Не все могут короли
Солнце в зените, зной, из развлечений – лишь наблюдения за прохожими, кто во что одет, примерно прикинуть стоимость, да из какого материала сшито. Скука с жарой и прокисшую кровь подогреют, вот и понесло бабу Нюшу. Помахивая ручонками, словно готовилась к раунду на боксерском ринге, она приблизилась к джипу, горя негодованием:
– Значит, так, да? Рожу воротим, да?
– Нюша! – предупредительно крикнула баба Зина, но на ту нашло вдохновение, она бесстрашно лезла на рожон:
– Нет, стали тут, загородили товар, а мы сидим, и нас не видно!
На водительском сиденье полулежал такой же здоровяк в очках. На визг он повернул голову, сдвинул очки на лоб и весело уставился на бабку, которая сотрясала воздух руками, размахивая ими, как на утренней зарядке.
– Никакого уважения и почтения к возрасту! – гневно выкрикивала баба Нюша. – Сделали вам замечание, так уезжайте тихонько в сторонку! Дайте нам торговлю вести, у нас клиенты здесь ходят. Нет, они стоять будут до упора…
Дверца открылась, из джипа спрыгнул на тротуар первый парень, ни слова не говоря, схватил бабу Нюшу выше локтя и оттащил к пустующему складному стульчику. После он взял бабку за костлявое плечо, стоило ему легонько нажать, как она упала на стульчик. Когда он убедился, что старуха сидит, наклонился и тихо, с душой вымолвил:
– Сиди, бабка, и молчи.
Минуту спустя он развалился в джипе, замер, словно в мгновение ока заснул. Баба Нюша взмахнула руками, ударила себя по косточкам ниже талии, еще раз взмахнула…
– Не маши, не взлетишь, – сказала баба Зина.
– Нет, ты видала? – прорвало бабу Нюшу, правда, она не рискнула высказывать возмущения громогласно. – Ты видала обращение? С кем и кто! Этот бугай со мной! Я бы всех этих, в джипах, к стенке ставила. Едет в джипе, значит, не человек, к стенке его!
– Нервная ты, Нюшка, потому что худая. Худые все злые.
– Что обидно – ни одна рожа, проходившая мимо, на мои горькие слова внимания не обратила. – И вдруг вернулась к фразе бабы Зины: – Это ж почему я злая? Я за справедливость. Им разве трудно вон хотя бы туда отъехать? Стоят, сволочи, в пяти метрах от нас и бровью не ведут. Равнодушие кругом! Раньше было не так.
– Хм, раньше! Раньше и водичка сладкой была, когда хлебнешь ее после этого дела, а потом снова за ласки примешься.
Обе зашлись от хохота, видно, и бабе Нюше знакома жажда после любви, да что там, конечно, знакома, она тоже была когда-то молодой.
Прошло три часа. Старухи осмелели, грызли семечки, предназначенные для продажи, и переругивались с парнями в джипе, которым, очевидно, тоже надоело торчать без дела на солнцепеке. Да, в их машине предусмотрен кондиционер, но они и не думали закрывать окна, курили и окурками выстреливали в окна, те падали прямо на тротуар.
– И у себя дома гадишь так же? – провоцировала парней на диалог баба Нюша. – Кидаешь окурки куда попало, да? А тут, между прочим, люди метут каждый день. И ходят. Самому не противно ходить по мусору? Ни стыда, ни совести, ни культуры.
– Бабка, отвяжись, – лениво протянул парень.
– Плохо тебя родители воспитали, плохо, – посетовала баба Нюша, уже не обижаясь, потому что поняла: она его достает больше.
– Да у них обоих, может быть, и не было родителей, – стряхивая шелуху от семечек в полиэтиленовый пакет (чтобы не сорить), сказала баба Зина. – Детдомовские, видно.
– Ага, – согласилась подружка, – некому было приличное воспитание привить. Ничего, оглянуться не успеют – сами станут старыми, тогда поймут.
