Самая светлая ночь
Джеймс затворил за собой дверь, отдернул шторы, открыл ставни, чтобы свет луны помог ему лучше осмотреться, и стал тщательно перебирать вещи убитой, в надежде отыскать хоть малейшую царапинку, проливающую свет на правду. Он выдвигал шкафы, переворачивал мебель, обшаривал углы, и так до тех пор, пока мутные лучи рассвета не обожгли немым теплом его кожу.
Обессилев совершенно, он присел на кровать и стал наблюдать за тем, как солнце обагряет небо и пепельные тучи и сизые облака застывают в расцвете безмолвия и растекаются фантасмагорическими образами по небосклону. Потеряв всякую надежду что-либо найти и не получив подтверждения своей теории, Джеймс уставился на носки своих ботинок и не отрываясь глядел на них в течение нескольких минут.
В последней надежде, он обвел взглядом всю комнату, и вдруг замер в неожиданном ликовании, с сильно бьющимся сердцем, наблюдая за тем, как тусклый свет выжигает на тончайшей ткани одного из платьев убитой простой рунический символ, чей вид вмиг заставил душу Джеймса трепетать от безотчетного ужаса.
Он приблизился и коснулся этого символа, и словно ток прошел от кончиков его пальцев по венам до солнечного сплетения. Вытащив нож, Джеймс отрезал кусок ткани с символом и разместил его на ладони.
Тонкие линии, подсвечиваемые солнцем, обжигали его кожу, но он глядел, не в силах оторваться, и в каждом простом изгибе читал летопись веков. Он видел этот символ раньше, он знал его так, словно тот был выжжен у него на стенках сосудов, вырезан прямо в сердце – в этом едином символе было зашифровано его собственное имя – он был призван сюда для того, чтобы его обнаружить.
Спрятав обрывок платья в кармане, Джеймс поспешил покинуть дом и отправиться к озеру в надежде и там обнаружить подсказку. Но, стоило ему только распахнуть дверь, ведущую на задний двор, как перед ним из молочно-бледного утреннего полумрака возникла фигура Джины. Джеймс застыл на пороге, встретившись с ее спокойным холодным взглядом, и слова застряли у него в горле, не в силах сорваться с губ. Но Джина молчала, не требуя объяснений. Она повернулась к нему спиной, и он, спрыгнув со ступеней, поспешил за ней в глубину сада, где волнистая тропа вела вглубь черного и прозрачного осеннего леса, выросшего готическим витражом перед ними.
Завороженно глядел Джеймс на то, с какой грустью Джина рассматривала каждый матовый пласт, образованный мутными лучами солнца, и каждое облако, плывущее над сводами леса, и как в зрачках ее отражались скрещенные ветви рубленые бликами.
Джина вела его за собой до самого озера, и, дойдя, остановилась, глядя на спокойную водную гладь, туда, где качался на плоту все еще никем не обнаруженный труп. То, что это произведение, эту лилию из человеческих останков, еще не нашли, было едва ли возможно объяснить, но, вероятно, Джина хорошо позаботилась о том, чтобы найден труп был тогда и только тогда, когда ей самой это понадобится.
– Мне кажется, ты хотел именно сюда. – произнесла она.
– Все так, – кивнул Джеймс в замешательстве, – но я не думаю, что мне стоит делать в твоем присутствии то, зачем я собирался прийти.
– Делай. – голос Джины прозвучал властно и холодно, но ни один мускул не дрогнул на ее лице, и глаза ее остались так же глубоки в своем спокойствии.
– Мне нужна ее одежда. – Джеймс поглядел на мокрую бесформенную массу ткани, прибитую к берегу и некогда служившую платьем.
Он выудил останки одежды из воды, и, спустя некоторое время, на обрывке ткани под лучами солнца обозначился все тот же простой символ, изгибы которого заставляли сердце Джеймса трепетать.
