Поэмы

Первотолчком к ее рождению могли послужить и события личной жизни. На исходе лета 1862 года Некрасов пребывал в состоянии тревоги и растерянности, потеряв верных друзей и оказавшись не у дел после приостановки издания «Современника». Поздней осенью 1862 года он получил известие о смерти отца, добрые отношения с которым после разрыва отроческих лет были давно восстановлены. Некрасов уехал в Грешнево, распоряжался строительством нового родового склепа в Абакумцеве, неподалеку от могилы умершей в 1841 году матери, хлопотал об устройстве на собственные средства начальной школы для крестьянских детей со священником Благовещенской церкви. Тяжелое состояние духа нашло отражение в посвящении к сестре, Анне Алексеевне Буткевич, которым поэма и открывается. Обращение к «сеятелю и хранителю» в трудные минуты жизни всегда действовало на поэта исцеляюще. Так случилось и на этот раз.

Центральное событие «Мороза…» – смерть крестьянина, и действие в поэме не выходит за пределы одной крестьянской семьи. В то же время и в России и за рубежом ее считают поэмой эпической. На первый взгляд это парадокс, так как классическая эстетика считала зерном эпической поэмы конфликт общенационального масштаба, воспевание великого исторического события, всколыхнувшего и объединившего весь народ, оказавшего большое влияние на судьбу нации.

Однако, сузив круг действия в поэме, Некрасов не только не ограничил, но как бы укрупнил ее проблематику. Ведь событие, связанное со смертью крестьянина, с потерей кормильца и надежи семьи, уходит своими корнями едва ли не в тысячелетний национальный опыт, намекает невольно на многовековые наши потрясения. Некрасовская мысль развивается здесь в русле довольно устойчивой, а в XIX веке чрезвычайно живой литературной традиции. Семья – основа национальной жизни. Эту связь семьи и нации чувствовали творцы нашего эпоса от Некрасова до Льва Толстого и Достоевского. Идея семейного, родственного единения возникала в нашем отечестве как самая насущная еще на заре его истории. И первыми русскими святыми оказались не герои-воины, а скромные князья, родные братья Борис и Глеб, убиенные окаянным Святополком. Уже тогда ценности братской, родственной любви возводились у нас в степень общенационального идеала.

Крестьянская семья в поэме Некрасова – частица всероссийского мира: мысль о Дарье переходит в думу о величавой славянке, усопший Прокл уподобляется крестьянскому богатырю Микуле Селяниновичу. В таком же богатырском величии предстает и отец Прокла, скорбно застывший на высоком бугре:

Высокий, седой, сухопарый,Без шапки, недвижно-немой,Как памятник, дедушка старыйСтоял на могиле родной!

Белинский писал: «Дух народа, как и дух частного человека, высказывается вполне в критические моменты, по которым можно безошибочно судить не только о его силе, но и о молодости и свежести его сил».

С XIII по XX век Русская земля по меньшей мере раз в столетие подвергалась опустошительному нашествию. Событие, случившееся в крестьянской семье, потерявшей кормильца, как в капле воды отражает исторические беды российской женщины-матери. Горе Дарьи торжественно определяется в поэме как «великое горе вдовицы и матери малых сирот». Великое – потому что за ним трагедия многих поколений русских женщин – невест, жен и матерей. За ним – историческая судьба России: невосполнимые потери лучших национальных сил в опустошительных войнах, в социальных катастрофах веками отзывались сиротской скорбью русских семей.

Сквозь бытовой сюжет просвечивает у Некрасова эпическое событие. Испытывается на прочность крестьянский семейный союз; показывая семью в момент драматического потрясения ее устоев, Некрасов держит в уме общенародные испытания. «Века протекали!» В поэме это не поэтическая декларация: всем содержанием, всем метафорическим строем поэмы Некрасов выводит сиюминутное событие к вековому течению российской истории, крестьянский быт – к всенародному бытию.

