Свенельд. Янтарный след

Лето кончалось, и Од собирался возвращаться домой из похода. Я не хотела потерять его и оплетала оберегающими чарами, так что он даже ни разу не был ранен в это лето, хотя сражался не раз. Однажды я услышала призыв – мощный, страстный, полный отчаяния. Это был он. Я обернулась…

На равнине у моря кипела битва. Рядом виднелись корабли – должно быть, на дружину Ода напали, когда он уже собирался отплыть. Каменистая равнина была усеяла телами мертвых и раненых. Еще виден был стяг Ода с шитой золотом фигуркой вепря, и вокруг него сражались около десятка гаутов. Здесь был и сам Од. Я сразу поняла, что ему грозит огромная опасность – он и его люди были заключены в кольцо врагов, превосходивших числом в несколько раз. Од бился мечом, держа его обеими руками; у него не было щита, не было никакого доспеха и шлема, его длинные волосы развевались на морском ветру, а тело покрывали брызги крови. Я видела, что он одержим духом Одина – он двигался в несколько раз быстрее прочих, наносил могучие удары, снося врагам головы с плеч и сокрушая щиты в щепы. Он уже был ранен, но не замечал боли.

И еще кое-что я увидела. В воздухе над ним зависла, невидимая для него, валькирия Хильд. В кольчуге и шлеме, она держала копье, намереваясь нанести удар – прямо в грудь Ода.

Миг – и я оказалась там, на поле битвы, между Одом и Хильд.

– Что ты здесь делаешь? – гневно крикнула я. – Убирайся отсюда к себе в Валгаллу.

– Отец Битв послал меня! – ответила она, не опуская копья. – Он назначил этого человека к себе в дружину, для грядущей битвы с порождениями Локи, и послал меня за ним. Отойди, Фрейя, не препятствуй решению Отца Битв!

– И не подумаю! Этот человек – мой! Оставь его и убирайся! Я не позволю тебе забрать его жизнь и дух!

– Ты лжешь, распутная! – взвизгнула она; видно было, что ей страшно соперничать со мной, но она не смеет нарушить волю Одина и вернуться с пустыми руками. – Од – человек Отца Ратей! Он принадлежит Хрофту! Он избрал его! Его место – в Валгалле!

– Фрейя! Фрейя! – закричал в это время Од. – Госпожа, возьми меня к себе! Я иду к тебе!

Видно было, что он изнемогает; даже дух боевого неистовства больше не мог одолевать его усталости и бессилия от ран и потери крови.

– Фрейя, отойди! – завизжала Хильд; ее глаза бешено сверкали. – Он мой!

Миг – и в моей руке оказался жезл укрощения. На ясеневом дереве вспыхнули черные руны волшбы, несущие безумие и беспокойство. Не зря я провела время наедине с Одином у корней Ясеня – он подарил мне мощное оружие, и теперь пришло время им воспользоваться.

Хильд, уходи!Тебя изгоняю!Жезлом укрощеньяУдарю тебя,Изгоню тебя в Хель,Коль ты не отступишь…

Я заставила время замереть. Для смертных оно шло по-прежнему, но для наших глаз руки с оружием теперь двигались не быстрее, чем движется тень дерева, освещенного солнцем. Мне хватило времени наобещать для Хильд самые ужасные кары, какие только пришли в голову. Помню, я пригрозила выдать ее за трехголового тролля – единственного из мужчин, кто пожелает иметь с нею дело, и сделать матерью чудовищ с семью головами, причем жабьими.

Она не стала ждать, пока жезл в моей руке нанесет удар – развернулась и умчалась со своим копьем. Ее обиженный вопль еще отдавался под небосводом, когда я подхватила Ода и мгновенно перенеслась с ним в мои палаты.

Было самое время. Еще немного – и мне понадобился бы Один, чтобы обменяться с моим возлюбленным хотя бы словом, ведь сама я разговаривать с мертвыми не умею. Од уже лишился сил и сознания – так бывает с теми, кого дух Одина сперва посетит, а потом покинет. Слабый человеческий дух наливается невиданной силой от духа божественного, но потом уходит из тела вслед за ним – иной раз навсегда. Я знаю, Один обучал смертных воинов обращаться с этим духом, чтобы он не убивал их самих, и сейчас еще порой посещает их. Беспамятство Ода было глубоко – если бы не я, он бы открыл глаза уже в Валгалле. Но я успела вовремя, его сердце еще билось, хотя и очень слабо.

Не помню, чтобы когда-нибудь я так волновалась. Дрожа, как смертная женщина при виде тела своего единственного, на всю ее мимолетную жизнь, возлюбленного, я уложила его на мое собственное ложе. Волнение и страх потери пронизывали меня тысячей холодных игл. Я понимала тех женщин, дев и матерей, что во все времена взывали ко мне, моля защитить или спасти их мужей, отцов, сыновей, братьев. Я всегда отвечаю на эти просьбы – не люблю, когда мужчина гибнет раньше срока, – если только сам он не посвящал себя Одину: тогда, по нашему договору, я уже не могла вмешаться, и Один забирал тех, кто предназначен ему. В утешение смертным оставались слава и песни о подвигах; Один думает, что этого достаточно, но я-то знаю, как болело сердце этих женщин. Иные из них, не в силах выдержать этой боли, кончали с собой на погребальном ложе, и Один получал двоих вместо одного.

Я избавила Ода от остатков его изорванной одежды, смыла кровь. Забыв о своем бессмертии, в эти мгновения я думала, что тоже умру, если его сердце остановится. Что согреет меня в мире, если угаснет огонь его любви, завянет самый яркий, самый алый цветок моего сердца? Я послала нескольких дис к Источнику Жизни за водой, а другим велела петь над Одом целящие заклятья. Сама я взяла мой жезл исцеления и тоже принялась плести чары. Всю мою силу я была готова отдать, лишь бы тот, кто умирал с моим именем на устах, остался в живых.

Наконец его раны закрылись. Беспамятство перешло в тихий сон. Только тогда я смогла перевести дух. И ощутила гнев. Все это случилось не просто так – Один пытался отнять его у меня! Едва ли он мог заглянуть в сны Ода и увидеть там меня. Но он мог знать, что Од почитает меня превыше всех богов и дарит мне лучшее из своей добычи. И чего же он хотел – забрать его в Валгаллу, чтобы показать мне превосходство своей власти? Чтобы заставить меня приходить на его пиры, молить отдать мне моего возлюбленного? Вся кровь во мне вскипала от возмущения. Один помог моему брату в поисках Герд, но, видно, счел награду недостаточной. У него нет возможности принудить меня к любви даже чарами – любовными чарами управляю я. Зато он управляет победой и жизнью воина, и вот эту жизнь он пытался отнять. Ту жизнь, которая так важна для меня.

Ночь я провела на этом же ложе, возле Ода. Я не тревожила его сны, наоборот, отгоняла их, чтобы он мог спокойно спать и набираться сил. Я обнимала его, положив его голову к себе на грудь, и с каждым вдохом он впитывал мою животворящую силу. Я ощущала, как ровно, глубоко и спокойно он дышит, слышала, как медленно, размеренно бьется его сердце, как бежит кровь по его жилам. Он был здоров и полон жизни, но тревога не отпускала меня. Черная бездна ждала где-то рядом, казалось, она утянет его, если только я выпущу его из объятий.

Эта ночь все длилась и длилась, но я перестала следить за человеческим временем. Наконец в палаты мои проник первый солнечный луч. Од глубоко вздохнул и проснулся. Поднял голову и заморгал. Его светло-серые блестели жизнью, хотя и оставались еще сонными.

