах ты, дурачок! Каждый клочок земли пометить надо?
Они вернулись обратно ко входу в домики. Направо к воротам вела дорожка из гравия. Правда, от ворот осталось одно название: простой деревянный косяк и никаких стенок по сторонам, только два ряда низенькой изгороди из стальных труб. В этих горах, где не росло ни единого деревца, стен и правда не требовалось: с трех сторон света заставу окружал обрыв. Над воротами развевался пятизвездный красный флаг, а сразу за ними и начинался склон. Перед воротами высилась гранитная стела с красной гравировкой: «Застава Годунла».
Экскурсия по заставе заняла всего десять минут. Юэлян уселся рядом с турником, похлопал рядом с собой ладонью, и Дава тут же пристроился сбоку.
– Сюда я каждый день прихожу поблуждать в своих мыслях, – сообщил он Даве.
Во время такого блуждания Юэлян не любил смотреть вниз – ему нравилось смотреть перед собой. Вдаль, пик за пиком, тянулись гряды заснеженных гор, они стояли плечом к плечу, держались за руки, как братья-солдаты с пограничной заставы.
Юэлян не знал, видел ли отец те же горы, что видит сейчас он. Хотя в письмах тот часто упоминал о горах: писал о горных облаках, о горном снеге и рододендронах.
Как-то раз, вскоре после приезда на заставу, Юэлян услышал, как Чжоу Цзюньцзе спрашивает у взводного:
– Зачем мы кукуем в этих горах, в полном одиночестве? Враг сюда носа не кажет!
Признаться, Юэляна тоже волновал этот вопрос, и он с любопытством ждал, что ответит взводный. Ответ был коротким и ясным:
– Исторически на тибетской границе все очень неоднозначно. Тут постоянно происходят конфликты и стычки. Пока наш дозор стоит здесь, как столб, никто не осмелится перейти границу, и наша родина сохранит каждый клочок земли.
Судя по лицу, Чжоу все еще колебался: командир не убедил его до конца. Стоявший рядом Юэлян вмешался в разговор:
– Ядун с давних времен считается стратегически важным пунктом, ясно тебе? На заставе мы охраняем вершину, чтобы с высоты контролировать любой шаг врага, понял?
Чжоу Цзюньцзе скривил губы:
– Только не надо строить из себя всезнайку!
Но Юэлян уже и думать забыл о Чжоу. Слова взводного запали ему в душу. Он размышлял: «Если представить, что застава – это пограничный столб, то я лишь песчинка в его растворе, ну или хотя бы пригоршня цемента». От таких мыслей Юэлян даже загордился собой: не каждому дано стать частью пограничного столба! А отец вот смог, и Юэлян тоже.
В одном из писем отец вспоминал, как десятки лет назад, когда руководство решило основать здесь наблюдательный пункт, вражеская армия всячески мешала строительству. Да еще и метель бушевала – в общем, условия адские, но освободительная армия справилась и все-таки возвела на этом месте заставу. На любой географической карте прекрасно видно: это место настолько важно для обзора, что без заставы не обойтись никак.
Пока Юэлян блуждал в своих мыслях, к нему подошел взводный. Юэлян вскочил.
– О чем задумался, Юэлян? – поинтересовался он.
– Да так, ни о чем, – смутился тот.
– Я показал обе твои статьи своему однокашнику, он редактором работает. Говорит, пишешь ты неплохо, но сюжет бедноват: слишком мало событий…
Юэлян приуныл. Он и сам считал, что написано весьма недурно. Сочинять тексты он любил и в отряде связистов регулярно участвовал в подготовке стенгазеты, которую оформляли на меловой доске.
– Но ведь именно так нам здесь и живется, – вздохнул он. – Каждый день одно и тоже, как под копирку…
Взводный улыбнулся:
– А ты напиши про Даву.
Юэлян вздрогнул. Уж не намекает ли взводный на его чрезмерное увлечение собакой?
– Честное слово, Дава никак не влияет на качество моей службы.
– Да я серьезно. Если уж взялся писать, пиши о том, что тебе интересно!
Взводный приехал на третий день с появления Давы на заставе. Он сразу заметил, как часто в разговорах солдат выплывает этот новый «на-хлебничек». Юэлян рассказал, как все произошло, и взводный решил: