Снегопад

1

Ночь на 4 марта 1992 года, среду

Когда в третьем часу ночи капитан Кравченко вышел на заснеженный двор и, пытаясь прикурить, чиркнул спичкой, падающие хлопья тут же погасили её. Кравченко повторил попытку, пряча огонек в руках, спросил себя, что же делает он на пустынном дворе старого дома на Барьерной, и погасла вторая спичка.

А последний зимний снег падал на землю, казавшуюся капитану настолько тонкой, что её можно было проломить сапогом вместе с замёрзшей лужей. Окна в домах были черны и лишь на востоке отражался небесным заревом факел нефтеперерабатывающего завода. Кравченко взглянул на окно квартиры Ивлева, но увидел только разлинованный решёткой белёный потолок и чёрный крест рамы, закрывший перекрестьем лампочку.

Подтаявший сугроб лежал под подоконником укрываясь свежим снегом и никто сегодня не тревожил его сна.

От третьей спички Кравченко всё же прикурил.

Вокруг тихо падал снег и его белый траур призывал к покою.

Кравченко отвернулся к далёкому зареву факела, чтобы не видеть ни дома, ни освещённого окна, ни ленивого сугроба под подоконником, и вспоминал такой же снегопад 1987 года, когда он любовался ленинградской ночью, не подозревая, что скоро что-то сломается в его жизни. Он курил долго, пока не замёрз, а снежинки, растаяв на погонах, слезинками стекали по его армейскому кителю.

2

В это время в зале ожидания одного из московских аэропортов проснулся от шума и затёкшего бока выпускник военного лётного училища, летевший из Киева в Сибирь. Он безуспешно ткнул ботинком спящего товарища, тоже отказавшегося присягнуть независимой Украине, сел, потянулся, и снова улёгся на скамье, но уже животом вниз. С такой позиции курсант разглядывал суетившихся перед его носом пассажиров и жевал припасенную зачем-то соломинку для коктейля.

Когда группа улетающих загородила и без того узкий обзор, перед взглядом курсанта возникла хорошо одетая девушка лет девятнадцати, поглядевшая на него с усталым безразличием. Судя по расписанию на табло, группа улетала в Париж.

– Линяют, сучки… – усмехнулся курсант и ещё раз ткнул ботинком товарища. Девушка слегка поморщилась и отвернулась. Группа двинулась с места, а курсант, так и не дождавшись от товарища ответа, перевернулся на спину и долго смотрел в пустоту под потолком.

3

Часом раньше, в самом начале снегопада, к дому на Барьерной почти бегом приближался молодой человек весьма растерянного вида. Повернув во двор, он вздрогнул от долетевшего из темноты шепота и судорожно сунул руку в карман расстегнутой шубы.

– Братик, а братик, – молил его простуженный голос, – Дай покурить.

Господин Семёнов левой рукой вытащил из кармана раскрывшуюся пачку сигарет и протянул в темноту, только теперь узрев просящего. Потрепанный жизнью грузчик ночного магазина осторожно вынул сигарету и замер, изображая искреннюю благодарность, а Семенов, отдирая руку в кармане шубы от заиндевевшей гранаты, с облегчением вздохнул и взлетел в подъезд. Там невысокая женщина лет тридцати пяти открыла ему дверь квартиры:

– Ещё один прискакал! У вас что, здесь сходка?

– А Черняев здесь? – с надеждой спросил Семёнов, не решаясь войти.

– Кто? – призадумалась женщина, но затем отпустила дверь, – Здесь. Заходить будем, или нет?

Семёнов быстро проскочил в квартиру, скинул ботинки, сорвал было с плеч шубу, но тут же накинул её обратно. Шлёпая подмокшими носками, он подскочил к двери, что справа и осторожно постучал.

– Чего ещё!? – провопила дверь.

– Черняева! Я не пойму, что происходит!

– Тебе это и не надо…, – сам себе сказал Черняев, занятый какой-то вознёй.

– Да там всё на ушах стоит!

– Сам знаю! – отрезал голос Черняева, – Иди куда хочешь, я тебе не помощник…

Семёнов хватанул ртом воздух, и перед его глазами проплыла чёрная полоса. Не зная, что делать дальше, он снова постучал.

– Иди отсюда, – прошипел из-за двери Черняев.