– О, моя дорогая… – хрипло пробормотал он, поворачиваясь, чтобы обнять меня. – Моя цветочная госпожа! Не уходи! Такой прекрасный сон…

Он приподнялся, чтобы окинуть меня взглядом, провел рукой по моему телу.

– Мне снилось, будто я был в какой-то битве… Я чуть не погиб. Я призывал Фрейю – если уж уходить в небесную дружину, то я хочу всю вечность до Затмения Богов служить ей одной. И вот ты… ты спасла меня. Где мы? В Альвхейме?

– Мы в Асгарде, – сказала я, обнимая его за шею и нежно поглаживая ямочку между ключицами. – В моих палатах. Оставайся здесь сколько захочешь. Когда пожелаешь, я верну тебя в Мидгард, и ты будешь жить еще много человеческих лет. Но пока ты со мной здесь, время не будет для тебя идти, ты не состаришься ни на миг.

– Кто же ты?

Он приподнялся и сел, глядя на меня. Я лежала перед ним во всем блеске моей красоты, несколько багряно-алых, с золотыми сердцевинками звезд сон-травы распускалось в моих золотых волосах.

– Даже дева альвов… не может быть такой прекрасной и могущественной. Ты… сама Фрейя?

– Это я. Ты угадал.

– И неужели я… – он с трудом оторвал взгляд от меня и осмотрелся, – чем-то заслужил… твою любовь? Не могу поверить. Скажи мне, что это правда.

– Это правда. Я люблю тебя, Од. Я приняла ожерелье, которое ты хотел отдать своей жене, и пока ты остаешься здесь, я буду твоей женой.

Некоторое время он молча смотрел на меня.

– Чего же я сижу? – сказал он потом, как будто сам себе. – Ведь такой сон может кончиться слишком рано… Дай мне этот цветок, – он кивнул на сон-траву в моих волосах, – я помню, ты рассказывала мне: если во сне увидеть прекрасную деву и взять у нее сон-траву, она не сможет избежать судьбы и станет моей женой.

Я вынула из волос одну из багряно-алых звезд и подала ему. Сейчас его ядовитый сок не причинял вреда – любовь может ранить лишь в Мидгарде, а здесь, в моих палатах, правит только блаженство и счастье.

Он взял цветок, прижал к груди… Там появилось красное пятно – как отпечаток. Я приподнялась, обняла его за шею и поцеловала в губы. До того я ласкала его лишь во сне, прежняя любовь была лишь игрой наших душ в царстве снов, но сейчас все происходило наяву – для меня и для него. Я готова была по-настоящему отдаться ему, и он был готов принять мой дар.

Он обнял меня, отвечая на поцелуй, но едва я выдохнула, ощущая, как жар моего желания проникает в его кровь… как он исчез.

В изумлении опустив руки, я огляделась. Ода не было на моем ложе, его не было в моем доме. Остался только помятый багряно-алый цветок, что я вручила ему…

Изменив облик, под видом обычной смертной женщины я расспрашивала людей о нем, но никто не знал его. Однако я не теряю надежды. Мир людей велик, и я продолжаю мои поиски. Каждый вечер я захожу в какой-то из домов, сажусь к очагу и разговариваю с людьми. И все жду, что кто-то упомянет о нем. Мне довольно самого малого следа…

* * *

– Тебе повезло, – богиня вдруг обратила взор прямо на Снефрид.

Сияние померкло, цветы исчезли. Платье богини стало просто серым, а глаза приобрели оттенок тающего снега. Лицо ее осунулось, но не оставалось в покое: по нему скользила то тень тоски, то луч надежды. Этот луч отражался в глазах, и вдруг Снефрид показалось, что это ее глаза – серебристо-серые, унаследованные от праматери рода, Скульд Серебряный Взор. И все лицо Фрейи стало ее лицом – выражавшим решимость и вызов, что умаляло его красоту, но придавало величия.

