Гость из прошлого
– Тогда это… Тогда пусть!
– Чего пусть?
– Ну, к примеру, надумал я. Дальше чего?
– Дальше? – глаза черноволосого пассажира заискрились откровенным смехом. – Дальше третья и последняя проверка.
– Что еще за проверка?
– Видишь ли, я согласен взять на перевоспитание размазню, но требуются здоровые задатки. Эти самые задатки я и должен у тебя выявить.
– Так это… Выявляй скорей! – Морис тоже раздухарился. Возможно, взбурлила под темечком винная порция, а может, сказалась очаровывающая энергия собеседника.
– Что ж… – Геннадий игриво огляделся. – Проверка наипростейшая! Сейчас подойдешь к человеку, на которого укажу, и непринужденно поправишь у него штанину. Объяснишь, что пылинка или ниточка прилипла.
– Что за хрень?
– Во-во, именно ерунда и хрень! – Геннадий согласно кивнул. – Но выполнить надо с артистизмом и изящностью, постаравшись при этом не получить по морде.
Морис опешенно глядел на Геннадия. В глазах его вновь читалось знакомое слово: "чокнутый".
– Решайтесь, сударь. Десять секунд на размышление – и ухожу.
Морис лихорадочно соображал. На виске его бешено пульсировала жилка – жизненная артерия бомжевского мозга. Наконец, натужно кивнув, он облизал пересохшие губы.
– Хорошо, показывай…
Геннадий немедленно оживился.
– Стало быть, дело за тем, чтобы выбрать подходящую кандидатуру, – он завертел головой, озирая людей, как завзятый психотерапевт. – Так… Здесь, пожалуй, ничего интересного не наблюдается. Значит, перейдем к господам бильярдистам.
Чувствуя недоброе и стремительно потея, Морис побрел за черноволосым великаном. Сейчас он в особенности ощущал свою малость и беззащитность. Своему новому знакомому он едва доставал до плеча.
– Ага! Вот тут-то мы и поживимся! – Геннадий выбирал недолго. Обернувшись к приунывшему Морису, глазами указал на кожаную широкую спину. Двое мужчин сидели в стороне от бильярдного стола и, тужась, ломали друг дружку в арм-рэстлинговом поединке. Хозяин кожанки, бритый, багроволицый парень, был могуч и свиреп. В несколько судорожных рывков он уложил противника и тут же, слюнявя пальцы, стал пересчитывать заработанный выигрыш.
– Что, Костик, очередная победа? – бильярдист в клетчатой рубахе с кием обходил стол, выбирая угол прицеливания. – Поздравляю.
К победам "кожаной курточки" здесь, видимо, привыкли. Никаких возгласов, никаких восторгов. Четверо продолжали загонять шары в лузы. У окна, раскинув ноги в омоновских башмаках, смолил самокрутку зеленолицый оборотень. Как известно, конопля здоровья не прибавляет. Терпкий голубой туман сгущался под потолком, лениво заглатывался чуть приоткрытой форточкой.
– Что же ты? – Геннадий подтолкнул Мориса. Тот уперся. Запрокинув лицо, горячечно зашептал:
– Ты не знаешь! Это же Костяй! Тутошний вышибала… Кладет на руках всех подряд. Он меня по стенке размажет!
– Сделай так, чтоб не размазал. Улыбнись, кашляни – дескать, услуга, только и всего.
– Может, нам это… В том зале кого поискать?
– Хренушки! Кандидатура выбрана. Твое право решать. Время на оформление билета еще есть, но уже в обрез. Так что не очкуй понапрасну.
Черт его знает, почему он послушался этого взбалмошного незнакомца, но так или иначе Морис решился, Морис напыжился. К "кожаной курточке" он двинулся на негнущихся ногах, но в развалочку. Так, видимо, ему думалось, исполняются особо опасные задания. И, пожалуй, если бы вышибала Костик-Костяй не заметил этого странного приближения, все могло бы обойтись более или менее безобидно. Однако Костик невовремя повернул голову, а подходящий храбрец глядел в пол, а потому не увидел устремленных на него глаз.
– Чего тебе, фраерок? – после победы Костик был настроен благостно.
