Сарука сказала ему вечером перед отъездом:
– Плохо, что ты уходишь. Я не хочу смотреть, как ты уезжаешь. Поэтому я тренируюсь: воображаю, что это уже случилось, и пытаюсь принять случившееся. Я не хочу проклинать твое отсутствие.
Утром на улице, пока сын цеплялся за его ногу, жена поцеловала Махмуда Эззедина.
– Я принимаю,– сказала она, прежде чем заплакать и оттащить плачущего мальчика.
Доктор отправился к морю. Он старался не оглядываться, но ничего не вышло.
3
В период пребывания в Англии посол и его люди побывали на аудиенциях у английской султанши в Гринвичском дворце?
и еще одном, Несравненном?
, а сами, в свою очередь, принимали ее и сопровождающих на пирах ? la Turkeska?
в резиденции посла, где самостоятельно забивали животных и готовили мясо надлежащим образом. Официальные переговоры тянулись несколько месяцев, в холодных комнатах королевских дворцов или в принадлежащих владычице зеленых парках. Стороны достигли соглашения относительно морских путей и свободных сухопутных проходов, обмена захваченными пиратами/моряками, различных иммунитетов и способов защиты для англичан, путешествующих по Османской империи. Дипломатия, в основном, представляла собой дуэль воображений, конструирование событий, которые еще не произошли, но внезапно стали весьма насущными.
– А если англичанин, путешествующий по Константинии, пожелает обратиться в религию Мухаммеда? – спросил главный советник посла Джафер бин Ибрагим.
Этот конкретный вопрос позабавил английских переговорщиков, которые никогда не покидали родину, но глубоко встревожил других, кому довелось путешествовать, особенно в магометанских землях. О любой религии, которая обещала богатство, возможности и жен в этом мире, а не в загробном, можно было сказать многое. (Туркам эта истина была близка, как воздух, и жить с нею приходилось постоянно. Дома, в Константинополе, бин Ибрагим всегда поспешно продавал рабов-христиан, подумывающих о переходе в истинную веру, поскольку иначе пришлось бы освободить их себе в убыток: порабощение единоверцев – дело противозаконное.)
И наоборот, возник вопрос о турецких купцах, путешествующих по Англии, об их свободном и безопасном проезде по всему королевству, о том, какую защиту королева могла бы гарантировать гипотетическому магометанскому покупателю, скажем, олова. Мог ли такой человек невозбранно поселиться в Лондоне? Или отправиться на рудники вглубь страны? И молиться Аллаху и его святым, как того требовал закон, пять раз в день? Даже когда было указано, что евреи (которые, очевидно, были хуже и опаснее) иногда могли беспрепятственно передвигаться, англичане сочли перспективу турка, свободно путешествующего по их землям, настолько удивительной и явно нездоровой для политики, что эту тему временно отложили. Но затем один из тайных советников королевы, Роберт Бил?
, отметил, что если (как настаивали турецкие переговорщики) любому англичанину в Османской империи, который со свободной совестью желает присягнуть на верность Мухаммеду, нельзя помешать поступить подобным образом, то любой магометанин, желающий заявить о своей преданности Иисусу Христу, также может сделать это, находясь в Англии. Посол Османской империи с готовностью согласился на подобную взаимность, не в силах представить себе ни единого соплеменника, который увидел бы выгоду – духовную или денежную – в вероотступничестве или, если уж на то пошло, поселился бы на этом острове навсегда. Англия была попросту слишком бедной, а христианство – слишком малообещающим в том, что касалось жизни бренной. На самом деле, туркам с трудом удалось убедить некоторых английских пиратов покинуть Константинополь. Включая тех, которые сидели в тюрьме.
Тем временем, по предложению доктора Эззедина, все члены посольства собрали закят?
– кто сколько смог – и заплатили за освобождение или благополучие турецких заключенных, содержащихся в Англии. Эззедин на этом не остановился и в сопровождении стражников обследовал самые темные районы Лондона в поисках общины мавров, которые, по слухам, ожидали охранных документов или денег, позволяющих отправиться в более благоприятные края. Доктор Эззедин щедро одарил бы этих несчастных, сумей он их найти.
