Дима крепко задумался. С одной сторона ему не хотелось гоняться за вещами малоинтересными, с другой – можно было извлечь из этого кое-какую выгоду хотя бы о перспективе. Если жизнь убрала с витрины коммерческие планы, то планы личные никто пока не трогал. И вообще, подумал он, если родственники Николь сейчас подметают валюту вениками, то какая разница, дура их дочь или прикидывается?
– Найти в городе человека дело плёвое, – улыбнулся, наконец, Старовойтов и позвонил в адресный стол УВД, но там отмели его необоснованный оптимизм, заявив, что если Ивлевы в городе и были, то давно уже выбыли. Дима не успокоился и позвонил в областное управление своему старому знакомому в приличном чине. Тот посодействовал, и часа через два картина нарисовалась тупиковая.
Старовойтов узнал всё, что было известно о так называемом «деле «Фороса», погубившего Ивлева-младшего, и то, что его личные записи к делу не приобщались, и, если имелись вообще, остались в квартире вместе с вещами, библиотекой и мебелью. Через шесть месяцев, благодаря нечеловеческой активности соседки Ивлева – Екатерины, его комната ввиду отсутствия наследников была уже упомянутой Екатерине передана, вещи Ивлева также перешли в фактическое владение соседки и большей частью были упомянутой Екатериной проданы или уничтожены. В материалах дела никаких личных записей Ивлева не имелось, а само дело «Фороса» за истекшие годы никак не продвинулось ввиду одновременной смерти всех лиц в нём замешанных.
– Ничего свое научные вопросы! – не выдержал Старовойтов и схватился за голову, – Куча трупов, да ещё бешенные бабки, которые пропали!
Николь, плохо знакомая с русским жаргоном, хотела спросить Диму причём тут пропажа сумасшедших старух, но вовремя сообразила о чём идет речь, и посетовала, что и сама подобного оборота не ожидала. Более того, заметила она, если в России все вопросы теперь решаются именно так, то ей лучше очень быстро собраться назад в Париж. Дима успокоил её невразумительным враньём и подвёл итог:
– Ладно, что мы имеем? Все умерли. Вещи и рукописи пропали, пропали несколько миллионов долларов, если кто-нибудь догадался перевезти рубли в – доллары. И ничто нигде не всплыло до сих пор…
Дима бросил размышлять и перезвонил всё тому же своему знакомому из УВД, озадачив его вопросом, можно ли найти где-нибудь капитана Кравченко, который вёл это дело с самого начала.
– Ну что ж нельзя, – ответил знакомый, – Позвони в штаб округа Рутковскому, он всё знает.
– Точно! – согласился Дима и позвонил Рутковскому.
– А что тут искать, – сразу ответил тот, – Мы с ним учились вместе. Хороший мужик, только он сейчас грибами и прочей дрянью промышляет, а когда грибов нет – пьёт. Пиши адрес. Только смотри, повежливее с ним – по моей рекомендации идёшь.
Старовойтов поморщился от наставления, но адрес всё же записал.
– Ну вот, Николь! – сообщил он, помахав листком, – На эту пьянь вся надежда.
6
На второй день своего путешествия майор Смотров уже достиг восточных пределов военного округа. Ехать было весело. Смотров и капитан, сидевший впереди, обменивались шутками и только солдат – водитель, проведя «уазик» через перевал между сопками следил за уходящей вниз гравийной дорогой. Впереди сверкала река, земля остыла после дневного дождя, и вечер обещал быть свежим, как никогда. Смотров трясся на заднем сидении уже устав смеяться и думал об ужине и о скором сне.
– Вот и мост, товарищ майор, – безрадостно сообщил ему водитель, а капитан повернулся к Смотрову с очередной шуткой, но тот резко отшатнулся от него и звякнул головой о каркас автомобильного тента. Лицо капитана, полуприкрытое тенью брезента, смотрело на майора пару секунд, а затем медленно сменилось затылком. Смотров вжался в сиденье, осторожно достал из кобуры пистолет, снял его с предохранителя и стал ждать, что будет дальше.
Когда машина въехала на мост, водитель сбавил скорость и щелкнул крышкой «бардачка», надеясь найти там сигарету.