– Бабки, заглохните обе, надоели, – попросил водитель.
– Слышала? – ударила себя по острым коленкам баба Нюша. – Это нам с тобой – заглохните! Это уже все! Конец всему!
– Ты как разговариваешь?! – повело и бабу Зину на скандал.
Но Нюша толкнула ее в бок, переключив внимание:
– Гляди, кто приехал. Баграмян. Ой, мама родная… и этот на джипе! Ай-ай-ай… На новом! Вчера у него была другая машина. Живут же, подлюки!
В летнем костюме цвета слоновой кости и в сопровождении Акулича Яна Львовича, тоже бизнесмена, Арамис подходил к своему молодежному клубу, который прославился не только в городе, но и за его пределами. Заканчивался ремонт, остались последние штрихи перед сезоном, когда в клубе будет негде яблоку упасть. Они остановились напротив входа, Арамис, показывая на фасад, с азартом, присущим людям увлеченным и деятельным, рассказывал:
– Слева от входа будет вертикально висеть название: «Клуб “Корлеоне”». Я заказал вывеску – супер. Не просто горит, а сверкает! Искрами, искрами выстреливает! Тем самым привлекает внимание. А над входом разместим две пляшущие фигуры, как я видел во Франции…
Пока Арамис что-то показывал своему приятелю, явно хвастался, баба Нюша успевала по сторонам поглазеть. Привычка у нее такая, можно сказать, шпионская привычка. Но разве не входит в обязанность шпионов вертеть головой на сто восемьдесят градусов? А она просто так, даже не из любопытства, а потому что ее глазам требуется постоянная смена объектов. В этот момент из окна джипа высунулось…
– Зин, Зин, чего это? – толкнула локтем товарку.
– Где? – спросила та.
– Да вон… в джипе… высунулось…
– А, так это ружье… Ты совсем плохая? Ружья не узнаешь?
Тем временем Акулич, оценив проект Арамиса, отрицательно качнул головой:
– С левого бока, говоришь? Несерьезно. Детишки сдерут твое название до открытия, дай бог, если их током не долбанет, а то ты же еще и виноватым окажешься. От них следует все вешать как можно выше, чтобы не достали…
Внезапно в типично городском шуме, в котором соединились голоса людей, звуки работающих моторов автомобилей, протяжный стон тормозов и так далее, раздался одинокий хлопок. Он был слишком громким и резким, чтобы не обратить внимания на этот в общем-то своеобразный, непривычный и холодный звук. Конечно же, большинство догадались мгновенно: это выстрел.
Выстрел – и, казалось, жизнь в городе мгновенно замерла, лишь отголосок этого непривычного хлопка для мирного времени дрожал в знойном воздухе, нагнетая атмосферу неотвратимости.
Горбанев вырулил из личной комнаты отдыха в кабинет, застегивая рубашку, плюхнулся в кресло, отдышался. Здесь хорошо, кондиционер, в комнате отдыха его нет, собственно, там и окон нет, а дверь желательно запирать изнутри, вот и мучайся, получая удовольствие, – не парадокс ли?
Появилась слегка растрепанная Алла, один взмах ее рук – и прическа приведена в норму, кстати, одежда в порядке, будто ничего не было. Она села напротив, достала тонкую сигарету, закурила и задумалась. Горбанев не курит, только пьет, в меру, разумеется! Иначе астрономические доходы падали бы в чужой карман, так как пьющие люди ленивы, нерадивы, неудачливы. Нет, он любит деньги, они отвечают ему взаимностью, потому ради них Анатолий Петрович готов расстаться со спиртным, женой, друзьями, детьми, даже стать вегетарианцем, если потребуется. Он с обожанием смотрел на задумавшуюся Аллу, а мысли его были далеки от обожания.