– И вообще, отойдите все от двери на всякий случай, может стрелять придётся! – вдруг вмешался голос Ивлева, хозяина комнаты.

– Ты что, дурак?! – переполошился Черняев, но было поздно: женщина уже отбросила Семёнова от двери, пару раз пнула её и, отскочив в сторону, принялась кричать о полной неполноценности своего соседа-подселенца и его криминальных наклонностях. За дверью Ивлев, у которого душа кипела уже не первый год, ехидно усомнился в нормальности соседки-Кати, после чего ему были обещаны многочисленные и тяжкие наказания, а, в конечном счете, и голодная смерть под забором. В скандал грубо вмешался Черняев, предложивший Кате быстро и надолго успокоиться. Катина ругань перешла в истерику и призывы к милиции.

– Слушай, погоди, – взмолился Семёнов, – Дай, я смоюсь, а потом и наводи свои разборки…

Катя вытолкнула полуобутого Семёнова в подъезд, а когда тот исчез в голубом сумраке заснеженного двора, постучала в квартиру напротив.

4

Печально оседал на землю последний мартовский снег, померкли огни ночного магазина, исчез потрепанный жизнью грузчик, а изгнанный из квартиры Ивлева Семёнов, на ходу застегивая шубу, быстро уходил по тихому двору, и за углом полуночная пустынная улица встречала его слабым светом редких фонарей.

Семёнов опасливо огляделся и закурил. Вокруг было по-прежнему спокойно, однако в ночной дали уже нарастал шелест шин одинокого автомобиля. «Всех, и пожарных с водолазами, наверное, вызвала…» – с горечью подумал Семёнов и побрёл по наезженной обочине в противоположную от шума сторону.

Новенькая белая «Тойота» быстро догнала его, и, наехав на сугроб под фонарём, встала на его пути. Семенов оцепенел и выронил прикуренную сигарету. Упитанный рыжий парень вылез из задней дверцы и молча потащил Семенова к машине. Придерживая одной рукой расстёгнутый толстый полушубок, он запихал пойманного на заднее сиденье, сильно потеснив незаметного в темноте человека, и, уплотнившись рядом, захлопнул дверцу.

– Теперь к этому? – спросил он сидевшего впереди лысоватого старичка в нелепой меховой безрукавке.

– Не, там менты за нами, едем пока за город – ответил тот и повернулся к Семёнову, – Ну что, поговорил, да? Что скажешь?

– Сам ничего не пойму… – прикусив свой страх, прошептал Семёнов

– Ой, дурни, – с ноткой печали произнес старичок в безрукавке, – Разбирайся тут с вами всеми. А ты, Баркин, куда глядел?

Некто, уплотнённый в темноту рыжим парнем, только попытался выразить сожаление пожатием плеч, но и для этого места не хватало.

Машина дёрнулась, съехала с сугроба и исчезла в темноте, а на ярком пятачке под фонарём блестящий падающий снег уже покрывал следы шин и отпечатки ботинок несчастного Семенова.

– Ну, ничего, скоро поговорим – пообещал, наконец, старичок в безрукавке.

Но сдержать своего обещания он не мог.

Через пятнадцать минут, когда «Тойота», переваливаясь по ухабам окраин, приближалась к выезду из города, внутри её блеснул беззвучный взрыв. Вспыхнуло пламя, грохот вырвался наружу, разнося по заснеженным огородам дверцы и осколки стекол, а сорванная крыша автомобиля, взлетев в ночь, спланировала перед разбуженными избами частного сектора, разбрасывая кусочки горящей обшивки.

5

Как и обещала Катя, в квартиру Ивлева прибыли в ту ночь наряд ОМОНА и бригада санитаров из психиатрической больницы. Чуть позже их ряды пополнились представителями угрозыска и смуглым капитаном в армейской форме. Катя, вытирая слёзы радости, рассказывала им о своей несчастной судьбе и коротко объясняла, с каким чудовищем приходится ей соседствовать в одной квартире. Омоновцы рассредоточились по стенам, опасаясь стрельбы, и стали выразительно переглядываться, предлагая друг другу выбить дверь, а психиатр, заинтересовавшись невероятными рассказами Кати, попытался увести ее на кухню, уже захваченную санитарами.