Вспомним глаза плачущей Дарьи, как бы растворяющиеся в сером пасмурном небе, плачущем ненастным дождем. А потом они сравниваются с хлебным полем, истекающим перезревшими зернами-слезами. Наконец, эти слезы застывают в круглые и плотные жемчужины, сосульками повисают на ресницах, как на карнизах окон деревенских изб:

Кругом – поглядеть нету мочи,Равнина в алмазах блестит…У Дарьи слезами наполнились очи —Должно быть, их солнце слепит…

Только эпический поэт мог так дерзко соотнести снежную равнину в алмазах с очами Дарьи в слезах.

Образный строй «Мороза…» держится на этих смелых метафорах, выводящих бытовые факты к всенародному бытию. К горю крестьянской семьи по-народному прислушлива в поэме природа: как живое существо, она отзывается на происходящие события, вторит крестьянским плачам суровым воем метелицы, сопутствует народным мечтам колдовскими чарами Мороза, как бы олицетворяющего собою красоту и мощь природных и народных богатырских сил. Смерть крестьянина потрясает весь космос крестьянской жизни, приводит в движение скрытые в нем энергии, мобилизует на борьбу с несчастьем все духовные силы. Конкретно-бытовые образы, не теряя своей заземленности, изнутри озвучиваются песенными, былинными мотивами. «Поработав земле», Прокл оставляет ее сиротою – и вот она под могильной лопатой отца «ложится крестами», священная мать сыра земля. Она тоже скорбит вместе с Дарьей, вместе с чадами и домочадцами враз осиротевшей, подрубленной под корень крестьянской семьи. И Савраска осиротел без своего хозяина, как богатырский конь без Микулы Селяниновича.

За трагедией одной крестьянской семьи – судьба всего народа русского. Мы видим, как ведет он себя в тягчайших исторических испытаниях. Смертельный нанесен удар: существование семьи кажется безысходным и обреченным. Как же одолевает народный мир неутешное горе? Какие силы помогают ему выстоять в трагических обстоятельствах?

В тяжелом несчастье, обрушившемся на семью, люди менее всего думают о себе. Никакого ропота и стенаний, никакого озлобления или претензий. Горе поглощается всепобеждающим чувством сострадательной любви к ушедшему из жизни человеку вплоть до желания воскресить его ласковым словом. Уповая на божественную силу Слова, домочадцы вкладывают в него всю энергию самозабвенной воскрешающей любви:

Сплесни, ненаглядный, руками,Сокольим глазком посмотри,Тряхни шелковыми кудрями,Сахарны уста раствори!

Так же встречает беду и овдовевшая Дарья. Не о себе она печется, но, «полная мыслью о муже, Зовет его, с ним говорит». Даже в положении вдовы она не мыслит себя одинокой. Думая о будущей свадьбе сына, она предвкушает не свое счастье только, но и счастье любимого Прокла, обращается к ушедшему мужу, радуется его радостью:

Вот – дождались, слава Богу!Чу! бубенцы говорят!Поезд вернулся назад,Выди навстречу проворно —Пава-невеста, соколик-жених! —Сыпь на них хлебные зерна,Хмелем осыпь молодых!..

Некрасовская героиня в своем духовном складе несет то же свойство сострадательного отклика на горе и беду ближнего, каким сполна обладает национальный поэт, тот же дар высокой самоотверженной любви:

Я ли о нем не старалась?Я ли жалела чего?Я ему молвить боялась,Как я любила его!Едет он, зябнет… а я-то, печальная,Из волокнистого льну,Словно дорога его чужедальная,Долгую нитку тяну…

Ей-то казалось, что нить жизни Прокла она держит в своих добрых и бережных руках. Да вот не уберегла, не спасла. И думается ей теперь, что нужно бы любить еще сильнее, еще самоотверженнее, так, как любил человека Христос, так, как любила Сына Матерь Божия. К Ней, как к последнему утешению, обращается Дарья, отправляясь в отдаленный монастырь за Ее чудотворной иконой. А в монастыре свое горе: умерла молодая схимница, сестры заняты ее погребением. И, казалось бы, Дарье, придавленной собственным горем, какое дело до чужих печалей и бед? Но нет! Такая же теплая, родственная любовь пробуждается у нее и к чужому, «дальнему» человеку:

В личико долго глядела я:Всех ты моложе, нарядней, милей,Ты меж сестер словно горлинка белаяПромежду сизых, простых голубей.

