Книга Фристайл. Сборник повестей - читать онлайн бесплатно, автор Татьяна Сергеева. Cтраница 2
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Фристайл. Сборник повестей
Фристайл. Сборник повестей
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Фристайл. Сборник повестей

– Что ты пристал! – Вмешался Славка. – Не хочет говорить – и не надо. Наденет – увидишь.

У самой кромки тротуара с визгом затормозила машина. Из такси выскочил молодой человек и, не обращая внимания на очередь, направился прямо к дверям кафе. Славка, увидев его, обрадовался, окликнул.

– Сакен!

– Кого я вижу! – Сакен крепко, как товарищу, пожал Славкину руку. – А это твои друзья? И Вера здесь… – Он поздоровался и с Верой.

– Вот хотели посидеть, а здесь очередь…

Сакен оценивающе оглядел длинный хвост у дверей мороженицы.

– Многовато…Но ничего… Этой беде можно помочь. Мне как раз сигареты понадобились… Стойте здесь. Ни с места!

И он исчез за дверью кафе.

– Кто это? – Спросил у Славки приятель.

– Аспирант моего деда. Самый любимый. Дед говорит, очень талантливый.

– Слушай, а что твой знаменитый дед тебя ни в один институт не пристроил? – ядовито поинтересовался тот самый парень, который расспрашивал Веру о подарках из Англии. – Ведь ему достаточно было только позвонить…

–У него совсем не тот дед, чтобы звонить, – вместо Славки ответила Вера.

А толпа у дверей мороженицы вдруг мгновенно растаяла. Ребята недоумённо переглянулись. Подошли поближе. К стеклянной двери была приставлена табличка «Мороженого нет», у буфетной стойки Сакен расплачивался за сигареты, и молоденькая буфетчица во всю кокетничала с ним. Оглянувшись на дверь и увидев за ней Славку, Сакен помахал рукой.

– Всё в порядке. Заходите!

Ребята растерянно топтались на пороге.

–Так если мороженного нет…

– Есть мороженное, есть… Два часа кафе в вашем распоряжении…

–Как это? – Заупрямилась Вера. – Для всех, значит, нет, а для нас есть?

Славка толкнул её в бок.

Остальные друзья были в восторге.

–Ну, просто Кио!

–Это же надо так уметь!

– Вот будет у тебя много-много денег, и ты тоже будешь, как Кио…

И Веру насильно затолкнули за столик.

Славка проводил Сакена до машины. С этим весёлым, предприимчивым узбеком у Славки были почти братские отношения. И внук, и дед его любили одинаково. Алексей Петрович ценил в Сакене талант химика и целеустремлённость, а Славка тянулся к нему подсознательно, ощущая в нём человека своего времени.

– Сакен… Дед в институте сидит… В восьмой лаборатории… Кондаков в цирк ушёл, дед очень расстроился…

Сакен кивнул.

– Понятно… Ничего, я еду в институт…

– Обедать к нам приходи… Вместе с дедом… Обязательно!

– Приду…


Кафе было маленькое, всего несколько столиков. Два из них ребята сдвинули, сидели тесно прижавшись друг к другу. Таяло мороженое в металлических вазочках. Ребята разговаривали солидно, серьёзно: повестки в военкомат делали их в собственных глазах значительно взрослее.

– Ну, и что же такое, по-твоему, взрослость? – Насмешливо сверлил Веру глазами один из друзей Славки.

Она пожала плечами, задумалась.

– Взрослость – это когда дело твоего деда становится тебе понятно…

Славка присвистнул.

– Велика мудрость! Дело есть дело. У каждого человека есть профессия. Мой дед – химик, твой – хирург. Каждый на своём месте вкалывает, как может. По- твоему, чтобы стать взрослым, мне надо понимать, что за реактив он из колбы в колбу гоняет?

– Перестань! – Отмахнулась Вера. – Ты нарочно упрощаешь… Я не о профессии говорю, а об отношении к жизни, которое у наших с тобой дедов отношением к делу определяется…

– Верк, – усмехнулся Славка, – ты такая умная, аж тошнит… Тебе поглупеть чуть- чуть – цены бы тебе не было…

Ребята засмеялись, и Вера, не обидевшись, хлопнула ладонью Славку по лбу.

– Хорошо вам о дедах рассуждать, они у вас оба – академики… А мой дед из пивных да закусочных не вылезает… Я-то как должен свою взрослость определять? – вздохнул один из одноклассников.

– А ты её уже определил, если понимаешь, что жизнь существует не только в пивных и закусочных…– Не задумываясь, ответила Вера.