В комнате Ивлева послышались приглушённые голоса, затем скрипнула какая-то дверца и голоса смолкли. Военный, уже разобравшись в ситуации, спокойно подошёл к двери и постучал, попросив омоновцев ничего пока не предпринимать.

– Капитан Кравченко, армейская разведка. Ивлев, откройте, вам ничего не угрожает.

Послышался радостный вопль, что-то звякнуло, и комната Ивлева замолкла окончательно.

– Черняев там? – Кравченко отвлек Катю от живого общения с доктором.

– Там – Катя отбросила за спину свою длинную черную косу, и ошалело взглянула на капитана, однако тот её вниманием не прельстился.

– Что-то не вижу я никакой угрозы, – он задушил Катю взглядом и постучал ещё. Ответа не было, омоновцы насупились и отошли от стен, прочие же притихли, за исключением хихикающих на кухне санитаров. Омоновская собака глуповато совала нос в ботинки на обувной полке и фыркала, а её хозяин сосредоточенно разглядывал хозяйскую ложечку для обуви.

– Самоубийство, похоже… Ведь только что шевелились, – профессионально предположил психиатр, отвлекшись от Кати.

Кравченко почувствовал, что стремительно глупеет.

– Всё, ребята, вы свободны. Для вас работы нет, – повернулся он к омоновцам. И омоновцы ушли, позвякивая амуницией и волоча за собой на поводке странно одуревшую собаку, а с ними ушла и ложечка для обуви. После того, как утомившийся психиатр присоединился к весёлому кухонному обществу, в прихожей остались Кравченко, Катя и приятного вида молодой человек в штатском, слегка смущающийся полученного вчера синяка под глазом.

Кравченко заглянул в замочную скважину.

В комнате было темно.

– Ломать будем, Олег Николаевич? – спросил приятного вида молодой человек.

– Мою дверь? – сморозила Катя.

– Ивлева, – напомнил раздражённо Кравченко, а потом попросил молодого человека пригласить понятых. Молодой человек привёл вскоре престарелую соседскую пару, а затем вежливо распрощался с психиатром и с его коллегами. Потом он примерился к двери, вопросительно посмотрел на капитана и тот кивнул. Дверь открылась от первого же удара.

В большой просторной комнате с высоким потолком было темно и лишь напротив двери ровными голубыми квадратами прорисовывалось окно с размытыми очертаниями двора. Кравченко включил свет и окончательно убедился, что комната пуста. В пепельнице на большом письменном столе продолжал дымиться окурок сигареты, и его серый дымок оттягивало лёгким сквозняком влево, где книжные стеллажи, тянувшиеся по левой стене комнаты, упирались в ещё одну дверь.

Ничего не спрашивая, капитан подошёл и толкнул её носком сапога. Перед ним раскрылась совершенно пустая обширная кладовая без окон и с простым деревянным полом. Над дверью в стене слабо горела запылённая лампочка. Кравченко шагнул к стоящему в углу новенькому вентилятору и пощупал ещё тёплый корпус.

– Ересь какая-то… – обернулся он к напарнику, но тот только пожал плечами, пряча улыбку.

– Экспертов сюда позови, пусть всё простучат, проверят, – озадаченный Кравченко вышел из кладовой и под его сапогом тихо хрустнул обломок зеркала.

– И откуда у него столько пыли? – изумился он, попав в уже освещённую комнату. Пыли действительно было немало: она лежала тонким слоем на всех предметах, никем не тронутая, словно уже неделю никто не посещал ни комнаты, ни кладовой. Даже на полу в слое пыли отпечатались только подошвы сапог капитана. Стараясь ничего не касаться, Кравченко осмотрел комнату, а когда напарник ушёл составлять документы, выключил свет и осторожно присел на уголок дивана. В наступившей тишине стали различимы приглушенные обрывки разговоров в запертой кухне. Кравченко глядел на пристроенные в книгах старомодные часа и чувствовал, что в наступившей тишине ему чего-то недостает.

Не было слышно хода часов. На электронных часах капитана было уже без пяти два, часы на полке по-прежнему стояли на половине второго. Кравченко встал, хотел взять часы, но передумал, побрезговав покрывавшим их толстым слоем пыли. «Не заводил он их, что ли» – прошептал он, не замечая вернувшегося напарника.