Когда в «Илиаде» Гомера плачет Андромаха, потерявшая мужа Гектора, она перечисляет те беды, которые теперь ждут ее: «Гектор! О, горе мне, бедной! О, для чего я родилась!» Но когда в «Слове о полку Игореве» плачет русская Ярославна, то она не о себе думает, не себя жалеет: она рвется к мужу исцелить «кровавые раны на жестоцем его теле». И когда теряет князя Дмитрия Донского супруга его Евдокия, она так же плачет об усопшем: «Како зайде, свет очю моею? Почто не промолвиши ко мне? Цвете мой прекрасный, что рано увядаеши?… Солнце мое, рано заходиши; месяц мой прекрасный, рано погибавши; звездо восточная, почто к западу грядеши?» И некрасовскую Дарью в безысходной, казалось бы, ситуации укрепляет духовно та же самая русская отзывчивость на чужое несчастье и чужую боль.

Дарья подвергается в поэме сразу двум испытаниям: два удара принимает она на себя с роковой неотвратимостью. За смертью мужа и ее настигает погибель. Но все преодолевает Дарья силой духовной любви, обнимающей весь Божий мир: природу, землю-кормилицу, хлебное поле. И умирая, она больше себя любит Прокла, детей, вечный труд на Божьей ниве:

Воробушков стая слетелаС снопов, над телегой взвилась.И Дарьюшка долго смотрела,От солнца рукой заслонясь,Как дети с отцом приближалисьК дымящейся риге своей,И ей из снопов улыбалисьРумяные лица детей…

Это исключительное свойство русского национального характера народ наш пронес сквозь мглу суровых лихолетий от «Слова о полку Игореве» до «Прощания с Матёрой», до плача ярославских, вятских, сибирских крестьянок, героинь В. Белова, В. Распутина, В. Крупина, В. Астафьева… В поэме «Мороз, Красный нос» Некрасов поднял глубинные пласты нашей веры – неиссякаемый источник выносливости и силы народного духа, столько раз спасавшего и возрождавшего Россию из пепла в лихие годины национальных катастроф и потрясений.

5

Начало 1870-х годов – эпоха очередного общественного подъема, связанного с деятельностью революционных народников. Некрасов сразу же уловил первые симптомы этого пробуждения и не мог не откликнуться по-своему на их болезненный характер. В 1869 году С. Г. Нечаев организовал в Москве тайное революционно-заговорщическое общество «Народная расправа». Программа его была изложена Нечаевым в «Катехизисе революционера»: «Наше дело – страшное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение». Провозглашался лозунг: «Цель оправдывает средства». Чтобы вызвать в обществе революционную смуту, допускались любые, самые низменные поступки: обман, шантаж, клевета, яд, кинжал и петля. Столкнувшись с недоверием и противодействием члена организации И. И. Иванова, Нечаев обвинил собрата в предательстве и 21 ноября 1869 года с четырьмя своими сообщниками убил его. Так полиция напала на след организации, и уголовное дело превратилось в шумный политический процесс. Достоевский откликнулся на него романом «Бесы», а Некрасов – поэмами «Дедушка» и «Русские женщины».

Русский национальный поэт и в мыслях не допускал гражданского возмущения, не контролируемого высшими нравственными принципами, не принимал политики, не освященной христианским идеалом. Убеждение, что политика – грязное дело, внушалось, по мнению Некрасова, лукавыми людьми для оправдания своих сомнительных деяний. У человека, душою болеющего за отечество, не может быть к ним никакого доверия. Народные заступники в этих поэмах Некрасова не только извне окружены подвижническим ореолом, они и внутренне, духовно все время держат перед собой высший идеал богочеловеческого совершенства, а политику воспринимают как религиозное делание, освященное высшими заветами евангельской правды.