Давно пора бизнесмену его уровня не на сорокалетнюю женщину набрасываться в порыве необузданной страсти, а взять молоденькую и длинноногую любовницу. Но разве девчонка сможет дать ценный совет, когда прижмет, откуда у нее возьмутся на это ум и знания? Откуда возьмутся очарование, умение себя подать, тигриная грациозность, способность возбудить в довольно пресыщенном мужчине остроту вожделения? А потом что с ней делать? Дать денег и выставить? Пардон, тогда это грязная сделка, любовница уже не любовница, она проститутка, а он клиент. Горбанев из тех, кто за чистоту в отношениях, он терпеть не может грязи, жаждет чувствовать себя единственным желанным мужчиной, что и получает сполна от Аллы. Связь их длится мно-ого лет, конечно, Алла рассчитывала на статус жены, одно время Горбанев сам был не прочь закрепить отношения, однако подумал и передумал. Скандал был бы неизбежен, у Аллы муж с положением, а на что способен обозленный человек и к тому же облеченный властью? Это знает только черт. Нет, Горбанев осторожный.
Она юрист, курирует комплекс, который принадлежит ему не без ее помощи (в свое время помогла его купить за сущие копейки именно Аллочка), а по сути, она придумывает, каким образом получить больше денег – не ей, конечно. Она его помощница абсолютно во всем, ее советы ценнее дружбы с губернатором. Ей не придет в голову его подставить, кинуть, что-то там у него отнять, сподличать, выклянчить. Сто пятьдесят раз Горбанев разрывал эту связь, Алла тоже рвала, правда, чуть меньше раз, но нежданно, как найдет на обоих нечто… из прошлого, так срочно – туши свет.
– Знаешь, из твоей ситуации можно вот как выйти… – продолжила она о том, о чем шла речь до комнаты отдыха, но и сейчас закончить мысль помешал резкий громкий хлопок за окном.
Горбанев вздрогнул, замер, прислушиваясь. Он не понял, что это был выстрел, а подсознание сообразило, оформившись в мысль: «Не в меня ли?» Он посмотрел в сторону окна, не решаясь встать и подойти туда.
– Что это? – спросила Алла.
Горбанев растерянно пожал плечами:
– Похоже на выстрел…
– Не говори ерунды, – поднялась Алла и направилась к окну. – Кому здесь, в людном месте, стрелять? И в кого?
– Не подходи туда! – подскочил Горбанев.
Алле нельзя приказывать, ее можно лишь просить, она отдернула занавеску и выглянула в окно. Кабинет Горбанева на втором этаже, выходит на главный вход, к тому же «комплекс» звучит масштабно, на самом деле это хоть и большое здание, но старое, времен совка, следовательно, видимость здесь с любого края превосходная. Алла опустила глаза и увидела, как черный блестящий джип сорвался с места, нагло рассекая площадь перед входом и разгоняя прохожих. Люди бежали… Куда это они? Алла перегнулась через подоконник, глянула вниз… Бежали к двум распростертым на сером асфальте телам. Странно, если и был выстрел, то один-единственный, а лежат почему-то двое. Присмотревшись, Алла выговорила в ужасе, кинувшись к выходу:
– О боже!
– Что? Что? – забеспокоился Горбанев. – Что там?
– Кровь… Там убили… почему-то двоих… Не одной же пулей уложили, в самом деле… Не понимаю. Я – туда.
В это же время Парафинов читал вслух дознавателю Войлоковой Наташе и – о! – как злился, вкладывая в слова всю имевшуюся желчь:
– «Начальнику криминальной милиции Парафинову И. И. от Киселева В. А.». Почему-то мне шлют! Далее: «После неоднократных угроз в мой адрес со стороны гражданина Маймурина М. О. вынужден письменно заявить, что моя жизнь в опасности. Он не только мне лично угрожал расправой, но и в кругу наших общих знакомых не раз говорил, что оторвет мне голову, а мои уши повесит себе на грудь в качестве трофея. Хотя гражданин Маймурин, а не я открыл колбасный цех и выпускает продукцию того же наименования, что и мое предприятие, но в разы худшего качества, подрывая тем самым мой авторитет и мою репутацию честного предпринимателя. Маймурин присвоил мою марку, которую я зарегистрировал в 1999 году, в то же время считает, будто я намеренно создаю ему конкуренцию, обливаю его грязью…»
Парафинов вытер лысину на макушке и шею платком, выпил воды, встряхнул листы, приготовившись читать дальше, но вдруг брезгливо кинул их и взял другие.
– По заявлению Киселева все? – поинтересовалась Наталья.
– Нет, что ты! В том же духе еще на два листа намалевал, потом дочитаешь. А заканчивается кляуза просьбой завести на Маймурина дело и привлечь к уголовной ответственности. Погоди возражать, я тебе еще кое-что зачитаю. Получено тоже вчера, и опять мне прислали. «Начальнику…» Так, шапку долой… «Заявление. После неоднократных угроз в мой адрес со стороны Киселева В. А. вынужден заявить, что моя жизнь в опасности…»
– Вы же только что это читали, – перебила Наталья.
– Я читал другое заявление, – зло прошипел Парафинов. – А это… угадай от кого?
– Не умею гадать.
– От Маймурина! – бахнул по столу кулаками он. – И этот… нехороший человек Маймурин на трех листах кляузничает на своего бывшего приятеля! И просит завести уголовное дело на Киселева, который угрожал его… цитирую: «Стереть… Изничтожить… Растерзать… Уконтропупить…»
– А, – вспомнила Наташа, рассмеявшись, – этими заявлениями занимается Ленка. Киселев и Маймурин раз в квартал присылают по заявлению, мы всем отделом хохотали над их враждой. Почему вы меня вызвали?
– Потому что Ленка не справилась. Может, ты везучая, Наташка? Может, тебе удастся объяснить двум кретинам, что состава преступления нет, поэтому дел заводить мы не будем, тем более уголовных. Я устал. Они ж и домой мне звонят, по ушам ездят по часу! Еще чуть-чуть – и я обоих сам убью.
– А у них дети есть? – неожиданно спросила она.
Прыгающие чертики в Наташкиных глазах озадачили Парафинова, он настороженно кинул встречный вопрос:
– Ты к чему про детей спросила?
– Ну, если у них есть дети, то давайте поженим их, тогда вражда прекратится, как в «Ромео и Джульетте».
– Не умничай, – буркнул шеф. Зазвонил телефон, он снял трубку. – Парафинов слушает…
Выслушал, спокойно положил трубку на аппарат, вздохнул:
– Накаркали эти два… муравода! В Арамиса Баграмяна стреляли возле его клуба «Корлеоне».
– Когда? – вытаращилась Наталья. Арамис – известная фигура в городе, вызывающая у одних зависть, у других восхищение, у третьих раздражение.
– Минут двадцать назад. Стреляли примерно с десяти-пятнадцати шагов, преступники скрылись на черном джипе.
– Минут двадцать назад?! – округлила глаза Наташа. – Там же народу тьма в это время… там всегда тьма наро… Это одно из самых многолюдных мест в городе, тем более день… Средь бела дня стреляли и всего с десяти шагов?!! Что за смельчак выискался? И как? Убили Арамиса?
– Жив. Везут в больницу. Но, судя по тому, что пуля прошила его насквозь… Ай, ладно, не будем каркать. Забирай заявления, Наташка, и работай, работай. Но чтобы эти два муравода не присылали мне свитков, тем более не звонили! Поняла? Действуй, с меня коньяк. Все, я поехал на место происшествия.
3. Семья – это сила
Еще одна категория, наиболее многочисленная, мягко говоря, неприязненно относилась к Арамису Баграмяну, но не входила в круг его друзей-знакомых – простые горожане. Именно они, проходя мимо высоченного забора и видя лишь остроконечные башенки дворца эпохи Шарля Перро, могли и выругаться, и плюнуть на забор, и обозвать хозяина непечатными словами. Почему Шарль Перро приходит на ум? Потому что дом Баграмяна с виду какой-то игрушечный, ненастоящий, скорее сказочный, словно туда должен прийти принц и разбудить спящую красавицу. Но это дом, там живут люди, надо сказать, неплохо живут. И красавица, обитающая там, не спящая и не принцесса, а вполне реальная женщина по имени Раиса. По ее блуждающей улыбке господину Саенко трудно было определить, как она относится к его жалобе, приехал-то он сюда специально, чтобы мать поставить в известность о поведении сына:
– Возвращаясь с прогулки, я только ступил на проезжую часть, вдруг с диким ревом появляется машина и проносится мимо. Раиса, поверь, у меня отличная реакция, потому что не принимаю спиртного, но даже я еле успел шарахнуться назад. А Читу пришлось со всей дури дернуть за поводок, чтобы не угодила под колеса, она, бедняжка, чуть не задохнулась.
– Ну и? – вымолвила Раиса, не понимая, чего он хочет.
Саенко опешил. На ее месте он такую взбучку устроил бы своему отпрыску, чтобы тот на всю оставшуюся жизнь запомнил.
– Понимаешь, Раечка, если бы я был хоть чуточку выпивши, следовательно, с ослабленной реакцией, точно попал бы под колеса твоего сына. И уверяю, закрыв глаза, я их больше не открыл бы. Раечка, в городе на такой бешеной скорости не ездят. Нельзя. И за городом тоже существуют ограничения.
Она мягко улыбнулась, но твердо сказала:
– Понимаешь, Дима, эта машина любит ездить быстро.
Что на это скажешь? Только одно: мамаша, очнись, ведь и твой сын может погибнуть в ДТП. Но это бесполезно – вот уж поистине Спящая красавица, поэтому Саенко сказал другое:
– Раечка, я в курсе, что Арамис купил сыну спортивную машину, но она не для российских дорог – это раз. Два – скорость в городе ограничена, максимум шестьдесят километров в час, а не сто шестьдесят. И потом, милая Раиса, ты разве не знаешь, что за сбитого человека полагается тюрьма?
– Вито еще никого не сбил, – возразила Раиса.
– Когда собьет, будет поздно, – раздраженно бросил Саенко. – Кстати, у него права есть?
– М-м-м… – задумалась она. – Кажется, Арамис не успел купить.
– Купить?! Раечка, вы с Арамисом в своем уме? Вам не жаль сына, дорогущей машины, которую он угробит, обязательно угробит. И себя вместе с ней.
Никому не позволительно разговаривать подобным тоном, только избранным, тем, с кем приходилось поневоле считаться. Саенко относится к избранным, в его руках сосредоточен депутатский корпус в городе, то есть дума, а муж Раисы настроил планов громадье, думцы их могли затормозить или… помочь продвинуть. Отсюда и Раиса не посмела сказать Саенко, чтобы он не совал свой нос куда не следует, когда речь заходит о ее сыне. Тем не менее его слова задели эту красивую женщину, и, являясь к тому же амбициозной и вспыльчивой, она все же решилась дать отпор, да вдруг раздался бархатный голос:
– Я, мама, согласен с Дмитрием Родионовичем.
– Ах, это ты, Ипполит… – протянула Раиса, подставляя старшему сыну щеку, куда он, наклонившись, дежурно чмокнул ее. – Мог бы позвонить.
– Не предполагал, что заеду, – обходя диван, сказал Ипполит и протянул руку Саенко, притом то ли пошутив, то ли высказав горькую правду шутливой интонацией: – Мама, как всегда, мне не рада.
– Вот еще глупости, – довольно равнодушно проворчала она.
– Ипполит, ты не прав, – поддержал ее Саенко.
В сущности, Дмитрию Родионовичу все равно, кто тут кому рад или наоборот, но, когда апеллируют к тебе, приоткрывая семейные тайны, поневоле втягиваешься и принимаешь чью-то сторону. Лучше принять сторону Раисы, ибо потом она всю плешь проест обидами, заморишься извиняться.
– Прав, прав, – погрузившись в кресло, рассмеялся Ипполит. – Знаете почему? Посмотрите на нее, на вид маме тридцать пять – тридцать семь, правильно?
– Ты льстишь мне. – И щеки матери зарделись от удовольствия.
– Но появляюсь я, – продолжил сын, – и называю ее мамой, иллюзия рассеивается, все начинают подсчитывать, сколько ей на самом деле лет. Ведь, глядя на меня, не скажешь, что мне семнадцать.
– Даже двадцать не дашь, – согласился Саенко. – Ты тянешь на свой тридцатник.
– Ну, спасибо, Дмитрий Родионович, четыре года вы не у меня отняли, а маме прибавили, она вам будет признательна.
– Прекрати, – процедила Раиса, которой начальная оценка сына понравилась, а продолжение разозлило.
– Но я не обижаюсь на тебя, ма, – приподнял ладони Ипполит. – Иногда и мне становится не по себе: моя ты мать или где-то меня подобрала в далеком детстве? Например, в капусте? Мам, хочешь, буду называть тебя не мамой, а Раечкой? Мне не трудно.
– Болтун, – вспыхнула мама.
Саенко снова убедился: в словах Ипполита двойной смысл, но который из них истинный – не разберешь. В сущности, на фиг ему чужие проблемы? По простоте душевной, а также желая упредить вероятное несчастье, он из плотного графика вырвался на часок, но Раиса верна себе. Эта женщина слишком самоуверенна, эгоистична, заносчива, не подвергает даже мизерным сомнениям поступки членов своей семьи – ради чего же копья ломать? Саенко вскочил, как обычно в подобных случаях, уставился на часы, чтобы оправдать внезапную спешку:
– У, ребята, мне пора.
– И кофе не выпьешь? – поднялась Раиса, чтобы проводить гостя.
– Нет-нет, вы уж без меня, я побежал… э… поехал. До свидания, Раиса. Всего доброго, Ипполит.
Оставшись один, Ипполит взял яблоко из вазы, подбросил его, понюхал и задумался.
Его имя – целая история. Когда не хотели в свидетельстве о рождении написать просто Вито: мол, что это за имя, обрубок какой-то (попалась упрямая тетка), записали Витторио. Вито не терпел, если его называли Виктор, точнее – зверел. Он мальчик нетерпимый, баловень как отца, так и матери, к тому же необузданного темперамента, а может, все в совокупности называется проще – распущен.
Он рассекал на своей спортивной машине один, почему-то кататься с ним ребята отказались, а так хотелось прокатить их с ветерком, увидеть ужас в глазах, когда набирается скорость – а она с нуля перескакивает за сотню, – услышать восторги. Машина легко превращается в кабриолет и в седан, такой ни у кого нет в городе, пожалуй, и в других городах области не найдешь. Вито обиделся на приятелей, отказавшихся разделить его счастье. У него есть и друзья, с которыми велено отцом дружить, потому что они свои, но не этих он мечтал приручить, а тех, кто избегает дружбы с ним.
Слишком увлекся Вито раздумьями, что ему не свойственно, все отпускал педаль газа, отпускал… его обогнал старый «жигуленок». Гнев обуял юного Баграмяна, он вжал педаль газа в пол, авто словно выбросило вперед, «жигуль» остался далеко позади.
Вито остановил машину поперек дороги (теперь его не объедешь), вышел и встал, широко расставив ноги. Подъезжая, водитель «жигуленка» просигналил, но юноша не сдвинулся с места, пришлось остановиться.
– Эй, мальчик, убери машину с дороги! – крикнул водитель, высунувшись в окно.
Вместо того чтобы выполнить элементарную просьбу, мальчик поспешил к нему. Мужчина не понимал, чего он хочет, переглянулся с женщиной, оба пожали плечами, в следующий миг женщина завизжала.
Вито с силой ударил железным прутом по лобовому стеклу, оно треснуло, второй удар разнес его вдребезги.
– Ты что делаешь?! – взревел мужчина, закрывая голову руками от ливня осколков, да и от железного прута тоже.
А Вито бил по остаткам стекла, которые разлетались во все стороны, женщина визжала, что подогревало в юноше азарт. Потом он перебежал к багажнику и в два счета разнес заднее стекло, после чего заорал на мужика:
– Еще раз, свинья, обгонишь меня, я тебя на куски порву!
На заднее сиденье своего авто Вито кинул прут, который возил с собой на всякий случай, сел в машину и – вжик! Будто улетел. Женщина в «жигуленке» от испуга тряслась, а мужчина, несмотря на растерянность, ибо с подобными психами ему не приходилось встречаться, набирал номер на сотовом телефоне.
– Куда ты звонишь? – поинтересовалась она.
– В милицию. Чтобы этому выродку надрали задницу, а его родители оплатили нам ущерб.
– Ты видел, какая у него машина? Его откупят, ты же выйдешь виноватым.
– Посмотрим. Во всяком случае, мамаше с папашей ублюдка я проблему создам.
– Думаю, проблем им хватает, они же воспитали этого монстра.
– Алло, милиция?..
– Сто лет тебя не видели, – вернувшись, сказала Раиса.
– Три месяца, – уточнил Ипполит, не выходя из задумчивости.
– Надолго?
– Да нет, я заехал… – Он посмотрел на мать, не освободившись от явно невеселых мыслей. – Мама, неужели тебя не беспокоит твой младший сын? Знаешь, как в народе говорят про таких, как наш Вито? Ладно, сам убьется на своей тачанке, но он же людей угробит.
– Народ из зависти…
С матерью Ипполит ведет себя как благоразумный отец с ограниченной дочерью, стараясь ее не настраивать против себя, потому взял самый мягкий тон, на какой был способен:
– Мама… Не стоит из людей делать дураков. Я сейчас не о чужих людях веду речь, а о брате, мне его жалко. Ты подумай, как он будет жить в обществе, всех презирая, ни в грош не ставя? С кем будет жить? Кто его вытерпит?
– Видишь ли, некоторые заслуживают презрения. – А маму ничем не сдвинешь с занятой позиции! – Если человек не добился успеха, если живет в сарае, ест всякую дрянь, одевается чуть лучше бомжа, он ноль. Ничтожество.
– Мама, это очень плохая позиция, мягко говоря. С нею не согласятся те, кого ты называешь ничтожеством. Скажи, так ли необходимо было покупать Вито безумно дорогую машину?
– Но Арамис обещал, если Вито без троек закончит год, к тому же у него день рождения близился, двойной праздник… вот и купил. Вито мало на ней ездит, поверь.
– Твой муж, мама, сделает из Вито жертву отцовской любви. Ты бы хоть иногда напоминала им о реальности. А если с вами что-то случится?
– Не говори так…
– Мы все под Богом ходим, мама! И что будет делать твой сын? Вито напрочь лишен примитивных навыков общения с себе подобными, не знает запретов, не чувствует, где черта, за которой стоят понятия «можно» и «нельзя». Да его прирежут в подворотне…
– Оставь, я не могу это слышать. – Раиса заходила по гостиной. В их доме целых три гостиные. – Уф, у меня сердцебиение… Если ты так озабочен поведением брата, поговори с Арамисом сам.
– Нет, мама, с ним я разговаривать не стану, – рассмеялся Ипполит, тем самым свернув проблему. – Я твой сын, а не его, отсюда у него ко мне определенное отношение.
– Арамис никогда не упрекал тебя…