– Олег Николаевич, – Кравченко нехотя убрал руку от часов, переводя взгляд на оперативника, – Олег Николаевич, по рации сообщение – взрыв в частном секторе. Машина Лаврика. Пять трупов.

– Лаврик там? – подавленно спросил капитан.

– Там, уже опознали. Остальных ещё опознают. Сильный взрыв, граната предположительно.

– Всё, Саша, концы в воду, – Кравченко устало сел на диван, расстегивая китель, – Никого не осталось. Как теперь будем искать оставшиеся два миллиарда?

Он вопросительно поглядел на напарника, задумался, но тут же резко хлопнул рукой по дивану и поднялся, расслабляя галстук.

– Займись протоколом, опросом там, – капитан нервно пошевелил пальцами, – я буду во дворе.

6

После трёх часов ночи 4 марта снегопад закончился и ударил сильный мороз.

На пустынной просёлочной дороге, тянувшейся через редколесье в сторону Новоторска, в двух десятках километров от города, появился человек в продранном летнем костюме. Словно выросший из прошедшего снегопада, он постоял некоторое время в раздумье, всё сильнее съеживаясь от холода, и пошёл по свежему снегу в сторону едва приметного городского зарева.

Поднявшийся северный ветер разогнал тучи и холодная луна осветила путнику белую полосу дороги, уводящую через призраки густых кустарников к чёрной полосе леса.

Черняев замерзал. Как ни кутался он в свой лёгкий пиджак, из которого на спине были вырваны клочья, как ни старался посильнее ударять в мягкий снег ботинком при каждом шаге, согреться ему не удавалось. Тонкая рубашка с четырьмя прожжёнными на груди дырами обжигала его кожу своим холодом.

Холодный океан неба покрылся блестящими льдинками звёзд, и Черняеву показалось, что ветер, выдувающий живое тепло, идёт из открытого космоса, становясь все сильнее и морознее.

До города Черняев не дошел.

7

Ни морозный день пятого марта, ни последующие три дня, заполненные выходными и праздником, не внесли ясности ни в дело о двух миллиардах, ни в судьбу обречённого на опалу Кравченко. Только 10 марта решением Москвы капитан был отстранён от дальнейшего расследования и вызван для отчёта в Главное разведывательное управление Генерального штаба. Ему дали день на передачу дела местным «органам» и одиннадцатого числа Кравченко стал участником областного совещания в Управлении внутренних дел.

– Ну, вот и собрались, – начальник управления громко хлопнул по лежащему перед ним толстому делу, оглядел через длинный стол присутствующих и тонкие очки с тонированными стеклами, блеснув в дробившемся через окно утреннем луче, придали особую зловещесть его деревенскому лицу.

– Капитан военной разведки Кравченко сейчас нам объяснит, что наработала его сводная группа и как мы все хрястнули рылом в грязь четвёртого марта.

Кравченко не удостоил его взгляда и, поднимаясь с места, объяснил, кому он подчинён и где он будет отчитываться, но в двух словах рассказал всю предысторию той убийственной для многих ночи.

Он рассказал, как в середине января 1992 со счёта одного из центральных военных округов по фальшивым авизо было снято около пяти миллиардов рублей, выделенных из бюджета на снабжение. Как в начале февраля в министерстве задались вопросом, перефразированым из забытой песенки – «Куда уходят деньги, в какие города?», и как министерство безопасности и внутренних дел, занятое реорганизацией, охотно согласилось, что ответ на этот вопрос лучше будет спеть самому министерству обороны. В министерстве обороны дело сунули военной прокуратуре, та порекомендовала подключить военную разведку, а в конце этой цепи оказался недавно отозванный из-за границы капитан Главного разведывательного управления Олег Кравченко, которого ни песня начальства, ни вопрос, ни ответ на него нисколько не интересовали, но которому, тем не менее, пришлось на всё это отвечать.

За неделю с небольшим капитан объездил три города, при содействии местных «органов» проследил путь денег, которые сначала шли к югу, а затем резко свернули на восток, кочуя со счёта на счёт мелких фирм, и вернул армии большую часть суммы, на этих счетах осевшую по ходу дела. Остатки денег тем временем продолжали уходить к границе Казахстана и к 1 марта оказались в Новоторске на счету акционерного общества «Форос», промышлявшего розничной торговлей вблизи крупного военного завода.