«Христианское просвещение, развивающее и воспитывающее личность, а не случайное усвоение обрывков знания, употребляемых как средство агитации, – вот в чем нуждается народ наш, – утверждал С. Н. Булгаков. – Историческое будущее России, возрождение и восстановление мощи нашей Родины или окончательное ее разложение, быть может, политическая смерть, находятся в зависимости от того, решим ли мы эту культурно-историческую задачу: просветить народ, не разлагая его нравственной личности. И судьбы эти история вверяет в руки интеллигенции». В числе истинных просветителей России, которые работают на ее возрождение, Булгаков в первую очередь называл «родного нашего Некрасова».

24 ноября 1855 года в письме к В. П. Боткину Некрасов говорил о Тургеневе с великой надеждой: этот человек способен «дать нам идеалы, насколько они возможны в русской жизни». В своей надежде Некрасову суждено было разочароваться. И вот в поэмах историко-героического цикла он попытался сам дать русским политикам достойный подражания идеал. Все народные заступники в поэзии Некрасова – идеальные герои хотя бы потому, что, в отличие от атеистического, нигилистического уклона, свойственного реалиям русского освободительного движения, они напоминают и внешним своим обликом, и внутренним, духовным, содержанием русских святых.

Создавая историко-героические поэмы, Некрасов действовал «от противного»: они были своеобразным упреком той революционно-материалистической бездуховности, которая глубоко потрясла и встревожила поэта. Впрочем, и ранее, в лирических стихотворениях на гражданские темы, Некрасов придерживался той же эстетической и этической установки. По его собственным словам, в «Памяти Добролюбова», например, он создавал не реальный образ Добролюбова, а тот идеал, которому реальный Добролюбов, по-видимому, хотел соответствовать.

В своих поэмах Некрасов воскрешал высокий идеал не монашеской святости, а святости мирянина именно в той мере, в какой эта святость утверждалась учением святых отцов и органично вошла в народное сознание. Так, для некрасоведов-атеистов камнем преткновения долгое время оказывались слова вернувшегося из ссылки героя поэмы «Дедушка»: «Днесь я со всем примирился, что потерпел на веку». Они не понимали, что христианское смирение отнюдь не означает примирения со злом, а, напротив, утверждает открытую и честную борьбу с ним, что и подтверждается далее всем поведением героя. Но христианское сопротивление мирскому злу действительно исключает личную вражду, кровную месть. «Чем меньше личной вражды в душе сопротивляющегося и чем более он внутренне простил своих врагов – всех вообще и особенно тех, с которыми он ведет борьбу, – тем эта борьба его будет, при всей ее необходимой суровости, духовно вернее, достойнее и жизненно целесообразнее, – замечает русский мыслитель И. А. Ильин в работе „О сопротивлении злу силою“. – Сопротивляющийся злу должен прощать личные обиды; и чем искреннее и полнее это прощение, тем более простивший способен вести намеченную, предметную борьбу со злом, тем более он призван быть органом живого добра, не мстящим, а понуждающим и пресекающим».

Христианское содержание поэмы «Дедушка» проявляется буквально во всем, даже в деталях чисто внешнего плана. Возвращающийся из ссылки герой «пыль отряхнул у порога», как древний библейский пророк или новозаветный апостол, «отрясающий прах со своих ног». Действие это символизирует христианское прощение всех личных обид и всех прошлых скорбей и лишений. «Сын пред отцом преклонился, ноги омыл старику». С точки зрения реалий нового времени, действие сына может показаться странным. Однако Некрасов ведь создает идеальный образ и прибегает в данном случае к известной евангельской ситуации, когда Иисус Христос перед Тайной Вечерей омыл ноги своим ученикам, будущим апостолам. Этот древний обряд знаменовал особое уважение к человеку.

Апостольские, христианские моменты подчеркнуты и во внешнем облике Дедушки:

Строен, высокого роста,Но как младенец глядит,Как-то апостольски просто,Ровно всегда говорит.

«Детскость» и мудрая простота героя тоже восходят к евангельским заповедям Христа. Однажды, призвав дитя, Он поставил его перед учениками и сказал: «Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете, как дети, не войдете в Царствие Небесное; итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном» (Мф., 18, 3–4).