– Тут это… Нитка тут, – Морис, как плохо смазанный механизм, наклонился и неловким движением оправил Костикову брючину. И тут же заторопился обратно.
– Сбрендил?! – амбал взбрыкнул мясистой ногой, недоуменно покосился на брючину. До поры до времени ошеломление пересиливало в нем злость.
– Молодец! – Геннадий хлопнул Мориса по плечу. – С проверкой, считай, покончено. А теперь займемся билетами…
За его поведением следили с напряженным вниманием, и дружеское похлопывание истолковали не в пользу гостей.
– Але, вы двое! – вышибала поманил гостей толстым коротышкой-пальцем. – Аллюром сюда!
– Все в порядке, мсье, – Геннадий широко улыбнулся. – Никаких обид. Никто никого не облевал, не оскорбил. Может, в бильярд одну блиц-партию?
– Сейчас тебе будет блиц-партия. Я сказал: аллюром! – слово "аллюр" Костику отчего-то особенно нравилось. Может он где-то его недавно вычитал и запомнил. Так или иначе, но отпускать эту напроказившую парочку он не собирался. Бильярдисты обратились в зрителей, забыв на время о своих шарах, и теперь Костик просто вынужден был играть на публику. Роль вышибалы обязывала.
– Вот видишь, еще один копрофаг, – Геннадий движением руки остановил двинувшегося было Мориса и сам зашагал к атлету. – Что за проблемы, Константин? Почему вдруг аллюром? А если у меня грыжа с геморроем? Или периартрит с коксортрозом?
– Наклонись, остряк! – палец-сосиска вновь энергично задергался. – Очень уж ты высокий.
– Нет, Константин, это тебе придется встать, – Геннадий все также широко улыбался.
– Что ж, напросился, циркуль, – Костяй тяжело и по-медвежьи поднялся. Выпрямившись, он оказался почти такого же роста, как черноволосый пассажир, только смотрелся куда более плечистым и мощным.
От страха Морис зажмурился и потому не увидел, как Геннадий рубанул Константина в челюсть. Глаза он открыл только когда услышал грохот. Вышибала падал, опрокидывая стул и столик, за которым только что мерился силами со своим партнером.
– Тресь, и в дамки! – жестко прокомментировал Геннадий. Взглядом пригвоздив дернувшегося было со стула зеленолицего, промурлыкал: – Анаша, анаша, до чего ты хороша… Дыми дальше, сокол, разрешаю.
Бильярдисты с киями, набычившись, смотрели на него. Глаза игроков не сулили ничего доброго. Он ответил им взором честного стахановца.
– Забыл предупредить, орелики, у меня пушечный удар и масса возможностей. И то, и другое одинаково страшно. Так что играйте в свои шашки и ни о чем не беспокойтесь, – повернувшись к обалдевшему Морису, Геннадий деловито пояснил: – Тяжелых людей бить опасно. Закон инертности. Запросто можно сломать позвоночник. Поэтому старался, как мог, и вот удача! – юный забияка жив и даже пытается подняться, что, кстати, врачами категорически не рекомендуется. С сотрясением мозга лучше отлежаться… Слышал, милок? Постельный режим и ежедневная клизма! Через недельку оживешь. Будешь внукам рассказывать, как повстречался с Кассиусом Клеем.
Было во всех его словах нечто пафосно-театральное, но в данном случае сказанное не расходилось с делом, и никто из бильярдистов на открытое противостояние не решился. Геннадий же, по всей видимости, ждал атаки, и они понимали, что он ждет, и это в еще большей степени сбивало их с толку.
– Ну что ж, нет так нет, сие разумно, – Геннадий подмигнул Морису. – Будем считать, что сеанс спиритизма прошел успешно. Айда на выход, сеньор?..
На улице оба на минуту задержались. Геннадий опять задрал голову. Морис машинально собезъянничал.
– Однако, небо тут у вас! Прямо загляденье!
– Небо – да…
Казалось, звезд стало еще больше. Они усыпали небо от края и до края – чья-то щедрая безрассудная глупость, чей-то широкий жест. Морису захотелось вдохнуть их в себя, вобрать смутную приятную грусть о далеком и прекрасном, никогда не соприкасавшимся с его вертлявой судьбой. Рядом восторженно прищелкнул языком Геннадий.