– Каковы твои выводы? – спросила Джина осторожно. Она стояла за спиной Джеймса и чувствовала, как тело его содрогается каждый раз, когда пальцы касаются тонких выжженных линий.
– Я только не понимаю, зачем. – ответил он, спустя минуту. – Зачем они были убиты?
Его волнение, еще недавно бушевавшее в сердце, обратилось в секунду смертельной тоской. Что делать дальше, он не знал. Растерянный, держащий в своих руках еще часть мозаики, знавший наверняка, кто совершил убийство (едва ли он признавался в этом даже самому себе, но нет никаких сомнений в том, что он это знал), но решительно не понимающий, зачем. Зачем?
– Ты все еще можешь уйти и более не возвращаться, – прошептала над его ухом Джина, – но если не захочешь, то потом придется убегать. – ее голос звучал мягко, и слова ее не были угрозой. Она с нежностью, на какую только была способна, давала ему иллюзию шанса на спасение.
– Я чувствую, что должен остаться. Это не простые слова. Знаешь, я чувствую себя так, словно врастаю в эту землю, словно тут мой конец и тут я начинался. Словно это место – сердце зверя, и я кровь в этом сердце, я – частица жизни могучего существа. Поток несет меня, тянет за собой. Мне нет дороги назад. Я либо достигну своей цели, либо умру по дороге к ней.
– Когда передо мной стоял такой же выбор, я тебя понимала. Сейчас же я говорю тебе: это безумие. Тебе лучше отступить, вырваться из этого потока крови, потока жизни. Но если ты останешься, я приму это решение. Но если ты останешься, едва ли смерть обойдет тебя. – ее слова были правдой. Она желала, чтобы он знал, ради чего остается с нею.
– Не имеет никакого значения, чем закончится для меня эта битва, будь она лишь пятном на истории жизни или предвестником великого конца. Я останусь здесь. Я не желаю сражаться, быть может, но я обязан, я должен – в этом весь я, я – орудие чужих помыслов, будь они белы, как слепые лучи солнца, или черны, как скважина в земле.
Джина вздохнула, и взгляд ее смягчился и изливал теперь лишь только скорбную грусть, как мраморное изваяние у кладбищенских ворот.
– Сломленный ангел, одиноко бредущий меж чужих звезд, под чужими звездами. Если только мне удастся спасти тебя, я спасу. – но боль в ее сердце твердила иное.
– Но кто же ты, кто ты такая и как звучит твое истинное имя?
– Едва ли я в силах признаться в этом сейчас, когда под нами и внутри нас, и вокруг нас сжимается сердце дикого зверя, которому мы противостоим. – и перед глазами ее промелькнула тень великого города, ушедшего во тьму холодного несуществования.
– Я тебя узнаю. – заверил ее Джеймс. – Все, в чем есть частица тебя, откроется мне однажды.
– Боюсь, только в смерти ты увидишь мое истинное лицо.
– Должно быть, в тот миг я различу и собственные очертания.
Дрожь прошла по телу Джины от этих слов, и взгляд ее упал куда-то в вековую глубь. Она побледнела, и холодная сырая тоска подступила к ее горлу. Джеймсу же показалось, будто Джина на секунду унеслась мыслями куда-то так далеко, что не расслышала его заверения, так далеко, что мерцание солнца сделалось глуше, словно бы целый мир приблизился к вечной темноте вселенной, оторвавшись от своей орбиты.
– Что… что ты помнишь, Джеймс? – спросила вдруг Джина, изгоняя из разума вспышку боли.
Стоило воспоминаниям о далеком доме промелькнуть перед ее глазами, как она вновь ощутила с ним тонкую незримую связь, такую, какую она ощущала с богами, когда внимала их речам или же сама говорила с ними.
– Я помню очень мало. Точнее… я помню достаточно, да… достаточно для одной жизни. – Джеймс в бессилии опустил руки, потупив взгляд.