– Твой возлюбленный прислал тебе весть, ты знаешь, куда идти за ним. Не потеряй своего пути, а я буду оберегать тебя, обещаю… Я сама буду прокладывать тебе путь, и если ты найдешь свою любовь, ты поможешь мне найти и мою. И в мирах под кроной Ясеня станет чуть больше счастья…

Глядя в янтарь морского заката, Снефрид снова вызвала в памяти вчерашний сон, когда богиня говорила с нею. Он и так почти не покидал ее мысли, с того самого мгновения, как она проснулась в спальном чулане Кунгсгорда, возле Эйрика. Сон оставил в ней двойственное чувство: ей хотелось ухватиться за руку Эйрика, вцепиться изо всех сил, не выпускать, никуда от него не уходить, беречь то, что у нее есть – и одновременно тянуло скорее в дорогу, туда, где ждет ее истинная судьба. Это этого надлома хотелось плакать.

Глаза Фрейи – один голубой и радостный, как летнее небо, другой черный и жуткий, как бездна Хель – стояли перед нею и после: когда она прощалась с Эйриком на причалах Бьёрко, и днем, пока тянулись мимо острова и островки в морском заливе под названием Озеро. Встреча с Фрейей открыла ей многое. Неудивительно, что облик богини так тревожен и неустойчив. Она была одинока, заложница в чужом, вчера еще враждебном ей племени асов, тех, что трижды пытались ее убить и только потом, убедившись, что это бесполезно, пошли на мирные переговоры. Она обрела любовь и потеряла ее, как теряет, так или иначе, почти каждый из людей. Оттого сама любовь так неустойчива, оттого ничто другое не навлекает на себя столько людских благословений и проклятий, благодарности за счастье и жалоб на жестокость. Ничто иное, как любовь, не приносит людям столько радости и не причиняет столько страданий, оттого и облик Фрейи то греет, то овевает холодом. Она сама живет на тонкой грани между счастьем обретения и горем потери.

– Пойдем, госпожа! – Возле Снефрид появился Лейви Рокот. – Я побывал в том доме, не роскошно, конечно, но переночевать можно. Идем, я тебя провожу. Парни, берите ларь.

Снефрид улыбнулась ему, запахнулась в накидку – с моря дуло, – и пошла вслед за Лейви к темнеющим дальше от берега строениям.

* * *

После конунговой усадьбы Кунгсгорд, где Снефрид провела перед этим несколько недель, в доме на Гостином острове и впрямь казалось неуютно. Какой-то роскоши в строении, предназначенном для постоя проезжающих торговцев, никто и не ждал обнаружить, но те несколько недель, пока длилась война между старым Бьёрном конунгом и его мятежным внуком Эйриком Берсерком, торговцы не ездили, и теперь в доме попахивало плесенью. Сено на полу отсырело, скамьи и спальные помосты вдоль стен казались влажными, так что не хотелось садиться. На полу валялся разный мусор – сухие рыбьи головы и хребты, какие-то кости. Люди Асварда разожгли огонь в очаге, и в затхлом воздухе повис дым. Мьёлль ходила туда-сюда, выискивая место, где устроить лежанку для Снефрид, и ворчала. Снефрид не знала, улыбнуться или вздохнуть: им предстояла лишь первая ночевка в дороге, и весьма вероятно, что последующие будут куда менее удобны. Здесь у них хотя бы есть привычного вида дом, очаг и спальные помосты. А что дальше?

Чем дальше она пыталась мысленно пройти по предстоящему пути, тем гуще его окутывал туман. Около двух недель им предстоит плыть по морю на восток, пока не кончится Восточное море. Далее надо свернуть по заливу на юг и плыть до вика Альдейгьи. Там есть люди северного языка, но вокруг Альдейгьи живут уже другие народы – славяне и финны. От Альдейгьи по большой реке несколько дней нужно будет плыть до города Хольмгарда, где живет сам конунг Гардов, Олав, со своей женой, королевой Сванхейд. На ее-то помощь Снефрид и рассчитывала в дальнейшем, чтобы добраться до Меренланда, того края, где поселился Ульвар. Меренланд принадлежал Олаву Гардскому, и только при его содействии Снефрид сможет туда попасть. Протяженность этого пути, его трудность и неизвестность так ее угнетали, что она старалась пока об этом не думать. Сейчас ее цель – Альдейгья, а дорогу туда Асвард Соболь знает хорошо. Дальше видно будет.