Что бы Сарука и Исмаил подумали об этом месте? Он обрисовал его для них при помощи картинок и слов, все дворцы и скрипучие деревянные здания, где так и не удалось обнаружить мифических мавров. Но истину невозможно было запечатлеть на бумаге. Исмаил часто заявлял, что хочет путешествовать по миру, изведать каждый уголок империи султана, но все еще стеснялся других мальчиков и прятался за ногами отца. Эззедин подозревал, что один вид домов, разрисованных знаками, предупреждающими о чуме, лишит его сна на несколько ночей. «Иногда гораздо приятнее оставаться дома»,– говорил Исмаил отцу почти каждый вечер в течение нескольких недель, когда был поменьше.
Позже Эззедин привел Исмаила посмотреть хранилище карт в Блистательной Порте?
, показал ему отдаленные уголки империи, где находились Сараево, Буда, Афины, Иерусалим и Каир – до них было так много трудных месяцев пути, в разлуке с Константинополем и птичками в клетках, любимицами Исмаила. В знак уважения к доктору мальчику разрешили посмотреть на глобусы и даже покрутить один из них. Эззедин наблюдал, как ребенок с беспокойством начинает осознавать вопрос размеров и расстояний.
– Неужели мы все живем на этой крошечной точке? Но как такое может быть?
Эта идея завладела разумом мальчика на целый месяц, и временами доктор отчаивался заставить сына понять, что к чему.
– Даже мама? Даже мои птицы? Даже ты? Все мы живем внутри черной точки? Но ведь земля снаружи не темная…
В конце концов Сарука преуспела там, где потерпел неудачу сам Махмуд Эззедин. Исмаил объяснил отцу:
– Посмотри, какими маленькими кажутся лодки на воде, когда мы стоим на вершине холма. Но они не маленькие, когда мы рядом с ними. Они не меняются, просто выглядят маленькими. И если бы какая-нибудь птица летела очень высоко, для нее мы казались бы достаточно маленькими, чтобы поместиться в одной точке.
В тот вечер Сарука поддразнивала мужа:
– Если хочешь, чтобы я сама занялась воспитанием мальчика, так и быть – поищу время, свободное от всех ежедневных забот.
4
На протяжении невыносимо влажного и холодного лета посла и его людей развлекали по приказу королевы, устраивая одно торжество за другим, но частенько они не могли есть большую часть подаваемых яств. Оставалось лишь созерцать спектакли и маскарады, танцоров и музыкантов, даже акробата-турка, который уже много лет состоял на службе у Елизаветы. Эззедин спросил его, как он оказался в Англии, но мужчина занервничал, не пожелал беседовать с бывшими соотечественниками, и даже деликатный подход доктора не помешал ему сбежать.
В первый же месяц посольство дважды увидело любимейшее развлечение королевы: кота, наряженного католическим папой, сажали на спину лошади и привязывали к седлу. Лошадь, задрапированная английскими знаменами, рысила по кругу, пока медведь, одетый в ливрею мистера Уолсингема?
, недавно скончавшегося государственного секретаря ее величества, не сбрасывал кота, чтобы разорвать его на куски.
– Это аллегория,– объяснила придворная дама Эззедину.
Доктор отвел взгляд, не желая смотреть, как умирает животное.
Главнейшие из членов посольства отправились кататься верхом с хозяином лошади, фаворитом королевы (который, как рассудили турки, совершенно очевидно являлся сожителем английской султанши в интимном смысле), графом Эссексом?