– Люблю вот так смотреть! Сам не знаю почему. Вроде как человеком становлюсь, прошлые жизни вспоминаю.
– Да… – туманно протянул бомж. Он не знал, что говорят в подобных случаях. Может быть, и случаев подобных в его жизни еще не бывало. Становилось зябко, мороз давал о себе знать. Немели губы, пальцы в варежках потянулись к ладоням, сами собой сжались в кулаки.
– Как думаешь, вдогонку не кинутся?
– Навряд ли, – Морис поежился. – Мне так мыслится, они тебя за мента приняли или за мафика крутого.
– Мафика? – Геннадий усмехнулся. – Забавное словцо…
– Ну да, какого-нибудь воротилу из пришлых. Таких трогать себе дороже.
– Тоже верно, – Геннадий опустил голову. – Ага!.. А это еще что за шхуна на горизонте! Взгляни-ка! Никак твой собрат?
По укатанному изморозью скверу, крадучись, двигался старик с палкой.
– Цыпа-цыпа! – он медленно приближался к стайке греющихся на люке водостока голубей.
– Это Никита. Охотник.
– Охотник? На кого же он охотится? На голубей что-ли?
– На них. Есть-то что-то надо. На детской площадке, под крепостью деревянной, у него хата замаскированная. Печная труба выходит через мачту с флагштоком. Вот он их и жарит там по ночам.
– Занятно, – Геннадий набрал полную грудь воздуха, по-генеральски гаркнул: – Эй, Никитка, здорово!
Голуби испуганно взмыли над сквериком, описав полукруг, понеслись к куполу аэровокзала.
– Что ж ты орешь, мил человек! – Никита трусовато всматривался в незнакомца. – Морис-дуралей, ты его, что ли, подначил?
– Не сердись, отец, – Геннадий уже шагал к охотнику.
– Как же не сердиться. Голубь – он ить зверь ловкий. Попробуй-ка пымай его голыми руками.
– Ты и ночами, значит, охотишься?
– А когда же еще? Днем-то мильтоны враз скрутят за такие дела.
Геннадий сунул руку в карман, вынул уже знакомый Морису портмоне.
– Возьми, отец. Сегодняшняя охота отменяется. Поешь чего-нибудь нептичьего.
Никита взял деньги, с сомнением покосился на Мориса.
– Ладно коли так. Пойду.
– И нам пора, – Геннадий взглянул на часы. – Времечко – что твой таракан. Бежит, не угонишься. Так что? Летишь со мной? – он смотрел на Мориса. – Я не шутил. Надежный человек мне действительно нужен.
Морис пожал сухонькими плечами.
– Теперь от моего желания мало что зависит. Так и так порулю отсюда. Ты для этого вышибалы, гражданин залетный, можно сказать, гастролер, а вот меня они тряхнут, будь здоров. Даже и закапывать не будут. Так что, чем дальше отсюда, тем лучше.
– Соображаешь! – "гражданин залетный" со смехом сорвал с бомжа шапку-ушанку, широким жестом отбросил в сторону.
– Ты чего? – Морис варежкой прикрыл макушку.
– Смена декораций, не ерепенься, – Геннадий снял с себя вязаную лыжную шапочку, напялил на голову новоявленного приятеля. – Гляди-ка, налезла! – он отошел, любуясь. – Мда… Тяжела ты, шапка Мономаха! Или в самый раз?
– Тесновато чуток, но в общем…
– Будем считать, терпимо!
– А ты-то сам как?
– А никак. Потому как сам-сусам. Меня ни морозом, ни штыком, ни пулей. Потому как любовь греет. Горячая и необъятная, – Геннадий довольно притопнул унтами. – Зеркала, жаль, нет. Впрочем, на вокзале успеешь полюбоваться. Конечно, не Аполлон, но где-то около… Ну-с? Ускоримся, маркиз?
– Ускоримся, – покорно повторил Морис. К странностям речи Геннадия он, кажется, начинал привыкать.