– Мне жаль, что я не могу тебе помочь. Не смею даже попытаться. Все, что я чувствую… то, что я чувствую, а именно эта нить, стягивающая наши души, она так тонка, она привязана к особым, далеким, безумным воспоминаниям. Я следую ее путем, чтобы вернуть то, что однажды было у меня отнято. И я живу воспоминаниями о тех днях, когда для меня еще не было слишком поздно все исправить.
– Пусть те воспоминания будут светом в тебе.
– Светом? Во мне никогда не было света. Я слишком темна даже для твоего понимания темноты, а ведь ты привык жить в ней лишь с тусклым огоньком, обжигающим руки и бросающим ледяные блики на стены твоей темницы. А я давно должна была обратиться в камень за все, что совершила. За каждый свой шаг. За самую вероятность своего пробуждения.
– Боюсь, кем бы ты ни была, чем бы ты ни была, что бы ни сделала, мне не выпутаться из твоих сетей. Я застрял в липкой паутине, и яд проник в мою кровь, и более я не в силах пошевелиться. Мне не сбежать. – он приблизился к Джине, и она опустила голову, возводя границу между собой и той слабостью, что рождало в ее сердце каждое движение этого существа, но даже сквозь невидимый, но плотный барьер проникало тепло человеческого тела. И все пленило ее в этот миг, от теплой гладкости кожи до движения позвонков и мускулов, от звука крови, текущей по венам, до их голубых нитей, протянувшихся под тонкой полупрозрачной оболочкой.
– Сломленный, обессиливший странник. – прошептала Джина, не поднимая головы. – В этом наше сходство. Мы не знаем своего места и отказались от собственного имени.
Оба долго еще стояли неподвижно, что изваяния, что скалы, скрещенные ветром, что замерзающие стебли, не прогибаемые холодом, что два иссушенных цветка, черпающих силы друг у друга, но давно потерявших корни в бесплодной земле.
– Произнеси свое имя. – потребовала вдруг Джина голосом холодным, как заледенелая сталь.
– Имя? – Джеймс вздрогнул, и вены его стянуло болью. Память его восстала и сдавила горло своими иссушенными пальцами.
– Назови мне имя, данное тебе при последнем рождении. – отстранившись от него попросила Джина, и в глазах ее холодом проявилась кровавая глубина.
Джеймс беспомощно взирал на нее с минуту, а потом, в бессилии опустив руки, чуть приоткрыв рот, чуть слышно произнес:
– Джаред. – и тысячи игл вонзились разом в его голову, разрывая оковы памяти, и тело его онемело от боли. – Джаред. – повторил он шепотом, и каждая частица его тела сжалась, и кровь прилила к сердцу, лишая его кожу краски.
– Джаред. – эхом прошептала Джина. – Я знаю, к чему была вся эта ложь. Но не нужно более. Раз ты явился в этот город и сделал свой шаг навстречу этой смерти, ты должен был предполагать, что тебе придется принять отказ от рабского прошлого, соединяясь с реальностью собственной жизни. – она подняла голову, рассматривая его лицо так, словно видела его в первый раз. – Я вижу в твоих глазах отражение далеких звезд. – произнесла она, и цвет их для нее непрерывно сменялся – то наливаясь чернотой, то бледнея до едва зеленого.
Ресницы Джареда дрогнули, но он не отвел взгляда. Зрачки его сузились от лучей солнца, вычерчивающих целый мир в каскадах его радужки. Он прикоснулся холодными пальцами к пальцам Джины, впитывая ее спокойное тепло. Душа его раскрылась, и он впервые за долгое время ощутил себя собой. В попытках обмануть непостижимое существо он не смог одержать победу, и, сдавшись собственному поражению, решился следовать до конца за своим спасителем. Не получив ответа на свое прикосновение, он отступил на шаг, и, спустя мгновение, тихо, чуть слышно ступая, путники скрылись среди деревьев, чтобы более никогда не вернуться к холодному тенистому, отмеченному кровью водоему в сердце вечного леса.