Однако, несмотря на все тревоги, на все опасности затеянного ею невероятного путешествия – Снефрид даже не слышала, чтобы какая-то женщина пыталась в одиночку пересечь Восточное море, чтобы из Свеаланда попасть в Гарды, – в себе самой она чувствовала мощный источник сил. Как ни длинен этот путь – на том конце ее ждет Ульвар. Она знала его почти столько же, сколько помнила себя; первые разговоры об их будущей свадьбе пошли, когда ей было всего-то лет десять. Ей так хорошо помнились его светлые серые глаза, русые волнистые волосы, белозубая улыбка, его всегдашняя веселость и вера в любовь норн, которая не даст пропасть ни в какой беде. Таким он был до того лета, когда проиграл чужой товар стоимостью в три сотни серебра. После этого он три года провел в сарацинском походе, и, конечно, должен был измениться. Теперь у него такой же густой загар, как у Лейви и его товарищей, хазарские серьги, перстни… может быть, шрамы. Такая же сосредоточенность в глазах, которая не уходит совсем даже среди веселья и смеха. Теперь-то он научился осторожности, собранности, умению оценивать соотношение сил и заботиться о себе, не полагаясь слепо на доброту норн. Иначе он просто не выжил бы в том походе, откуда вернулись живыми едва половина. Ульвар с юности был игроком: то и дело бросал кости, желая проверить благосклонность к нему норн, что и втравило его в неприятности – сначала его, а затем и Снефрид. Видно, норнам причиняло досаду это постоянное беспокойство без нужды, вот они и подбросили ему лекарство. Испытания были жестокими, но, как надеялась Снефрид, пошли на пользу. Теперь, когда ему уже тридцать, Ульвар стал таким мужем, на которого она сможет положиться. Ей не терпелось увидеть этого нового Ульвара, которого она сможет полюбить заново, и мысль о нем делала предстоящий путь не таким уж страшным, будто где-то там вдали Ульвар протягивает руки ей навстречу.

Ждет ли он ее? Он не просил Снефрид к нему приехать, только передал, где находится и что не намерен возвращаться. Но она была уверена: ждет. Знает, что это почти невозможно, не под силу женщине в одиночку проделать такой путь, и все же надеется той частью души, которая осталась от прежнего Ульвара, легкомысленного, но всегда верящего в лучшее. Снефрид заранее радовалась тому, что в этот раз самые его безумные ожидания оправдаются.

Тревоги преданной служанки оказались напрасными: им не пришлось ночевать в гостевом доме. Не успел огонь в очаге как следует разгореться, как вошел Асвард Соболь, а с ним еще какой-то мужчина, очень нарядно одетый: в желтовато-горчичный кафтан с полосками красного шелка на груди, в коричневой шапке. Был он лет тридцати, с угловатым лицом, небольшой русой бородкой и глубоко посаженными серыми глазами.

– Ты, Снефрид, видно, очень напугалась при виде всего этого, – Асвард обвел рукой гостевой дом, – но боги над нами сжалились и посылают ночлег получше. Вот, Стейн сын Гудфинна, с Гусиного острова, приглашает нас к себе в дом. Я давно его знаю, он достойный человек, мы можем принять его гостеприимство.

– Привет и здоровья тебе, Стейн! – Снефрид встала с помоста и улыбнулась. – Думаю, это кстати.

– Это твоя жена? – Стейн в изумлении взглянул на Снефрид, потом на Асварда. – Не знал, что ты заново женился!