Глава 3
На высоте десяти тысяч метров Морис наконец собрался с духом и стянул с головы подаренную шапочку. На лбу и ушах протянулся багровый отдавленный след.
– Ничего, – утешил Геннадий, – на месте что-нибудь спроворим.
– Да я в общем ничего. Разносится…
– Возможно, – внимательно глядя на соседа, Геннадий без всякой иронии принялся рассказывать: – Видишь ли, Морис, какая штука, еще в материнской утробе у человека полным ходом идет процесс образования нейронов. Четыреста штук в секунду или двадцать четыре тысячи в минуту. Представь себе, сколько их должно народиться за девять месяцев! – он покосился в иллюминатор. – Самое забавное, что впервые я поверил во все эти цифры, только увидев тебя. Большая голова, Морис, это красиво! Так что гордись и не смущайся, ферштейн?
Осторожно потрогав свою красивую голову, Морис промолчал.
– Я, братец ты мой, болтаю много, но ты не злись. Проглоти как-нибудь. Слишком уж долго пришлось играть в молчанку. Так долго, что всерьез думал, язык отсохнет. А каково это жить с отсохшим языком, сам прикинь? И кушать неудобно, не акула какая-нибудь… – краем уха Геннадий уловил обрывок разговора соседей, стремительно перегнулся к ним.
– Эй, землячки! Неужто из самой Уфы? Как там землица башкирская?
– Да никак, – соседи откликнулись без энтузиазма. – Как жили, так и живем. Башкиры русских грызут, русские – башкиринов.
– Башкиринов? – Геннадий заулыбался.
– Башкиринов, башкир, какая разница?
– А, может башкиров?
– Ну, башкиров, положим. Чего надо-то?
– Да нет, ничего, уважаю интернационалистов… – Геннадий довольно откинулся в кресле, взглянул на Мориса. – Я, видишь ли, дипломат и по роду своей деятельности обязан быть патриотом. Вот и приходится ломать голову, интернационален ли истинный патриотизм? Как ты полагаешь?.. Не знаешь? И я не знаю. Выходит, хреновый я дипломат, раз не разбираюсь в таких простых материях. Надо было оставаться в своих танковых войсках и не дергаться. Гонял бы сейчас на газотурбинном Т-80, мечтал о женщинах на гражданке, взводных бы материл по рации. – Он пристукнул ладонью по подлокотнику. – Хотя, сказать по правде, танкист из меня тоже вышел неважный. Тесновато для моих габаритов. Плюс мазут, траки, жара, пылюга… Так и не сумел полюбить железную конягу. Уважать – уважал, а большой любви не случилось.
– Так ты, значит, из Уфы?
– Что? – брови Геннадия недоуменно изогнулись. – Ах, вон ты про что. Да нет, какая там Уфа. Это я так, для прикиду. Зудит в одном месте, вот и суюсь с вопросами. Я, милый мой, ужас как люблю испытывать людей на вшивость. Болезнь у меня такая. Ты это, кстати, учти, потому как со мной нелегко.
Морису стало вдруг не по себе от темных пронзительных глаз соседа. Обычно люди скользят взглядом, обмахивают словно легким веничком, – этот человек бил насквозь, вглядывался с нескрываемым любопытством, цеплял из глубины все мало-мальски цельное, заслуживающее интереса.
– Мне, Морис, пять лет было, когда я пережил собственную будущую смерть. Из начала жизни увидел конец, словно оказался в ярко освещенном тоннеле. Играл во что-то и вдруг ясно представил: вот, значит, настанет однажды день – и все исчезнет. Понимаешь, все! Запахи, цвета, голоса людей… И родителей моих не станет, и бабушек с тетками, никого и ничего. Один лишь черный промозглый холод. И было это страшно, Морис! Куда страшнее действительности. Потому что в пять лет даже о чужой смерти не думают! Да я и не думал. Я просто увидел эту свою смерть, отчетливо понял, что она придет и скрутит по рукам и ногам. Мда… Я, Морис, проплакал всю ночь, подушку переворачивал, потому как намокала. А утром… Утром встал повзрослевший. Матери наврал, что пролил на подушку стакан с водой. Она поверила… – Геннадий на некоторое время умолк. – Наверное, что-нибудь это да значило, а, Морис? Как считаешь? Иначе на кой ляд малолетке такие знания?