– Всё-то ты знаешь…– Вздохнул её товарищ. – А если я всё равно своего деда люблю и ни на какого чужого академика его не променяю?

Ребята загалдели, кто-то даже попытался вскочить с места – не получилось, было слишком тесно…


На улицу опустилась влажная осенняя темнота, зажигались фонари и свет в окнах. Старик – вахтёр, щуря подслеповатые глаза, аккуратно набрал короткий номер местного телефона. Трубку долго не снимали, наконец, ему ответили.

– Алексей Петрович, это я, Снегирёв с проходной… Вы ещё долго в институте будете? А то сейчас двадцать два ноль-ноль, мне в обход идтить пора… Ещё часик посидите? Ну, я как раз за часик и укладываюсь…

Старик аккуратно повесил трубку, проверил, заперта ли с улицы дверь проходной, кликнул собаку и пошёл по длинному узкому двору, проверяя запоры и замки на складах и лабораториях. Большая добродушная овчарка, довольная возможностью побегать, с удовольствием сопровождала его…


Был поздний осенний вечер, похожий на ночь, когда Алексей Петрович и Сакен заперли, наконец, двери лаборатории. Проходя по двору, Соколов оглянулся на здание института, оно возвышалось за его спиной огромным тёмным айсбергом. Ярко светилось только окошко проходной. Алексей Петрович и Сакен, попрощавшись с вахтёром, вышли на улицу. Стоявшая неподалёку машина бесшумно снялась с места и подъехала к ним.

– До свиданья, учитель, – мягко попрощался Сакен.

– Ты вызвал такси? – Удивился Алексей Петрович. – И когда успел?

– Нет… Я заплатил вперёд… Он меня ждал…

Старик не понял.

– Всё это время?

Сакен помахал ему рукой, сел в машину, хлопнул дверцей.

Соколов растерянно смотрел вслед автомобилю. Он не сразу понял, что ему сказал Сакен, а поняв, помрачнел, и недовольно покачал головой. Эти «барские замашки» своего аспиранта, который, приезжая из Ташкента, подолгу жил у него в доме на правах близкого родственника и был ему, как любил повторять Алексей Петрович, вместо сына, эти «барские замашки», очень не нравились Соколову.


На всём белом свете было два места, где Алексей Петрович чувствовал себя, как рыба в воде: это родной дом и институт. Дома он отдыхал, в институте – работал. Всё остальное только дополняло одно или другое. За стенами этих крепостей он чувствовал себя неуверенно и неловко. В общественном транспорте Соколов ездить не умел: на работу и обратно домой он ходил пешком, на совещания в Смольный или Таврический ездил на служебной машине. Если (очень редко) приходилось отправляться куда-то в трамвае или в автобусе, он вставал как-то боком в самом проходе, и его постоянно толкали и ругали за неловкость. С годами выезды на общественном транспорте стали целым событием. Но иногда под натиском домочадцев, Алексей Петрович сдавался, хотя в душе не переставал сожалеть о брошенных делах и какой-нибудь недописанной статье.

Но сегодня был особенный день: все вместе они ехали на дачу к единственному верному другу Соколова Дмитрию Павловичу Ершову. Ехали с подарками ко дню рождения, который знаменитый хирург – академик отмечал по традиции только с семьёй Алексея Петровича и в обществе своей любимой внучки Веры, скрывшись от всех прочих на своей скромной даче.

Плотная толпа стояла на платформе. Подошла электричка. Славка придержал спиной напиравших сзади, пропустил вперёд своих стариков, потом Веру и с трудом втиснулся сам. Тесно прижатые друг к другу, они стояли в вагоне у самых дверей тамбура. На первой скамейке прямо перед ними расположились трое – два моложавых мужчины и женщина. Импортные штаны, фантастической красоты кроссовки и весь «навороченный» антураж бросался в глаза. Вели они себя независимо, свободно, разговаривали громко, шумно и раскатисто смеялись, нарочито привлекая к себе общее внимание.

Электричка шла полным ходом, втягивая в себя на остановках новых пассажиров. После затяжных осенних дождей день вдруг выдался яркий, солнечный, и горожане потянулись на природу.

Мужчина из «импортной» компании громко включил магнитофон, на весь вагон грохнул тяжёлый рок. Зоя Васильевна невольно поморщилась.

Кто-нибудь, может быть, и поступил бы иначе, но Алексей Петрович иначе не умел. Он умел жить только в недрах своего института и наивно полагал, что законы, установленные им внутри социума, созданного его собственными руками, действуют также во всей Вселенной. Он сказал властно и громко.