7
19 октябряУтро разгоралось, обнажая сны, и город просыпался под холодными лучами солнца, пока два путника продвигались по ветвящимся переулкам назад, чтобы закрыться от света в стенах своих комнат. И Джаред, страдая от того, что каждый миг возвращался к своему прошлому, не мог терпеть более этого города, беспрестанно терзая себя за то, что трусливо прятался все это время, скрывая собственное имя и собственную сущность под фальшивой оболочкой, а Джина не могла не признавать той боли, с которой вела это существо на смерть, которой он не заслуживал, потому как ни единой каплей невинной крови не были запятнаны его руки. Оба шли в тишине, различая лишь звуки собственных шагов и нарастающего шума пробудившего города. Душам их и сердцам нелегко приходилось в холодной войне ветров, что затеялась внутри их сознания и набирала обороты.
Улицы уже наполнялись людьми, но свет их жизней не привлекал путников, и они молча брели, не замечая мира вокруг, мимо холодных витринных стекол, мимо позвякивающих дверных колокольчиков, рассекая безликую массу толпы. И среди многоцветного шума лишь один прилавок привлек блуждающее внимание Джареда. Он остановился, и Джина разглядела в его глазах вспышку холодного, полуосознанного ужаса.
– Фарфоровые куклы. – прошептал Джаред, застыв на месте, и рука его потянулась к прозрачному зеркалу витрины. – Пустые глаза сверкают янтарем, и бледный фарфор их рук мертвенного цвета. И в глазницах – осколки древнейших звезд. Создания, обошедшие смерть, холодные и полые. – то, как произнес это Джаред, заставило Джину вздрогнуть: однажды, давным-давно, так описывали созданий далекого холодного и туманного края, так описывали народ, к которому сама она принадлежала.
– Что ты видишь в их облике? – спросила она, неотрывно всматриваясь в холодное фарофоровое лицо с янтарными глазами, обрамленное черными локонами.
– Древность, сон, смерть. – и глаза Джареда сверкнули, и вспышку эту можно было сравнить с искрой падающей звезды.
– Тебе стоит пойти со мной. – произнесла Джина, касаясь запястья Джареда. Ее тихий голос заставил его оторваться от витрины и последовать за нею.
Великое и странное происхождение этого потерянного существа, этого пленного демона, великая его тайна, которой он поделился бы, будь это в его власти, вновь сковало сердце Джины, и мысли ее принадлежали теперь только этому. Кровь в сердце зверя. Дьявольский поток тянул ее к погибели, и едва ли иная тайна могла коснуться ее так, как коснулась эта. Ощущая в Джареде осколок того, что ей непременно придется вырвать из его груди, она чувствовала, как сердце ее впервые за долгие годы поддается разрывающей его на части боли. Она могла надеяться лишь на то, что, пройдя сквозь все грани метаморфоза, в его теле сохранится жизнь.
Сейчас Джина ощущала себя так близко к звездной бездне, к древности, далекой от поверхности этой планеты, как ощущала много веков тому назад, когда сердце ее страдало особенно; одинокое, покинутое теплом сердце, оставленное в недрах этого чужого тогда ей мира, мира прекрасного, но растущего слишком быстро, чтобы она успевала насладиться мгновением тысячелетия. И вот снова та самая вечность, облаченная в теплое человеческое тело, так близко, и сердце этой вечности бьется (как долго?) в ритме бесконечного ожидания свободы, которую она, Джина, способна ему подарить. Протянуть руки, коснуться шелковой кожи, подвижной плоти мускулов, мягких волн его волос. Так близко сейчас к ней эта вечность, словно она снова там, где мир сильнее и больше, вечно молодой и надежно хранимый, там, где она желанный и благородный гость, а не униженная изгнанница, вынужденная скитаться по мирам до дня решающего приговора.
И она протянула руку и провела кончиками пальцев в черных перчатках по линии вен на руке Джареда, ощущая, как потоки крови расширяют стенки его сосудов, и она услышала звук, с каким каждая капля проносится по каналам в его теле и возвращается к сердцу – источнику.