– Да не здесь же, дурак! – крикнул ему в ухо офицер, покрасневший от гнева, и в тот же миг майор Смотров, человек в основе своей добродушный, с двух рук выстрелил водителю в затылок. Машина рванула вперёд, сдирая краску о бетонное ограждение моста, выскочила на дорогу и нырнула в глубокий кювет, оглушив грохотом речную долину. Но никто не услышал этого грохота, и только взбудораженная сова взлетела из кустов и с уханьем исчезла среди лиственниц.
7
Вечером 6 июня Старовойтов и Николь Ангран, не заставляя себя долго ждать, уже разыскали квартиру Кравченко.
Бывший капитан, подав в отставку, вернулся в Новоторск и зажил пусть несчастливой, но всё же своей частной жизнью, добывая себе пропитание самыми разнообразными способами. Поначалу он собирал грибы-лисички в Белоруссии и продавал их в Польше. Затем, когда этот бизнес зачах, вернулся с капиталом в Новоторск, где ещё долго крутился и крутился, сам уже не помня в каких фирмах, то приумножая, то преуменьшая своё скромное состояние. В прошлый год, когда кручение ему надоело, он купил машину и вернулся к своим грибам, но уже к местным, что-то на них исхитрился заработать, протянул зиму на одной мало оплачиваемой работе и ждал теперь нового грибного сезона, развлекаясь на своей квартире телевизором, водкой и непритязательной закуской. Мнение Рутковского относительно горького пьянства Кравченко не оправдывал, пил не часто и немного, по его собственным словам, только для «профилактики нервной системы» и «поднятия настроения».
Когда в дверь начали звонить, Кравченко отодвинул рюмку, сделал потише телевизор и, после третьего звонка, тихо ругаясь, распахнул дверь. Стоявшие за дверью Дима и Николь увидели через порог высокого мужчину в чёрной рубашке и такого же цвета брюках, вполне симпатичного, на взгляд девушки, и хорошо выбритого, к удивлению её спутника.
– Так, – сказал Кравченко, принюхиваясь к смеси французских ароматов, – Вы не ошиблись, молодые люди?
– Нет, Олег Николаевич, – подчёркнуто вежливо отверг эту версию Старовойтов, – Мы по рекомендации полковника Рутковского. Хотим поговорить о деле «Фороса». Я…
– Ты можешь не представляться, – прервал его Кравченко, указывая рукой туда, где приглушённо шуршал телевизор, – Ты как раз там всякую чушь несёшь. А даму я и так пущу.
Старовойтов скривил губы, про себя обозвал Кравченко «скотиной», и проследовал в квартиру, увлекая за собой Николь.
Она вошла в маленькую неприбранную комнату, пропитанную сигаретным дымом, и увидела в окне, с высоты первого этажа, как темнеют в закате асфальтовые линии тротуаров и ветерок треплет зеленую щетину на уцелевших газонах, на секунду забыла обо всём и почувствовала, как перед её глазами проносится неясная цепь событии, уловить которое невозможно.
Хозяин молча сел за стол, взглянул на свою полную рюмку, поставил рядом две пустые и предлагающе кивнул на них горлышком бутылки. Старовойтов согласился, потому что водка была приличная, а Николь отказалась, потому что водки не пила. Кравченко налил Старовойтову, глядя на него в экран телевизора, где тот что-то врал о новых возможностях для простого русского человека, причём врал самозабвенно. Живой Старовойтов, глянув на это со стороны, даже смутился и попросил себя выключить. Когда Старовойтов экранный подавился и исчез в темноте, Кравченко вернулся за стол и обратился к живому Старовойтову:
– Ну что, «Форосом» интересуетесь? Деньги, что ли найти желаете?
Тут он отодвинул свою рюмку, так её и не выпив, и без переходов обратился к Николь.
– Вы уж извините, дама, за моё скотское состояние.
Николь почему-то хотела обидеться, но к своему удивлению не смогла, а Старовойтов быстро объяснил, что сам этим делом интересуется исключительно по просьбе девушки и в научных целях,
– Хорошо, – смягчился Кравченко, решив про себя, что если кто-то и считает его дураком, то с него все равно не убудет, – Что я скажу по этому делу? Стечение обстоятельств, маловероятное, но объяснимое. Кто увёл деньги – неясно, но скорее всего не Семёнов и не Баркин. Черняев – наверняка. Ивлев и Черняев – знаете о ком речь – дело то, небось, уже прошерстили – вот это интересно. Не могли они уйти из квартиры, понимаете, вообще не могли, я сам слышал шум за дверью.