– Увы, мне не так повезло! – Асвард хмыкнул и покачал головой. – У этой госпожи есть муж, но это не я. Она как раз к нему едет.

– Вот как? – Стейн разглядывал гостью, вытаращив глаза. – И далеко ли тебе придется ехать?

– Очень далеко, – Снефрид улыбнулась. – До самого Утгарда. Я разыскиваю моего мужа, и для этого мне придется добраться до самого края света. Мы будем очень рады получить хотя бы в эту ночь удобный ночлег.

Гусиный остров лежал совсем близко – от причала его было видно, – и был гораздо больше Гостиного. На нем хватало земли и леса для нескольких усадеб и хуторов; почти все жители были родичами Стейна. Асварда Соболя он знал давно, поскольку тот не в первый раз проезжал этими проливами, и вел с ним торговые дела – продавал овечью шерсть, покупал ткани или меха из дальних восточных стран. После недавних событий все были особенно рады новостям. Всех путников, сотни полторы человек, Стейн не мог разместить в своей усадьбе, но предложил гостеприимство Асварду, Снефрид и Хлёдвиру. Кетиль Пожар предпочел остаться с людьми и кораблями на Гостином острове, а остальных Стейн перевез к себе на большой вместительной лодке.

– Вот это люди Снефрид, мы их тоже возьмем с собой, – сказал ему Асвард, показывая на Лейви и его пятерых товарищей. – Она путешествует как королева, с собственной дружиной.

– Мы дали клятву оберегать эту женщину и не оставлять одну, пока не вручим королеве Гардов в Хольмгарде! – подтвердил сам Лейви. – Поэтому должны везде следовать за нею.

– Она едет к королеве Гардов? – Стейн с новым чувством осмотрел Снефрид, как будто она выросла прямо у него на глазах.

– Именно туда лежит ее путь.

– Я вижу, это весьма выдающаяся женщина. Моя жена устроит ее лучшим образом.

Усадьба Стейна была невелика, но содержалась хорошо. Ради гостей зарезали барашка, а пока мясо жарилось, подали хлеб, сыр, вяленую рыбу.

– Ну, Стейн, какие у вас новости? – начал беседу Асвард.

– Новости есть, и весьма важные. Ты не слышал, что умер наш дядя, Харек Затмение?

– Харек умер? – повторил Асвард. – Нет, я не знал. И давно?

– Зимой. И теперь мы с Бергстейном спорим из-за тех земель. У Харека не осталось прямых наследников – его два сына умерли молодыми, – и теперь все должно перейти к нам с Бергстейном, но он не хочет отдавать мне мою долю и сам захватил дядину усадьбу.

– Почему же он так несправедливо с тобой поступил? – с любопытством спросил Хлёдвир и даже перестал есть.

Глаза его заблестели: видно, он был из тех, кому нравится наблюдать за чужими делами и особенно раздорами.

– Это все из-за моей бабки, Дагню. Она была побочной дочерью моего прадеда, Сэмунда Когтя, но когда он выдавал ее замуж, то дал ей приданое, как законной. Это значит, что он признал за нею равные права с прочими детьми, правда же, Асвард? Ты мудрый человек и многое повидал, скажи, ведь если человек дает за побочной дочерью точно такое же приданое, как за другой, законной, значит, он желает наделить их всех равными правами?

– Весьма на то похоже, – согласился Асвард.

– А Бергстейн этого признавать не хочет, он говорит, моя бабка получила все, что ей причиталось, когда выходила замуж, а до другого наследства мне дела нет.

– А разве твой прадед не уладил этого с ее мужем, когда они договаривались о свадьбе? – спросил Хлёдвир. – Должны были условиться насчет прочего наследства.

– У прадеда был сын, Гейр, и все его имущество, земли, два хутора и скот и прочее, унаследовал он. Харек – его сын, он все получил после Гейра. А теперь Харек умер бездетным, и мы с Бергстейном должны получить его наследство.

– Они должны были обсудить и этот случай.