Глаза Джареда снова оказались погружены в тягостную муку сероватого взгляда Джины, и тогда, когда хмурое небо вокруг ее зрачков преобразилось в светлую нежность весны, Джаред осознал, что движется за Джиной следом по узкой улочке, ведущей к ее дому.
Они оказались в одном из кварталов старого города с домами шаткими и стоящими так близко друг к другу, что можно было с легкостью перебраться с одного окна на противоположное. Они скромно тянулись вверх на несколько этажей и заканчивались лепным карнизом, поддерживающим крышу. Внутри дом оказался неуютным, темным и словно бы необитаемым, но отовсюду раздавались шорох шагов и лязг посуды, но ни одного человека Джаред не узрел, как бы ни пытался он вглядеться в мерцающий полумрак.
Лестница зловеще поскрипывала под тяжестью шагов, тихо ворчала и шевелила корявыми досками, и расшатанные перила глухо трещали, пока Джаред продвигался вверх, крепко хватаясь за них. Джина прошла вперед и отворила дверь в комнату, приглашая Джареда войти.
Комната ее оказалась довольно тесной и темной, не много отличающейся от той, где жил сейчас сам Джаред, и из всей обстановки внимание привлекала лишь большая коряга в темном углу, напоминающая выщербленный дуплистый ствол древнего дерева, и на его редких скорченных ветвях, извиваясь и шипя, вытягивала свое тело гигантская змея, черная, как безлунная полночь, и покрытая сверкающей, как кристалл, кожей.
– Ты боишься ее? – спросила Джина, подойдя к змее и позволяя ей оплетать свое тело. – Она не причинит тебе вреда. Она чувствует, что ты не человек и распознает в твоей душе осколок настоящей силы. – в ответ на эти слова змея соскользнула с Джины и подползла к ногам Джареда.
– Она знает о твоей природе, но, как и я, не видит множества скрытых граней, что так странно вывернуты в тебе. – произнесла Джина. – Быть может, ты признаешься мне в том, что тебе известно. Быть может, это сможет помочь мне спасти тебя.
– Они не позволяют мне говорить. – Джаред ощутил, как легкие его сжались от боли. – Но боюсь, даже если бы я мог, сказать мне было бы нечего. Я потерян в этой неизвестности. Единственное, что я точно знаю, так это то, что, как только нога моя ступила в этот город, я должен был отыскать своих братьев. Но я не сделал этого. И знаешь, из всех терзаний моей души, это ощущение полнейшей беспомощности в стенах Эдинбурга самое сильное наказание.
– Ты не помнишь их лиц? – Джина заглянула в его глаза, в попытках разглядеть что-то в их глубине, скрытой в холодном полумраке комнаты.
– Я не помню их лиц. – эхом отозвался Джаред, и конечности его онемели в попытке разорвать узы собственного бессилия.
– Когда придет время, ты их встретишь. – Джина отошла в темный угол, и Джаред смог приблизиться к окну, тусклым светом освещающему комнату.
Он видел, как в окне дома напротив, где ветер задевал дыханием занавески, возникла темная фигура, но вскоре исчезла за дверью. Он все ждал, пока она снова появится там, но ничего, кроме мерцания лампы на подоконнике не тревожило в комнате пустоту.
– Сегодня меня ждет встреча, к которой я готовилась очень долго, Джаред. – голос Джины разорвал тишину. – Совсем скоро мне предстоит увидеть своего давнего врага и одолеть его. Я чувствую, что я сумею, и рука моя не дрогнет. Но сейчас я прошу тебя мне помочь.
– Я сделаю, что угодно. – отозвался Джаред, неотрывно глядя в окно.