До Новоторска Кравченко добрался утром третьего марта, предвкушая окончательный возврат денег и прекращение песни, но следующая ночь преподнесла ему трупы директора «Фороса» Анатолия Баркина, уголовного «хозяина» города Павла Лаврикина, или «Лаврика», двух его помощников, а также самого инициатора взрыва – главного бухгалтера «Фороса» господина Семёнова. К этому тут же добавилось бесследное исчезновение заместителя директора «Фороса» Виктора Черняева и его новоявленного знакомого Александра Ивлева, который, впрочем, к делу прямого отношения иметь не мог.

Судьба, в которую уже давно и безоговорочно верил Кравченко, очередной раз дала ему шанс изменить своё будущее, но затем, словно передумав, отняла его, чтобы направить жизнь своего подопечного в новом, и вовсе неожиданном, направлении. Ход событий преломился в ивлевской квартире, и уже больше ничего не зависело от чьей-либо воли.

Кравченко потерял всех свидетелей, потерял след денег и утратил на время последний интерес к их поискам. Всё было кончено, и он успокоился, продолжая неспешно собирать информацию.

Труп замёрзшего Черняева нашли 7 марта на просёлочной дороге в четырёх километрах от города. Как и зачем Черняев изловчился туда попасть, почему вырядился в летний костюм и простреленную рубашку, потом объяснили просто – «имел конфликт с сообщниками или конкурентами».

Девятого марта городской морг выдал одной безутешной семье труп Ивлева со следами удушения. Семья отказалась его хоронить как своего и потребовала разбирательства. Обнаружили, что в морге храниться ещё один, настоящий, труп с такой же биркой, как и на Ивлеве, и это объяснило скандальную неприятность. Подобный оборот дела укрепил местные «органы» во мнении, что деньги увела из «Фороса» более «деловая», и, судя по всему, заезжая группировка.

Когда Кравченко всё это изложил и сел на место, начальник Управления принялся долго распространяться о некомпетентности представителей военного ведомства, о личной неподготовленности Кравченко, об отсутствии у него юридических знаний и о неумении составлять документацию и отделять существенные факты от несущественных. Вся ответственность за провал операции была не без облегчения возложена на капитана армейской разведки, который упустил и деньги и преступников, потому что его никогда не учили искать ни того, ни другого.

А Кравченко глядел на заснеженные ветки за окном, спрашивал себя, почему ему не повезло именно весной, в то время, когда всем должно везти, спрашивал, почему ему всегда не везло весной, и утешал себя мыслью, что за весной всегда наступает лето, и что каким-нибудь летом ему наверняка повезёт.

1

Лето выдалось безнадёжно жарким и потому вызывало некоторую печаль разочарования. Уже после полуночи Дима Старовойтов решился, наконец, спастись от комаров под одеялом, но вскоре едва там не задохнулся. Проклиная родную природу, он угробил ещё полчаса своего ночного времени на травлю насекомых, после чего и сам уснул мёртвым сном.

Той же ночью Старовойтов проснулся от смутного ощущения, что его затягивает гигантский водоворот.

Тревожил закрытые глаза яркий свет в комнате и Старовойтов с опаской открыл их, потому что знал, что в квартире, кроме него некого быть не должно. Свет и вправду горел ярко, но рассеивался как-то неправильно, не освещая углов комнаты и тех мест, где обычно стояли и лежали мебельные тени. Старовойтов, ещё не испытав по этому поводу удивления, вскочил и бросился в коридор своей четырёхкомнатной квартиры.

Все двери были распахнуты, всюду горел такой же странный свет и всюду, не обращая на него внимания, деловито вели какие-то невразумительные приготовления неизвестно к чему одинаковые мужчины в однообразной военной форме. Дима выглянул в окно и увидел, что все окна соседних домов ярко светят в сиреневой ночи, что ровные улицы под ними вздыбились холмами, что такие же люди в форме копошатся и собираются куда-то в каждой из квартир города. Сам не зная почему Старовойтов бросился искать свои документы, чтобы что-то кому-то доказать, но руки его тут же стали ватными от убийственного осознания беспомощности. Он смутно понимал, к чему готовятся люди в его квартире и знал, что теперь он никто и слушать его не станут. Боясь привлекать внимание собиравшихся, он сел на ещё тёплую кровать и сидел, мало-помалу забывая свою должность, свою фамилию, своё имя и саму свою жизнь, теперь уже не имевшую для него значения. Когда забвение стёрло последние его воспоминания, обнажился страх, разорвавший сон Старовойтова…

Он сидел на кровати, закрыв руками лицо, а в квартире было пусто. Входная дверь была заперта. Рассвет уже прокрадывался сквозь окна, играя в стеклах и меняя расцветку обоев. Тяжело дыша, Старовойтов нашёл в сумраке сигарету и босиком поплёлся на лоджию.