«Песни» Дедушки – это почти молитвенные покаяния за грехи соотечественников, ибо, по пророчеству Исаии, Господь «помилует тебя по голосу вопля твоего»: «Содрогнитесь, беззаботные! Ужаснитесь, беспечные!..» (Исаия, 32,11). «Горе тебе, опустошитель, который не был опустошаем, и грабитель, которого не грабили! Когда кончишь опустошение, будешь опустошен и ты; когда прекратишь грабительство, разорят и тебя» (Исаия, 33,1).

Тревога за судьбу отечества и боль за беззакония соотечественников – причина страданий, принятых некрасовским героем на каторге, и источник его исповедально-обличительных песен и молитв:

Всем доставалось исправно,Стачка, порука кругом:Смелые грабили явно,Трусы тащили тайком.Непроницаемой ночиМрак над страною висел…Видел имеющий очиИ за отчизну болел.Стоны рабов заглушаяЛестью и свистом бичей,Хищников алчная стаяГибель готовила ей…

Грозные библейские мотивы буквально пронизывают эту поэму. Герой оглашает свою «келью» «вавилонской тоской». Эта тоска – напоминание о трагических событиях библейской истории, о разрушении одного из самых богатых и преуспевающих царств. Библейское предание устами пророка Иеремии повествует о страшной гибели Вавилона, навлекшего Господень гнев за разврат и беззаконие его жителей.

Поэма «Дедушка» обращена к молодому поколению. Некрасову очень хотелось, чтобы юные читатели унаследовали лучшие нравственные ценности, служению которым можно отдать жизнь. Характер Дедушки раскрывается перед внуком постепенно, по мере сближения героев и по мере того, как взрослеет Саша. Поэма озадачивает, интригует, заставляет внимательно вслушиваться в речи Дедушки, зорко всматриваться в его внешний и внутренний облик, в его действия и поступки. Шаг за шагом читатель приближается к пониманию народолюбивых идеалов Дедушки, к ощущению духовной красоты и благородства этого человека. Цель нравственного, христианского воспитания молодого поколения оказывается ведущей в поэме: ей подчинены и сюжет и композиция произведения.

Центральную роль в поэме играет рассказ героя о поселенцах-крестьянах в сибирском посаде Тарбагатай, о предприимчивости крестьянского мира, о творческом характере народного, общинного самоуправления. Как только власти оставили народ в покое, дали мужикам «землю и волю», артель вольных хлебопашцев превратилась в общество свободного и дружного труда, достигла материального достатка и духовного процветания.

Замысел декабристской темы у Некрасова рос и развивался. В поэмах «Княгиня Трубецкая» и «Княгиня Волконская» поэт продолжил свои раздумья о характере русской женщины, начатые в поэмах «Коробейники» и «Мороз, Красный нос». Но если там воспевалась крестьянка, то здесь создавались идеальные образы женщин из светского круга. Подчеркивая демократические, христианские основы идеалов своих героинь и героев, Некрасов развивал и творчески углублял то, что в идеологии декабристов лишь зарождалось.

В основе сюжета двух этих поэм – любимая Некрасовым тема дороги. Характеры героинь мужают и крепнут в ходе встреч и знакомств, сближений и столкновений с разными людьми во время их долгой дороги. Напряженного драматизма полон мужественный поединок княгини Трубецкой с иркутским губернатором. В дороге растет самосознание другой героини, княгини Волконской. В начале пути ее зовет на подвиг супружеский долг. Но встречи с народом, знакомство с жизнью российской провинции, разговоры с простыми людьми о муже и его друзьях, молитва с народом в сельском храме ведут героиню к духовному прозрению.

Подвиг декабристов и их жен в «Русских женщинах» представлен Некрасовым не только в исторической его реальности, но и в идеальных параметрах святости. В отечественных житиях классическим образцом женской святой считается образ Юлиании Лазаревской. Юлиания видела свое призвание в верности супружескому долгу. Княгиня Трубецкая, прощаясь с отцом, говорит, что ее зовет на подвиг высокий и трудный долг, который в беседе с иркутским губернатором она уже называет «святым». А ее отъезд вызывает ассоциации с уходом праведника от «прелестей» мира, лежащего в грехе:

Там люди заживо гниют —Ходячие гробы,Мужчины – сборище Иуд,А женщины – рабы.