– Может тебе это… Приснилось что? Бывают же кошмары всякие. Некоторые с ума даже сходят…
– Не было кошмаров, Морис! Не было. Хотя… Если вдуматься, то и кошмары произрастают из того же корешка. И смысл у них свой непременно имеется.
– Смысл? У кошмаров?
– Ну, да! Зачем-то ведь они нам снятся? А собственная смерть, пожалуй, даже не кошмар, – Геннадий рассмеялся. – Нет, дорогой мой бич, это загадка. Величайшая из загадок жизни. Еще одно испытание на прочность. Только тогда я, к сожалению, этого не понимал…
Стюардесса выкатила в проход столик с напитками. Морис потянулся было за чашкой, но Геннадий остановил его движением руки.
– Красный свет, дружище! Можешь держаться, держись.
– Так оно ж это… В цену входит!
– Потому и держись. Самое некрасивое – клевать на халяву. Не забывай: жизнь – цепь испытаний.
– Я ведь уже прошел проверку.
– Правильно. И потому отныне на службе. Одна из твоих обязанностей последовательно преодолевать жизненные перипетии – ступень за ступенью. Жизнь, Морис, – одна сплошная Потемкинская лестница. Твой личный Эверест.
– Я не мазохист, – буркнул Морис.
Геннадий растопырил пятерню.
– Ставлю пять за знание таких слов, но от питья все-таки воздержись. На дворе ночь. Мы сыты. Мы даже немножечко пьяны. Сиди и гордись, что не воспользовался халявой. Это и будет твоей второй победой. Первая была в той забегаловке.
– Победа, как же… А если мне, к примеру, в туалет приспичит? Если я по большому захочу? Чего, тоже терпеть?
– Но ты же пока не хочешь?
– Хочу!
– Тогда иди. Зачем в крайности впадать? – в голосе Геннадия прозвучала откровенная насмешка, и Морис назло попутчику поплелся в туалет.
Когда он возвратился, новоиспеченное начальство назидательно изрекло:
– Смерть, Морис, могучий бегун. Она дает фору стартующим, но всегда и всех настигает. Одних раньше, других позже. Смысл бытия – бежать как можно быстрее. Ты не сравняешься с нею в скорости, но удлинишь пройденный путь. Барьеры, полосы, препятствия – это и есть стержень жизни. Время – часовой механизм, звонок будильника, кусок динамита под сердцем. Рано или поздно все твои будильники зазвенят, и об этом очень полезно помнить.
От обилия перлов Мориса замутило.
– На кой мне ляд все эти барьеры и будильники? Может, я не желаю ничего знать! Так и так – все там будем.
– Конечно, Морис. Разумеется, все. Только – где именно? В этом самом "там" мест, мне поверь, преогромное количество – и светлых, и довольно мрачных. Если пережуешь эту мысль, получишь доступ к десерту.
– Что еще за десерт?
– Любовь, Морис! То ради чего все вокруг и создано. Любовь к женщине, к Родине, к хорошим людям. Но… Пока не знаешь ничего о смерти, не будет и настоящей любви. Если никого не любишь, значит, ты мертв. Читай Евангелие от Матфея или слушай того же Высоцкого. – Геннадий утопил клавишу в подлокотнике, опустил спинку кресла. – Ладно, оставим сложные темы. Расскажи лучше о себе.
– А чего рассказывать?
– Все, что сочтешь нужным.
– Ага… Значит, автобиографию?
– Давай назовем это так.
Морис потер лоб, нахмурился. Сбиваясь на каждой фразе, приступил к скучноватому на его взгляд повествованию. Да и что там было рассказывать? Школа, как у всех, потом ПТУ, первые групповые пьянки в колхозах, работа станочником, короткое бригадирство. Увольнение. Еще одно увольнение. Строй-шараш-монтаж, заявление по собственному, халтуры, снова шараш-ералаш и снова халтуры…
Где-то на подступах к истории с квартирой он заметил, что "командир" спит. Морис обиделся. Какого черта он молотит языком! Не сам же начал!.. Ковырнув в ухе, Морис подумал о том, что вот бы подойти к бортпроводнице и напомнить о тех чашечках с лимонадом. Он-то ведь не пил, а положено. И отомстил бы таким образом уснувшему слушателю. Бывший бомж усиленно завертел головой, отыскивая стюардессу с напитками. Но той уже и след простыл. Делать было нечего, с сухостью в горле пришлось примириться. Лучше бы, конечно, тоже заснуть, но сон не шел.