Было не больше пяти часов утра. Рассветная панорама, открывавшаяся с высоты третьего этажа, порадовала Старовойтова чистотой неба и совершенной безлюдностью улиц и балконов. Радость эту омрачали три кота, сидевшие под лоджией у подвального окна и изредка оравшие друг на друга, а так же два собутыльника, невнятно объяснявшиеся на уцелевшей скамеечке перед подъездом.

Собутыльники сидели к Старовойтову лицом. Ближним из них был потерявший координацию речи молодой человек в дорогом светлом костюме. Контрастным дополнением к нему служил мощный армейский майор, фуражка которого болталась на ободранных детьми ветках сирени. Майор размахивал руками и весело гоготал, поглядывая на разделявшую их опустевшую бутылку, а молодой человек кивал ему в ответ, хотя алкогольное поражение нервной системы и не давало ему выразить всю радость в полной мере.

Когда сигарета Старовойтова докурилась до середины, военный махом допил из горлышка остатки коньяка и выбросил бутылку в сирень, после чего компания распалась, – майор бодро ускакал в одну сторону, а молодой человек, волоча свой черный пластиковый чемодан едва ли не по асфальту, утащился в другую.

Старовойтов облегчённо вздохнул, запустил горящей сигаретой в собрание котов и вернулся в комнату, где тут же свалился обратно в кровать.

2

Той же ночью, когда солнце уже давно покинуло землю, жара ещё долго не могла растаять. Она переливалась по пустынным улицам, наполняя духотой квартиры и подвалы.

Майора Смотрова, пробиравшегося в темноте по неосвещённым улицам к своему далёкому и давно уснувшему дому, жара совершенно не беспокоила.

Майор Смотров был радикальным оптимистом, причём его оптимизм происходил напрямую от его простодушия и незамысловатости, и, чем больше в нём эти качества проявлялись, тем дальше от реальности пролегал горизонт этого оптимизма. И вообще Смотров был человеком хорошим, как отмечали его сослуживцы из штаба, каждую пятницу зазывавшие его на пьянку, где все хорошие качества майора отмечалась уже за столом. Пятница была единственным днем, когда майор дозволял себе уйти «в отрыв», в прочие же дни он проявлял завидное чувство дисциплины, что на его карьере почему-то никак не отражалось.

Мучаясь по этому доводу обидными мыслями, майор каждую пятницу пробирался домой пешком по ночному городу, наполненному, по слухам, ночными грабителями. Но за все пять лет службы в городе бандиты по дороге ему ни разу не попались и это тоже стало его расстраивать. Теперь Смотров сам каждую пятницу искал ночных злоумышленников, вынашивая по отношению к ним разные террористические планы.

И в эту ночь он бодро вышагивал по невидимому асфальту, выискивая глазами спрятавшихся бандитов. Пьяный рейд Смотрова и теперь мог закончиться безуспешно, если бы он не «срезал угол», сокращая путь домой, и не пошёл по самому тёмному двору в стороне от главных магистралей. Тёмный двор ничем его не порадовал, а следующий был и вовсе освещён припозднившимися окнами нижних этажей. Посреди этого двора слышался осторожный скрежет чугуна по асфальту – некая тёмная фигура ворочала крышку канализационного люка. Смотров, стараясь не делать выводов, приблизился и поинтересовался у тёмной личности, для какой такой надобности она занимается столь неблагородным делом.

Личность встрепенулась, бросила своё занятие и сообщила, что попала в колодец по злой случайности, или наоборот, по любезности слесарей, забывающих ставить люки на место. При слабом красноватом свете ближайшего окна было заметно, что личность и вправду побывала в колодце – её светлые однотонные брюки явно потеряли однотонность ниже колен.