– Сразись со мной. – Джина встала за его спиной, смерив взглядом его высокую фигуру. – Попытайся меня одолеть. – прошептала она. – Не всякому это под силу, и если ты сумеешь прижать лезвие к венам моей жизни, еще одна карта откроется мне. Ты сделаешь ход, и я поймаю тебя. Я разгадаю тебя раньше, чем ты разгадаешь меня, и так будет правильно. Так будет безопасно.
– Безопасно? – переспросил Джаред, сопротивляясь взгляду Джину.
– Быть может, ты и есть тот самый зверь, тот самый демон, которого мне стоит опасаться. Быть может, в глубине твоей запертой памяти лежит мысль о моем убийстве. Быть может, ты мой враг. В твоей власти помочь мне открыть тебя, чтобы спасти. Или уничтожить.
– Я согласен. – произнес Джаред, но в ту же минуту пожалел об этом. Он плохо представлял себе, как сможет сражаться с ней здесь и сейчас, принимая всю ее хрупкость, поставленную против всей его силы.
– Не думай о сохранности моей жизни, Джаред. Убить меня ты не сумеешь, как бы ни пытался. Не каждый в силах причинить мне боль.
– Как ты собираешься сражаться? – спросил он, не различая в ее руках оружия, на что Джина ответила взглядом, оставшимся ему не ясным. Она сняла со стены что-то, напоминающее ножны и протянула их Джареду. – Клинок? – спросил он, взявшись за холодную рукоять и ощущая в своих руках сбалансированную тяжесть.
– Он принадлежал воину, которого я одолела в бою. Это оружие на многое способно.
Джаред вытащил клинок из ножен, и свет лезвия, созданного из материала, едва ли напоминающего обыкновенную сталь, ослепил его на мгновение. Он приложил острие к кончику пальца, и на коже его тут же выступила кровь.
– В жизни не видел более острого лезвия. – произнес он. Длина клинка была гораздо меньше, чем ему требовалось для той техники боя, к которой он привык, но это оружие словно вросло в его руку. – Кто его создал? – спросил Джаред, ощущая, как рукоять изгибается, подобно глине, по форме его ладони.
– Одна малочисленная раса со спутника из соседней системы. Они жили там только благодаря добыче ценного металла со свойствами, позволяющими ему буквально свободно трансформироваться, при этом оставаясь прочнейшим из всех известных нам тогда веществ.
– Что с ними стало?
– Их уничтожили. Вместе с их спутником. Он был безжизненным сосудом с единственным ценным веществом в себе. Поверхность его была непригодна для жизни.
– Ради чего они погибли? – Джаред ощутил, как лезвие клинка отзывается болью при упоминании его создателей.
– Новая раса вооружения. И мой клинок – одно из тех сокровищ, что сохранилось с тех далеких времен. – она вытянула правую руку, и словно из воздуха в ее ладони материализовалась быстро перетекающая из одной формы в другую кристаллическая масса, и в несколько мгновений лезвие клинка собралось и предстало перед Джаредом во всей своей магнетической опасной красоте. Лезвие походило на матовый кристалл, в глубине которого растекались чернильные потоки, смешивающиеся с кровью. Он чувствовал, что это – бесконечная трансформация вещества, ради которого были уничтожены жизни, и вся боль умерших и вся сила того, кто сжимал рукоять, проходила сквозь вечные волны энергии и восставала в глубине тонкого изящного оружия.
– Элиндор. – назвала имя клинка Джина.
– Элиндор. – Джаред произнес это с благоговением, ощущая вибрации воздуха, рассекаемого изящным лезвием. Он повторил это еще раз, и в памяти его стали возрождаться образы глубокой древности, когда сильнейшие расы сталкивались в противостоянии и погибали, оставляя после себя свои величайшие творения.
В левой руке Джины возник еще один укороченный меч, подобный Элиндору. Форма обоих была необычна, и Джаред едва ли встречал когда-либо нечто подобное. Он не мог дать точного определения, что за оружие было перед ним, но в том, что мечи не парные он был уверен совершенно, однако Джина использовала их одновременно по причине, ему не совсем понятной.