– Может, они и обсудили, только свидетелей, ты понимаешь, не осталось, это же было сто лет назад! Если бы моя бабка была законной дочерью, то мы бы все поделили поровну, а теперь Бергстейн ухватился за этот предлог, чтобы не делиться со мной.

– А вы бы вышли с вашей тяжбой на весенний тинг.

– Мы и выходили. Но конунг сказал, что раз свидетелей нет, то он не ясновидящий, чтобы знать, какова была воля нашего деда. А его внук, Бьёрн Молодой, сказал, чтобы мы решали свои дела поединком…

Тут Снефрид невольно засмеялась, потом прикусила губу. Все обернулась к ней.

– О, прости, – она улыбнулась Стейну. – Бьёрн Молодой и мне советовал решить дело поединком, а потом… Ты слышал, может быть…

– Он сам участвовал в поединке и убил своего двоюродного брата, Альрека сына Анунда, да, мы слышали, – Стейн кивнул. – Вот всем наука… Бергстейн, может, и не самый лучший родич, но он мне родич, и я вовсе не хочу, чтобы у нас тоже кончилось так. Мы от поединка лучше воздержимся.

Мужчины стали обсуждать события лета – вражду старого Бьёрна конунга с внуком, смерть Бьёрна, соглашение между его сыном Олавом и Эйриком, по которому Эйрику досталась южная и восточная часть владений – и острова между Уппсалой и морем тоже. Снефрид помалкивала, не желая выдавать свою причастность, хотя она все эти события знала лучше всех: они прошли у нее перед глазами, а кое к чему она и сама приложила руку.

К тому времени столы уже убрали, хозяева и гости расположились возле очага: мужчины с одной стороны, женщины с другой.

– Только бы им про сражения толковать… – пробормотала Стейнова жена, Това, сидевшая рядом со Снефрид. – Уж как я измучилась, пока он был в конунговом войске! Это сражение – говорят, там из трех кораблей два были очищены от людей этими берсерками! Хорошо, что наш корабль вовремя увели на север, ума хватило! Наши все целы остались, вот только недавно вернулись, как Олав с Эйриком помирились. Но что это за мир – теперь берсерк станет все равно что нашим конунгом! Если бы женщин спрашивали, я бы нипочем не согласилась на такого конунга! Ну, довольно об этом! – Ее тянуло поговорить, но она видела по лицу гостьи, что той не хочется обсуждать дела конунгов. – Нас это все не касается, наше дело – очаг, дети да хозяйство. Расскажи-ка мне лучше о тебе. Нечасто увидишь, чтобы женщина одна пускалась в море, потому мой Стейн и решил было, что ты жена Асварда. Асвард хороший человек, рассудительный и богатый, для любой женщины было бы удачей за него выйти.

Това бросила на Асварда уважительный взгляд. Лет ему было хорошо за сорок, но выглядел он отлично: в длинных, немного вьющихся темных волосах и бороде еще не было седины, на обветренном загорелом лице с высоким узким лбом и крупным крючковатым носом ярко блестели живые серые глаза, и сразу было видно, что человек это бывалый, опытный и умеющий со всяким прийти к согласию.

– Это несомненно правда! – Снефрид знала Асварда всего один день, но он показался ей приятным человеком. – Однако у меня есть муж, и я пустилась в путь, чтобы отыскать его. Мне придется идти далеко, до самого Утгарда… как мне было предсказано.

– Неужели ты не боишься? – Това, едва ли бывавшая где-то далее торга в Бьёрко, недоверчиво заглянула ей в глаза. – Я бы не решилась – это же так страшно!

– Это страшно, но мне обещано сильное покровительство в моем пути…

Снефрид перевела взгляд на огонь, и снова вспомнилось печальное лицо Фрейи, ее сомкнутые на коленях тонкие белые пальцы, ее грустный голос. Опять ее поразило сходство их судеб, и не успела она подумать, как с языка само собой слетело: