Выжившая

Уолтер закрывал меня в комнате, чтобы я не отлынивал или… не слонялся по дому. Тогда Кларисса Хадсон еще могла сидеть в инвалидном кресле, держать голову, шевелить левой рукой и ею же держать ложку и самостоятельно есть. В комнате не пахло лежачим больным, всегда было чисто и убрано, а бабушка причесана и аккуратно одета. Но для меня, неусидчивого мальчишки, эти часы наедине с седой, высохшей, полубезумной старухой с белесыми глазами и перекошенным ртом, из которого периодически капала слюна на белоснежный нагрудник, казались сущим адом.

Признаться, я дико боялся эту старую женщину, был уверен, что Кларисса не видит и не узнает меня, и пользы от моего присутствия совершенно нет. Я злился на отца, но не осмеливался возразить. Уолтер не был злым или агрессивным человеком, но ни я, ни мама никогда не спорили с ним. Это было невозможно. Отец говорил тихим и ровным голосом, спокойно, убедительно и сдержанно, за исключением тех моментов, когда замечал грязь в доме, неаккуратно разложенные вещи в шкафу или неопрятность в одежде. А еще он не выносил, когда мама делала макияж.

«Грязное лицо – грязные мысли», – любил повторять он.

Ребенком я многое не замечал и не придавал странным фактам особого значения, но потом, после случившейся трагедии, вспомнил, что лицо Клариссы Хадсон во время моих визитов всегда было тщательно накрашено и от этого казалось еще более жутким и отталкивающим.

В тот день, когда я впервые увидел Дилана, отец снова взял меня с собой, чтобы навестить бабушку. Мы обнаружили ее лежащей на полу возле кровати, и отец по-настоящему взбесился. Он кричал на неподвижную беспомощную мать, проклинал и угрожал, что оставит подыхать ее в одиночестве, если она будет пытаться сбежать. Я испугался, потому что не понимал, что так сильно разозлило отца.

Разве могла парализованная старуха убежать или хотя бы уползти из своей комнаты? Отец успокоился быстро, объяснив вспышку ярости беспокойством, что бабушка могла разбить голову, упав с кровати. Потом мы вместе подняли Клариссу и усадили в кресло. Отец проверил ее голову и, убедившись, что она в порядке, заботливо собрал спутавшиеся седые волосы в аккуратную прическу и накормил. Бабушка не реагировала на действия отца, молча жевала свою кашу, глядя сквозь нас мутным потусторонним взглядом. Покончив с ужином, отец ушел посмотреть скрипящие ворота, а мне было велено рассказать бабушке, как мои дела в школе.

В комнате сразу повисла мертвая тишина, прерываемая лишь неровным сиплым дыханием старухи. Я сидел на стуле возле стены и старался не смотреть на нее, разглядывая деревья за окном или рисунки на обоях. Мне было жутко, но ослушаться или выйти из спальни я не мог. Внезапно Кларисса захрипела, привлекая мое внимание, и я чуть не обделался от страха, заметив, что она смотрит прямо на меня. Не сквозь или мимо, а осознанно и ясно. Старуха открыла кривой беззубый рот, накрашенный красной помадой, и замычала, пытаясь что-то сказать. Я застыл, парализованный ужасом, неотрывно глядя в лихорадочно горящие глаза Клариссы Хадсон. Она казалась высохшей ведьмой, насылающей на меня проклятье. Я затрясся от страха, когда старуха вдруг подняла вверх указательный костлявый палец с длинным покрытым алым лаком ногтем, и отчетливо услышал, как из ее горла вырвалось сиплое: «Беги». Я вскочил на ноги, резко двинулся к двери, в панике дернул ручку, и та поддалась. Мне повезло, что отец забыл запереть замок. Так я думал тогда… Повезло.

Выскочив в коридор, бросился к входной двери, но на половине пути замер, услышав странные звуки наверху, похожие на скулеж собаки или какого-то другого животного. Мне пришла в голову мысль, что какой-нибудь уличный пес мог забраться в дом в поисках еды и угодил под рухнувшую полусгнившую мебель. Звук повторился, и страх уступил жалости. Я развернулся и направился в сторону лестницы, поднялся на второй этаж, не подозревая, что одной ногой угодил в ад.

Оказавшись в неосвещенном коридоре, я пошел на звук жалобного поскуливания. В кромешной темноте, шаг за шагом, держась за обшарпанные стены, с которых отлетала штукатурка и сыпалась под ноги, издавая хруст под новыми модными кроссовками. Их купил мне отец в прошлые выходные, а после мы вместе ходили на матч его любимой футбольной команды. Я вспоминал об этом тогда, чтобы не сойти с ума от страха, ледяной петлей сдавившего пересохшее горло.