– Попытайся одолеть меня, Джаред. – произнесла Джина, принимая оборонительную позицию. – Я хочу увидеть, кто ты.
И в следующий миг клинки со звоном столкнулись, и завязалась борьба, подобная вспышке молнии, подобная мерцающему шторму, и каждая секунда в ней казалась равноценной вечности, и тонкие раны, что оставляли легкие касания тончайших лезвий, кровоточили, но не доставляли боли. Сталь звенела, и в глубине клинков Джины разливалась тьма, смешиваясь с кровью, и все большим сиянием наполнялись они и мерцали в полутьме комнаты.
Техника боя, применяемая Джиной, была не знакома Джареду, но он ловко парировал ее удары, и в глубине его памяти возрождались живые картины того, как сам он, обладая силой гораздо большей, чем была доступна ему сейчас, обучался тем же невероятным по своей изящности приемам под темными сводами храмов где-то в глубине иных миров.
И звезды на мгновение предстали перед его глазами, тысячи и тысячи сияющих в вышине звезд, но с каждым мгновением они тускнели и угасали, оставляя черные пропасти в небе, и вот последняя звезда протянула к нему в прощании свои лучи и погибла, затянувшись тьмой. И холод сковал Джареда, и он осознал, что стоит на заснеженной вершине далекого мира, спрятанного в глубине одинокой галактики, и мир этот мертв, и все в нем покрылось льдом и туманом. И города разрушились под тяжестью снега и порывами ветра, и все живые существа до последнего отдали свои души Источнику и вросли в многолетний лед.
Джаред открыл глаза, ощущая, как капля крови стекает по его щеке, и за мгновение до того, как тонкое лезвие меча Джины опустилось на его лицо, остановил его. И Джина схватила его за запястье, вывернула правую руку и опрокинула его грудью на комод. Сражение закончилось, и, поверженный, Джаред с трудом дышал, ощущая запах крови в воздухе, ощущая, как она заливает его лицо и просачивается сквозь губы, попадая на язык.
Джина склонилась над ним, прижимая правую руку к тонкой ране на шее, и кровь ее струилась, опускаясь на кожу Джареда. Ее ладонь касалась тонких волн его волос, и она ощущала жар его склоненной тяжелой головы. Отложив оружие в сторону, она провела рукой по его взмокшим волосам, перебирая пряди, в которые впиталась кровь.
Джаред вздрагивал от ее прикосновений, сломленный, поверженный, и не находил сил вырваться из этого плена. Он начал чувствовать боль в запястьях и ранах, и, сдавшись окончательно, разжал пальцы, выпуская рукоять меча.
– Они отобрали твою силу. – прошептала Джина у него над ухом. – Обладай ты всей своей мощью, и наше сражение затянулось бы на целую вечность. – легким дыханием она коснулась его затылка и отстранилась, позволяя Джареду вдохнуть.– Я всегда была слабой, Джаред. Слабее остальных. – произнесла Джина, зажимая кровоточащую рану на шее. – В своей наивности я полагала, что иные пути, кроме ненависти помогут мне стать сильнее, и я училась сражаться с честью, тогда как честь никогда не побеждала страха. И тогда, когда тьма в моем сердце взяла верх, тогда, когда первая кровь пролилась мне на руки, я осознала, что только ненависть и боль способны придать мне сил. И я покорилась темноте, осознанно избирая этот путь, и все во вселенной причиняло мне боль, и через эту боль, разрывающую меня на части, я обрела свою силу. Я обрела свою силу кровью. Я плохой герой, Джаред. И если ты стремишься к свету, если в твоей душе есть осколок надежды когда-нибудь узнать, что значит быть свободным от боли, то тебе предстоит избрать иной путь. Не меня. Я потеряна в бесконечности веков, и моя жизнь имеет не больше смысла, чем любая иная, и это значит, что она не имеет его вовсе. И в ней столько боли, что, раздели я ее по капле между всеми существами этой планеты, и они вмиг станут несчастны.