. Граф был рад поохотиться с парой соколов, привезенных послом в подарок ее величеству. Он счел посла достойным и общительным джентльменом и обнаружил, что главный советник Джафер бин Ибрагим «необычайно искусен в обращении с благородными птицами». Именно бин Ибрагим научил Эссекса произносить команды на арабском языке, которые хищники понимали лучше всего. Затем бин Ибрагим удостоился чести быть гостем за столом Эссекса и охотиться с ним наедине. Он часто беседовал с английским военачальником, задавая наивные вопросы, которые заставляли графа говорить без умолку, получая очевидное и предсказуемое удовольствие от возможности чему-нибудь научить невежественного, как ребенок, иноземца.
Бин Ибрагим поощрял членов посольства, которые говорили по-английски или на каком-нибудь языке, понятном англичанам, часами беседовать со странными обитателями этого странного места. Позже, в резиденции посла, он вызывал соотечественников по одному и лично выслушивал доклад обо всем, что они обсуждали, о всяком английском слове и интонации. Затем каждый получал дальнейшие инструкции о том, с кем следует пообщаться на следующий день и на какие темы.
Джафер бин Ибрагим сводил все эти отчеты в устное резюме для посла, которое ежевечерне излагал хозяину в его покоях, удаляя и добавляя определенные детали, чтобы посол все как следует понял. Затем бин Ибрагим возвращался за свой стол, чтобы подготовить для некоего визиря в Константинополе письменное свидетельство. Его бин Ибрагим отправлял всякий раз с уходящим кораблем, в то время как посольство оставалось в Лондоне. Хотя визирь сказал ибн Ибрагиму, что ни один англичанин – ни одна живая душа на всем острове – не может читать по-арабски, все же он зашифровывал донесения. Еще долго после того, как кроткий толстячок-посол начинал удовлетворенно похрапывать, бин Ибрагим вертел гравированную спираль из красного дерева: по ее поверхности перемещались изящные плитки, каждая с двумя буквами, причем одна буква во всякой паре была перевернута. После завершения трудов он крутил шифровальную палочку в обратную сторону, упорядочивая плитки для следующего дня в соответствии с системой, согласованной с визирем до отъезда посольства. И все равно просыпался по крайней мере один раз за ночь в страхе, что допустил какую-нибудь фатальную ошибку и превратил зашифрованное сообщение в абракадабру.
5
Джафер бин Ибрагим мечтал о том, чтобы знать все и всегда, и во сне его тело переполнялось блаженством – ощутимым и в щеках, и в паху, и в почках,– как будто он превращался в сосуд, до отказа набитый фактами и секретами, и это беспредельное знание весьма напоминало рай. Он действительно мечтал о рае – не таком, каким его описывали, но таком, на какой сам надеялся: чтобы всякий вопрос получил ответ, чтобы у знания не было изъянов и чтобы его вечно юную душу ласкали во множестве безупречные копии женщин, коими он восхищался на протяжении земной жизни, включая султаншу, дам, совсем недавно покинувших султанский сераль ввиду возраста, жен других придворных. Самой важной и прелестной среди них была бы супруга Махмуда Эззедина: дочь богатого человека, приз, нелепым образом потраченный впустую на провинциального врача; женщина, чьим лицом Джафер бин Ибрагим любовался сквозь прозрачную вуаль, и чьи глаза, несомненно, выдавали похотливую натуру.
В часы бодрствования бин Ибрагим довольствовался неполным знанием, хотя с особым интересом наблюдал, как доктор Эззедин – по натуре застенчивый – подружился с Джоном Ди?
, королевским колдуном. Казалось маловероятным, что Эззедин осознает, насколько ценным источником информации может быть этот человек, но подобное невежество могло сослужить бин Ибрагиму хорошую службу; по крайней мере, открытого и честного доктора не надо было просить лгать или играть какую-нибудь роль. Он просто пересказывал застольные беседы.
Махмуд Эззедин родился в Бейруте и был настолько светлокожим, насколько подобное случалось с людьми из этого выгоревшего на солнце уголка турецкой империи.
– Вы могли бы быть итальянцем,– сказал ему один из английских придворных.