В сознании героини ее муж и друзья, гонимые и преследуемые властями, предстают в ореоле страстотерпцев. В поэме есть скрытая параллель с одной из заповедей блаженства из Нагорной проповеди Иисуса Христа: «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царствие Небесное» (Мф., 5, 10).

Этот христианский подтекст нарастает в «Русских женщинах», усиливаясь во второй части – «Княгиня Волконская». Финальная сцена поэмы, рисующая встречу Волконской с мужем в каторжном руднике, построена так, что напоминает содержание любимого народом апокрифа «Хождение Богородицы по мукам», повествующего о том, как Пресвятая Дева Мария пожелала видеть мучения грешников в аду и умолила Христа дать им облегчение.

Чудо сошествия Богородицы во ад подсвечивает сюжетное действие этого финального эпизода. По мере того как Мария Волконская уходит все далее и глубже в подземную бездну рудника, отовсюду бегут ей навстречу «мрачные дети тюрьмы», «дивясь небывалому чуду». Души грешников, обитающих в этом адском месте, ощущают на мгновение святую тишину, благодатное облегчение:

И тихого ангела Бог ниспослалВ подземные копи – в мгновеньеИ говор, и грохот работ замолчалИ замерло словно движенье…

И вот среди грешников находится тот, кто достоин прощения и искупления:

Но кроток был он, как избравший егоОрудьем Своим Искупитель.

Великая страдалица явлением своим в «пропасти земли», состраданием своим как бы открывает грешникам путь к спасению.

Таким образом, в творчестве Некрасова 1850-х – начала 1870-х годов возникло два типа поэмы: первый – эпические произведения из жизни крестьянства, второй – историко-героические поэмы о судьбах народолюбивой интеллигенции. Синтез двух жанровых разновидностей Некрасов попытался осуществить в поэме-эпопее «Кому на Руси жить хорошо».

Ю. Лебедев

Поэмы[1]

Саша[2]

1

Словно как мать над сыновней могилой,Стонет кулик над равниной унылой,Пахарь ли песню вдали запоет —Долгая песня за сердце берет;Лес ли начнется – сосна да осина…Невесела ты, родная картина!Что же молчит мой озлобленный ум[3]?…Сладок мне леса знакомого шум,Любо мне видеть знакомую ниву —Дам же я волю благому порывуИ на родимую землю моюВсе накипевшие слезы пролью!Злобою сердце питаться устало —Много в ней правды, да радости мало;Спящих в могилах виновных теней[4]Не разбужу я враждою моей.Родина-мать! я душою смирился,Любящим сыном к тебе воротился,Сколько б на нивах бесплодных твоихДаром ни сгинуло сил молодых,Сколько бы ранней тоски и печалиВечные бури твои ни нагналиНа боязливую душу мою —Я побежден пред тобою стою!Силу сломили могучие страсти,Гордую волю погнули напасти,И про убитую Музу моюЯ похоронные песни пою.Перед тобою мне плакать не стыдно,Ласку твою мне принять не обидно —Дай мне отраду объятий родных,Дай мне забвенье страданий моих!Жизнью измят я… и скоро я сгину…Мать не враждебна и к блудному сыну[5]:Только что ей я объятья раскрыл —Хлынули слезы, прибавилось сил.Чудо свершилось: убогая ниваВдруг просветлела, пышна и красива,Ласковей машет вершинами лес,Солнце приветливей смотрит с небес.Весело въехал я в дом тот угрюмый,Что, осенив сокрушительной думой,Некогда стих мне суровый внушил[6]…Как он печален, запущен и хил!Скучно в нем будет. Нет, лучше поеду,Благо не поздно, теперь же к соседуИ поселюсь среди мирной семьи.Славные люди – соседи мои,Славные люди! Радушье их честно,Лесть им противна, а спесь неизвестна.Как-то они доживают свой век?Он уже дряхлый, седой человек,Да и старушка не многим моложе.Весело будет увидеть мне тожеСашу, их дочь… Недалёко их дом.Всё ли застану по-прежнему в нем?