Тут Кравченко залпом осушил свою рюмку, указующе ткнув мизинцем рюмку Старовойтова, а тот понимающе закивал, сдерживая улыбку и хотел спросить капитана, не вспомнил ли он летающих медведей в квартире на Барьерной. Но спросил о записях Ивлева.
– А, вот оно что… – Кравченко поглядел на пьющего Старовойтова такими глазами, словно хотел его пожалеть и погладить по головушке, – Да куча записей там была. Даже детские диктанты. Детских диктантов не желаете, пресс-секретарь, вроде по профилю?
– Нас интересуют записи на иностранных языках, – вмешалась в разговор Николь, обеспокоенная манерой общения капитана, и кстати, уберегла Старовойтова от длительного перелёта в ближайшим газон, который должен был состояться, по планам Кравченко, минут через пять. Кравченко удивился, затем рассмеялся и стал наливать себе водку.
– Я вас очень прошу, – едва не молила Николь, – Что-нибудь подобное там было, вспомните? Или что-нибудь, касающееся Данте?
– Ну, хорошо, – продолжил, наконец, тот, выпив свою водку, – Странное это дело: Ивлев растворился у меня под носом, а в его бумагах я нашёл такую дичь, что в жизни раньше не видел. Дедушка этого Ивлева, видать, никогда поверить не мог, что живет в Новоторске, а не в Европе, и заставлял своего внука, лет эдак в десять, что ли, писать диктанты из Данте. И не на русском, а на итальянском…
– На староитальянском, – поправила Николь, но Кравченко лишь повёл плечами, желая показать, что разница невелика.
– На этих листках могли быть терцины, которых у Данте нет, – настаивала она.
– Могли, – Кравченко даже улыбнулся, – А знаете, дама, я эту детскую тетрадку давал на экспертизу специалистам, и я вам скажу, что эти самые лишние терцины, как вы говорите – это никакой не Данте. Это даже не стихи. Это чушь собачья, местами набор букв и бред сивой кобылы. И мне интересно, кто, когда и зачем их воткнул в поэму, в седьмой круг Ада, между рассказом о содомитах и рассказом о лихоимцах? Что он вообще хотел сказать? Намекал на время, когда они пригодятся?
Николь пожала плечами, не зная, что и ответить, а Старовойтов, узнав, что шестьдесят строф ещё и не стихи, шумно вздохнул и решил интересоваться только кравченковской водкой. Кравченко же налил себе и ему, взял рюмку и направился к этажерке с книгами.
– Хорошо, – сказал он, снимая оттуда толстый том в жёлтом переплёте, – Я с девушками торговаться не могу, дурная моя натура, но попрошу об одолжении. Даже если откажете, листки ваши. Я хочу участия в этом деле, вы меня понимаете?
Он раскрыл том, вынул из него три тетрадных листка, исписанных детским почерком и передал изумлённой Николь.
– Какой процент вы просите? – поинтересовался Старовойтов, совершенно искренне улыбаясь после принятой дозы.
– А какой вообще процент может быть в этом деле? – миролюбиво показал Кравченко свое неведение и вернулся к привычному застольному занятию. Они выпили ещё, потом ещё, Старовойтов начал ревниво поглядывать на Кравченко и пытался вцепиться в Николь, но стойкий капитан весьма тактично завершил приём, закрыв за гостями дверь с нескрываемой радостью, которую запросто можно было принять за изъявление дружеских чувств.
– Даже не поинтересовался, как меня зовут, – вдруг обиделась Николь, ведя Старовойтова к машине.
– Да свинья он, пьянь, неудачник, – отвечал ей Дима, открывая дверцу.
А Кравченко, вернувшись к своим рюмкам, случайно уронил взгляд на раскрытого Данте и прочёл начало семнадцатой песни:
Вот острохвостый зверь, сверлящий горы
Пред кем ничтожны и стена, и меч…