–Выключите это!

Его услышали, но никак не прореагировали. Тогда он повторил.

– Выключите!

Мужчина, державший в руках магнитофон, подчёркнуто прибавил звук и насмешливо взглянул на просто одетого старика, державшегося за плечо смущённого внука.

– Что, дед? Сдают нервишки-то?

Славка побагровел и быстро взглянул на деда. Вера дёрнулась было, но смолчала.

– Это мешает, – мрачно сказал Алексей Петрович. – Люди едут отдыхать, эта какофония раздражает…

– Слушай, мужик, – вмешался его приятель. – А ты давай пешочком… В лесу тихо…

Они сидели, а старики перед ними стояли, и молодая женщина весело поглядывала вокруг, вполне довольная своими остроумными спутниками. Люди, тесно прижатые друг к другу, стояли вокруг с непроницаемыми лицами и молчали.

– Оставь его…– громко захохотал первый «импортный». – Он, наверно, и ветеран к тому же…

– Ветеран…– гордо кивнул головой Алексей Петрович.

Теперь они хохотали все.

– О, – вскочил с места один из них, – тогда ты садись, дед… Почёт тебе и уважение…

Зоя Васильевна заплакала. Славкины уши горели. Он словно онемел.

– Прекратите! – Громко крикнула Вера. – Вы… Вы… – Она захлебнулась словами.

Это вызвало следующий взрыв хохота.

Поезд притормаживал на очередной станции. Алексей Петрович, схватив за руку жену, потащил её к выходу. Люди теснились, выпуская их, избегая глядеть друг на друга.

Вера, за ней вспотевший от мучительного стыда Славка, едва протолкнулись вслед за стариками.

–Ладно, – сказал Алексей Петрович на платформе. – Отдохнули. Поехали домой.

– Это ведь последняя остановка…– Вытерла беззвучные слёзы Зоя Васильевна. – Дима ждёт… нехорошо.

– Сколько отсюда, Вера?

– Три километра…

– Пошли пешком.

Алексей Петрович резко повернулся и пошёл вперёд, волоча за собой хозяйственную сумку на колёсах. Славка подскочил было к нему, схватился за тележку, дед сердито оттолкнул его локтем.

– Я не трус, дедушка! – Твёрдо сказал Славка.

Дед резко повернулся к нему, прямо взглянул ему в глаза.

– Ты – не трус, ты – приспособленец! – И сердито поволок свою сумку дальше.

Зоя Васильевна заторопилась за ним. Славка повернулся к Вере, но она только презрительно взглянула на него и побежала догонять стариков. И он потащил свои сумки в одиночестве. Уши горели до сих пор.


Увлёкшись общим делом, старики с азартом чинили завалившийся набок парник. Подначивали, подзадоривали друг друга, заразительно смеялись.

Близкий друг Алексея Петровича Дмитрий Павлович был ему прямой противоположностью: высокий, худощавый, быстрый и ловкий в движениях. Кабинетный человек, Алексей Петрович отвык от физической работы, всё время что-нибудь ронял и ушибался. Очередной раз запнувшись, он чуть было не упал.

– Смотри под ноги! – Крикнул ему Дмитрий Павлович. – Расшибёшься!

– Легко сказать «под ноги», – отозвался Алексей Петрович. – А живот?

Они оба рассмеялись.

– Что нового в хирургии? – Посмеивался Алексей Петрович, передавая другу ящик с гвоздями.

– А что у нас нового? – отозвался Дмитрий Павлович. – Режем. Чиним, штопаем… Всё по-старому. А что нового в химии? Вредны фосфатиды или нет?

– Ты мне зубы не заговаривай…. Ты когда мне отзыв на наш бактерицидный порошок напишешь? Все сроки вышли.

– Пришлю, Алёша… В понедельник своим бактериологам скажу – они проверяли, очень хороший порошок, надо его срочно в производство… Нам такой в хирургии очень нужен…


Славка помогал охотно, уверенно стучал молотком, прислушиваясь к разговору.


Зоя Васильевна смотрела на них через окно летней кухни. Вера мыла посуду.

– С каким удовольствием на земле работает… – Кивнула на мужа Зоя Васильевна. – А в молодости и слышать о даче не хотел, презирал собственников. Наташка летом болталась по всей Ленинградской области, то от рыбокомбината в лагерь едет, то от асбестового завода…

В кухню влетел Славка.

– Дайте попить…

Вера подала ему ковш с водой.