Этого человека называли «рыцарем», но он не носил доспехов, лишь тонкий как прутик меч, негодный для битвы. Эззедин на протяжении всей своей жизни слышал много историй о крестоносцах и христианских мародерах – их рассказывали, чтобы напугать и приструнить расшалившихся детишек,– однако этот рыцарь совсем не походил на дьяволов, какими были те люди. Доктор подумал, что с радостью поведает сыну: похоже, христиане с тех давних пор ослабли. Он хотел бы оказаться дома тем же вечером, разбудить мальчика и сказать ему: «Исмаил, я видел христиан. Они вовсе не крестоносцы. Скорее, они похожи на человечков из палочек, которых ты мастеришь с товарищами по играм».
– Да, несомненно, вы могли бы быть итальянцем.
Тон придворного подразумевал, что это лишь чуть более приемлемый вариант, чем если бы Эззедин был мавром. Английский рыцарь, как и многие его соотечественники, был таким вялым и худым, с тонкими руками и ногами, таким своеобычным и женоподобным, что Эззедин задался вопросом, сколько среди них евнухов. Позже смеющийся мальчик-паж заверил его, что у христиан так не принято, и тогда доктор поставил диагноз: большинство англичан страдали от слишком водянистой крови, не способной содержать в себе много тепла или энергии. Из-за сырого климата на этом острове, как правило, не рождались на свет мужчины, наделенные физической красотой и мощью. Погода (слава Аллаху) обрекла эту нацию на слабость, как по отдельности, так и в совокупности. Возможно, уплывая на юг, англичане становились сильнее и в Африку или Иерусалим прибывали на пике могущества.
Тощий рыцарь продолжил говорить с доктором по-французски.
– Я бывал южнее итальянских земель. Там живут люди, похожие на вас – загорелые, но не такие темнокожие, как африканцы или даже как некоторые другие турки из тех же краев. Вы видели портреты дикарей Америки? Двоих доставили сюда, ко двору. Надо сказать, они действительно удивили кое-кого. Вероятно, их несколько миллионов, можете себе представить? Они ничего не знают о Боге. О мире. О вашей империи – тоже ничего, доктор. Это…– Рыцарь налил себе еще вина, затем посмотрел на резной и расписной потолок одного из залов Гринвичского дворца.– Ваш народ действительно не пьет вино? Надо же. Об этом даже думать тревожно. Откуда могло взяться так много красных дьяволов? Сколько веков они существуют? И мы про них не ведали? Как думаете, есть ли другие такие земли, полные народов, о которых мы ничего не знаем? Если подсчитать… сколько миллионов может проживать к востоку или к западу от нас… Я вообще никогда о таких вещах не размышлял – с чего бы? Но если бы христиане в целом… поймите, я не ученый… если бы они не представляли собой большинство… я не в состоянии объять это разумом, вот что я пытаюсь сказать.
Эззедин с трудом понимал, что именно из этого странного и тревожного разговора он должен пересказать бин Ибрагиму.
6
Доктору Эззедину казалось, что его собственное тело размягчается и расплывается, будто стремясь сделаться похожим на тело какого-нибудь англичанина. Жизненная сила и тепло покидали его в этом больном воздухе, посреди жутких улиц. Он дрожал даже днем, даже когда стояла сухая погода. Кашлял, но никак не мог откашляться. Плохо спал по ночам, зато быстро засыпал в полдень. Он был далеко от своей собственной семьи и семьи возлюбленного султана. Он твердил себе, что ему по-прежнему доверяют, что дома ничего не изменилось в его отсутствие, но иногда расстояние ощущалось непреодолимым и незыблемым, как будто между Махмудом Эззедином и вверенным ему драгоценным телом в султанском дворце пролегла бесконечность. Иногда доктор испытывал ребяческий страх перед грядущим и трижды видел мучительные сны, в которых узрел самого себя дряхлым, седым и иссохшим, совершенно одиноким среди отбросов и ручьев из человеческих нечистот, которые текли по бесполезным улицам отсталого Лондона. Он всякий раз просыпался, коря себя за трусость.