2

Добрые люди, спокойно вы жили,Милую дочь свою нежно любили.Дико росла, как цветок полевой,Смуглая Саша в деревне степной.Всем окружив ее тихое детство,Что позволяли убогие средства,Только развить воспитаньем, увы! —Эту головку не думали вы.Книги ребенку – напрасная мука,Ум деревенский пугает наука;Но сохраняется дольше в глушиПервоначальная ясность души,Рдеет румянец и ярче и краше…Мило и молодо дитятко ваше, —Бегает живо, горит, как алмаз,Черный и влажный смеющийся глаз,Щеки румяны, и полны, и смуглы,Брови так тонки, а плечи так круглы!Саша не знает забот и страстей,А уж шестнадцать исполнилось ей…Выспится Саша, поднимется рано,Черные косы завяжет у станаИ убежит, и в просторе полейСладко и вольно так дышится ей.Та ли, другая пред нею дорожка —Смело ей вверится бойкая ножка;Да и чего побоится она?…Всё так спокойно; кругом тишина,Сосны вершинами машут приветно, —Кажется, шепчут, струясь незаметно,Волны под сводом зеленых ветвей:«Путник усталый! бросайся скорейВ наши объятья: мы добры и радыДать тебе, сколько ты хочешь, прохлады».Полем идешь – всё цветы да цветы,В небо глядишь – с голубой высотыСолнце смеется… Ликует природа!Всюду приволье, покой и свобода;Только у мельницы злится река:Нет ей простора… неволя горька!Бедная! как она вырваться хочет!Брызжется пеной, бурлит и клокочет,Но не прорвать ей плотины своей.«Не суждена, видно, волюшка ей, —Думает Саша, – безумно роптанье…»Жизни кругом разлитой ликованьеСаше порукой, что милостив Бог…Саша не знает сомненья тревог.Вот по распаханной, черной поляне,Землю взрывая, бредут поселяне —Саша в них видит довольных судьбойМирных хранителей жизни простой:Знает она, что недаром с любовьюЗемлю польют они потом и кровью…Весело видеть семью поселян,В землю бросающих горсти семян;Дорого-любо, кормилица-нива! —Видеть, как ты колосишься красиво,Как ты, янтарным зерном налита,Гордо стоишь, высока и густа!Но веселей нет поры обмолота:Легкая дружно спорится работа;Вторит ей эхо лесов и полей,Словно кричит: "Поскорей! поскорей!"Звук благодатный! Кого он разбудит,Верно, весь день тому весело будет!Саша проснется – бежит на гумно.Солнышка нет – ни светло, ни темно,Только что шумное стадо прогнали.Как на подмерзлой грязи натопталиЛошади, овцы!.. Парным молокомВ воздухе пахнет. Мотая хвостом,За нагруженной снопами телегойЧинно идет жеребеночек пегой,Пар из отворенной риги валит[7],Кто-то в огне там у печки сидит.А на гумне только руки мелькаютДа высоко молотила взлетают[8]Не успевает улечься их тень.Солнце взошло – начинается день…Саша сбирала цветы полевые,С детства любимые, сердцу родные,Каждую травку соседних полейЗнала по имени. Нравилось ейВ пестром смешении звуков знакомыхПтиц различать, узнавать насекомых.Время к полудню, а Саши всё нет.«Где же ты, Саша? простынет обед,Сашенька! Саша!..» С желтеющей нивыСлышатся песни простой переливы;Вот раздалося «ау!» вдалеке;Вот над колосьями в синем венкеЧерная быстро мелькнула головка…«Вишь ты, куда забежала, плутовка!Э!.. да никак колосистую рожьПереросла наша дочка!» – Так что ж?"Что? ничего! понимай, как умеешь!Что теперь надо, сама разумеешь:Спелому колосу – серп удалой,Девице взрослой – жених молодой!»– Вот еще выдумал, старый проказник! —«Думай не думай, а будет нам праздник!»Так рассуждая, идут старикиСаше навстречу; в кустах у рекиСмирно присядут, подкрадутся ловко,С криком внезапным: «Попалась, плутовка!» —Сашу поймают, и весело имСвидеться с дитятком бойким своим…В зимние сумерки нянины сказкиСаша любила. Поутру в салазкиСаша садилась, летела стрелой,Полная счастья, с горы ледяной.