Я шел вперед, нажимая на все попадающиеся ручки запертых дверей. Глаза постепенно привыкали к иссиня-черному мраку, размазанному вдоль равнодушно взирающих на меня стен. Коридор казался бесконечным, и я начал считать шаги, чтобы как-то избавиться от дышащего мне в спину зловещего ужаса.

Звуки, издаваемые страдающим животным, становились тише, слабее, хотя я точно знал, что приближался, а потом и вовсе исчезли. Сердце забилось быстрее, футболка промокла от пота и неприятно липла к трясущемуся телу. Я уперся в стену, отчаянно пытаясь нащупать еще одну дверь, но натыкался только на сколы и трещины. Я почти обрадовался, когда где-то прямо надо мной раздался сдавленный отчаянный стон. Это означало, что пес еще жив.

Продвинувшись влево, я вытянул руки вперед и наткнулся на деревянную крутую лестницу, ведущую на чердак. Цепляясь растопыренными пальцами за ступени, я пополз наверх, пока не оказался в очередном коридоре. Темная массивная дверь была в нескольких шагах от меня. Преодолев их почти не дыша, провел рукой по металлической поверхности и потянул на себя за открытый стальной засов. Тяжелая железная дверь поддалась на удивление бесшумно, в ноздри ударил соленый тошнотворный запах. Я прикрыл нос ладонью и всмотрелся в черную густую темноту, окутавшую квадратную небольшую комнату без окон. Ни одного проблеска света… только восковое белое тело на полу, похожее на сломанный манекен, покрытый уродливыми разрезами, из которых фонтанировала черная густая жижа. И размытый темный силуэт, нависающий сверху, издающий рычащие животные звуки утоляющего голод зверя.

Никакой пес не забирался в дом. Я сжал зубы, чтобы удержать крик ужаса или рвотный позыв, или то и другое вместе. Инстинктивно попятился назад, не отпуская из поля зрения огромное чудовище, алчно терзающее свою добычу. Оступившись, я замер, покрывшись ледяным потом. Монстр насторожился, приподнявшись и озираясь по сторонам. Я зажмурился что было сил, по-детски пытаясь спрятаться от ожившего кошмара, а когда открыл глаза, увидел еще одну темную фигуру.

Он стоял в углу, спиной ко мне. Я бы не заметил, если бы он не начал поворачиваться. Его… свое лицо я узнал даже в кромешной мгле. На меня смотрело мое отражение в полный рост немигающим пронизывающим взглядом.

«Закрой глаза.

Не смотри», – отчетливо произнес мой близнец.

«Беги».

Но я не побежал. Зажмурив веки и не помня себя от пережитого ужаса, я медленно, бесшумно, на ощупь попятился назад, спустился в комнату бабушки и, только закрыв за собой дверь, осмелился открыть глаза. Несколько минут я мелко дрожал, стуча зубами и глядя перед собой.

Кларисса Хадсон сидела в той же позе, в которой я оставил ее, но больше не смотрела на меня. Ее взгляд потух, голова безвольно свесилась. После монстра на чердаке она больше не пугала меня.

Отец вернулся через час, может больше. Он был одет в ту же кристально-белую рубашку без единой складки с аккуратно повязанным бежевым галстуком. На локте у него висел идеально сложенный пиджак.

– Как вела себя старушка? Не шалила? – подмигнув мне, бодро спросил Уолтер, потрепав по волосам. – Едем домой, или еще поболтаете? – он широко улыбнулся, сверкнув белыми крепкими зубами.

Чуть позже я узнал, что в этот день у бабушки случился третий инсульт, окончательно приковавший ее к постели. Отец стал ездить к ней еще чаще, но меня с собой больше не брал, чему я был бесконечно рад. Спустя пару месяцев все, что со страху привиделось на чердаке бабушкиного дома, стало казаться мне надуманным кошмаром, плодом разыгравшегося воображения. Я был ребенком, и как многие дети, боялся призраков, чудовищ и монстров, живущих под кроватью, в шкафу и на чердаках старых домов. И поэтому, когда отец сказал, что чудовищ не существует, я поверил ему, но на протяжении долгих лет где-то раз в неделю я просыпался посреди ночи в поту, разбуженный собственным голосом.

Закрой глаза.

Не смотри.

Беги…

Я не побежал тогда, но делаю это сейчас. Я бегу. И делаю это с тех пор, когда понял, что мой кошмар был реальным, когда осознал, что я мог его остановить, мог спасти девушек, погибших позже, я мог спасти их семьи от страшного горя, и я мог спасти Дилана, но испугался, и теперь расплачиваюсь за свою трусость. Я виноват не меньше, чем Балтиморский маньяк, чудовище в человеческом обличии, зверь, называвшийся моим отцом. Моя ошибка стоила жизни слишком многим людям, включая самых близких и любимых.

Так как я могу признаться Гвендолен, что знал о существовании Дилана, когда она еще каталась в детской коляске и смешно коверкала слова? Как я могу признаться ей, что они с Диланом появились в моей жизни практически одновременно?