Где-то позади полушепотом начали обсуждать возможность авиакатастрофы. Морис прислушался. Беседующих волновал вопрос парашютов – почему, мол, пассажирам не выдают. Спасжилеты показывают, а про парашюты – молчок…
– Понятное, дело – экономят. Если в каждый лайнер парашюты набивать, никакого бюджета не хватит.
– Вот и отлетали, похоже… Дюралевые заклепки, я знаю. Семь лет, и полная непригодность. Оттого и болтаются крылья…
Морис выглянул в иллюминатор. Левое крыло и впрямь слегка раскачивалось.
Дела!.. Он мысленно присвистнул. Холодок ящеркой пробежался по спине. Тем не менее он продолжал вслушиваться. Вопреки здравому смыслу жутковатое притягивало. Так дети запираются в чуланы, стращая друг дружку пугающими побасенками. В одном черном-черном доме, на черном-черном столе стоял черный-черный гроб…
– Самое сложное – посадка, – продолжали бубнить сзади. – Если не та скорость и не тот ветер, стойка с шасси сразу переломится. Там же всего сантиметров десять-пятнадцать диаметр. А самолет – десятки тонн!
– Я слышал, в такой момент нужно в калачик свернуться, как эмбрион. Тогда больше шансов уцелеть.
– И на колени что-нибудь мягкое класть. Свитер, к примеру. Специально не сдавать в багаж.
– Вот, мать-перемать! Я и забыл!
– И не только свитер! – невидимый знаток дюралевых заклепок не ослаблял напора. Тут же обрадовал известием, что забыли еще и о продувке рассказать, что при наборе высоты – это одно из необходимейших условий.
– ..Все равно как у аквалангистов. Не продуешься – и баротравма! А делается просто: зажимаешь ноздри пальцами и дуешь.
– Куда дуешь-то? Через рот, что ли?
– Сама ты через рот! Рот-то как раз закрываешь…
Морис обхватил пальцами крылья носа, дунул что есть силы. Треснуло где-то в ушах и затылке. Перед глазами поплыли радужные круги. Он испуганно распахнул рот, часто задышал. Хороший совет, нечего сказать!
Братья башкиры, сидящие впереди, балагурили о более понятных материях.
– И эта дура мне, значит, и говорит. Дай, говорит, плойку, Вадя. Плойка это у них такая хреновина для завивки волос. Я, наивный, не знал, –взял и протянул ей плойку – рукоятью вперед, как все нормальные механики…
– Га-га-га!..
– Чего ржете! Кто знал, что эта штука такая горячая?
– Паяльник ты бы ей тоже ручкой вперед протянул?
– Скажешь тоже… И потом – зачем ей паяльник?
– Мало ли. Плойку, к примеру, починить…
– Га-га-га!..
Морис снова уткнулся в иллюминатор. Самолет как раз заходил на крутой вираж, салон перекосило, и далеко внизу проблеснули множественные огни незнакомого города. На пару мгновений возникло ощущение невесомости, живот неприятно подтянуло. Морис поджался. Наверное, так оно и получается. Дюралевые заклепки крошатся в труху, крылья ломаются – и все, как в песне. Про город, подумавший про ученья…
Стараясь выглядеть невозмутимым, он достал вязаную шапочку, еще раз примерил. Шерсть – хоть куда и рисунок приличный. Жаль, маловата. На пару бы размеров побольше!
Морис аккуратно сложил головной убор, спрятал в карман. По приезду надо замочить в горячей воде и натянуть на кастрюлю – литров на шесть. А то и на восемь – для надежности.
С благостной мыслью о перспективах усовершенствования подарка Морис и уснул. Уснул неожиданно быстро, даже не успев понять, что засыпает.