Няня кричит: «Не убейся, родная!»Саша, салазки свои погоняя,Весело мчится. На полном бегуНабок салазки – и Саша в снегу!Выбьются косы, растреплется шубка —Снег отряхает, смеется, голубка!Не до ворчанья и няне седой:Любит она ее смех молодой…Саше случалось знавать и печали:Плакала Саша, как лес вырубали,Ей и теперь его жалко до слез.Сколько тут было кудрявых берез!Там из-за старой, нахмуренной елиКрасные грозды калины глядели,Там поднимался дубок молодой.Птицы царили в вершине лесной,Понизу всякие звери таились.Вдруг мужики с топорами явились —Лес зазвенел, застонал, затрещал.Заяц послушал – и вон побежал,В темную нору забилась лисица,Машет крылом осторожнее птица,В недоуменье тащат муравьиЧто ни попало в жилища свои.С песнями труд человека спорился:Словно подкошен, осинник валился,С треском ломали сухой березняк,Корчили с корнем упорный дубняк,Старую сосну сперва подрубали,После арканом ее нагибалиИ, поваливши, плясали на ней,Чтобы к земле прилегла поплотней.Так, победив после долгого боя,Враг уже мертвого топчет героя.Много тут было печальных картин:Стоном стонали верхушки осин,Из перерубленной старой березыГрадом лилися прощальные слезыИ пропадали одна за другойДанью последней на почве родной.Кончились поздно труды роковые.Вышли на небо светила ночные,И над поверженным лесом лунаОстановилась, кругла и ясна, —Трупы деревьев недвижно лежали;Сучья ломались, скрипели, трещали,Жалобно листья шумели кругом.Так, после битвы, во мраке ночномРаненый стонет, зовет, проклинает.Ветер над полем кровавым летает —Праздно лежащим оружьем звенит,Волосы мертвых бойцов шевелит!Тени ходили по пням беловатым,Жидким осинам, березам косматым;Низко летали, вились колесомСовы, шарахаясь оземь крылом;Звонко кукушка вдали куковала,Да, как безумная, галка кричала,Шумно летая над лесом… но ейНе отыскать неразумных детей!С дерева комом галчата упали,Желтые рты широко разевали,Прыгали, злились. Наскучил их крик —И придавил их ногою мужик.Утром работа опять закипела.Саша туда и ходить не хотела,Да через месяц – пришла. Перед нейВзрытые глыбы и тысячи пней;Только, уныло повиснув ветвями,Старые сосны стояли местами,Так на селе остаются одниСтарые люди в рабочие дни.Верхние ветви так плотно сплелися,Словно там гнезда жар-птиц завелися,Что, по словам долговечных людей,Дважды в полвека выводят детей.Саше казалось, пришло уже время:Вылетит скоро волшебное племя,Чудные птицы насядут на пни,Чудные песни споют ей они!Саша стояла и чутко внимала.В красках вечерних заря догорала —Через соседний несрубленный лесС пышно-румяного края небесСолнце пронзалось стрелой лучезарной,Шло через пни полосою янтарнойИ наводило на дальний бугорСвета и теней недвижный узор.Долго в ту ночь, не смыкая ресницы,Думает Саша: что петь будут птицы?В комнате словно тесней и душней.Саше не спится, – но весело ей.Пестрые грезы сменяются живо,Щеки румянцем горят не стыдливо,Утренний сон ее крепок и тих…Первые зорьки страстей молодых!Полны вы чары и неги беспечной,Нет еще муки в тревоге сердечной;Туча близка, но угрюмая теньМедлит испортить смеющийся день,Будто жалея… И день еще ясен…Он и в грозе будет чудно прекрасен,Но безотчетно пугает гроза…Эти ли детски живые глаза,Эти ли полные жизни ланитыГрустно поблекнут, слезами покрыты?Эту ли резвую волю во властьГордо возьмет всегубящая страсть?…Мимо идите, угрюмые тучи!Горды вы силой! свободой могучи:С вами ли, грозные, вынести бойСлабой и робкой былинке степной?…