Он жадно напился. Тоже взглянул в окно. Старики, оставив работу, громко смеялись над чем-то, глядя друг на друга.

– Ну, друзья…– Кивнул на них Славка. – С полуслова друг друга понимают… И смеются, как дети…

– Вот и хорошо, что смеются.

Славка вернул Вере ковш, заглянул ей в лицо. Она отвернулась.

– Ну, что я должен был сделать?! Что?! – Славка повернул её к себе. – Мне с ними подраться надо было, что ли?

– Не знаю… – Пожала Вера плечами, освобождая свою руку. – Может быть, и подраться…

– Не ссорьтесь, – вздохнула Зоя Васильевна. – Драться было бесполезно. Такие люди были всегда, но их было мало… А сейчас почему-то становится всё больше и больше… Что-то с нами со всеми происходит, не знаю…

– Я не трус, понимаешь? – Сказал в спину Вере Славка. – Я просто знаю, что если бы я кому-нибудь из них набил морду, а они бы потом меня измолотили, всё равно ничего бы не изменилось. Они над следующим стариком измывались бы точно также…


А над парником снова дружно стучали молотки…

– Знаешь, мы новый наливной маргарин сделали, – по-детски похвастался Алексей Петрович. – С повышенным содержанием растительного масла… Для таких, как мы с тобой…

– Для стариков, значит…

– Ну, я этого не говорил…


Зачихал, закашлял старый двигатель, и по улице вдоль забора участка проплыл грузовик. Поверх ограды было видно, что в нём, прикрытая полиэтиленом, лежала картошка.

– А вот и наш основной продукт питания прибыл… У нас, горожан, выращивать его ни сил, ни времени нет, а местные с удовольствием нам картошечку сбывают. Слава, тащи ведро…

– Сколько она у вас здесь стоит? – Алексей Петрович вместе с другом направился к калитке…

Машина остановилась. Со всех сторон к ней потянулись садоводы с мешками и корзинами. Бойкий старичок быстро управлялся с деньгами, успевая поругиваться с покупателями из-за малой ёмкости своего мерного ведра.

Подбежал к толпе и Славка. Старики захлопали по карманам, заспорили, кто будет платить. Славка с улыбкой наблюдал за ними. Дмитрий Павлович поднял к старику своё ведро, и картошка громко затарахтела по его дну. Алексей Петрович протянул было деньги старику, они встретились на мгновение взглядами, и рука его вдруг застыла в воздухе. Старичок, всё время что-то балагуривший, замолчал на полуслове, лицо его точно окаменело, он, не отрываясь, смотрел в глаза Алексею Петровичу, словно не мог от них оторваться.

– Что такое? – Повернулся к другу Дмитрий Павлович. – Что с тобой, Алёша?

Он удивлённо смотрел на Алексея Петровича, потом перевёл взгляд на старика. Тот тоже взглянул на него и, вдруг обмякнув, опустился прямо на картошку. Теперь все трое смотрели друг на друга и молчали.

– Поехали! – Вдруг неожиданно зычно рявкнул старик. – Федька, сукин сын, я кому сказал – поехали!

Машина дёрнулась, рванулась с места, оставив на пыльной улице недоумевающих покупателей. Старичок в кузове так и сидел на картошке, и скоро стало совсем непонятно, в какую сторону он смотрит. Алексей Петрович всё ещё сжимал деньги в кулаке, пока Дмитрий Павлович не разжал его пальцы и не убрал смятую купюру ему в нагрудный карман.

– Пошли…– Дмитрий Павлович сжал его плечо и повернул к калитке.

– Это был он, да, Дима? Это был он? – Алексей Петрович ещё раз беспомощно оглянулся вслед машине.

– Да. Он…

– Кто? Кто это был, Дмитрий Павлович? – Ничего не понимал Славка.

– Запомни его, Вячеслав… – Дмитрий Павлович прямо посмотрел ему в глаза. – В тридцать седьмом году этот человек подписал нам с твоим дедом смертный приговор.

Славка оглянулся, но машины и след простыл. Только пыль всё ещё кружилась в воздухе и медленно оседала на землю.

– Он… Он был следователь? Судья?

– Нет. Просто подлец…


Ночь пришла холодная, по – настоящему осенняя. Славка с Верой топили в кухне печку. Возле неё было тепло и уютно. А старики сидели в комнате за пустым столом. Молчали, не замечая времени. Их крепко сцепленные руки лежали на выцветшей дачной скатерти тяжело и печально. Зоя Васильевна подошла, присела рядом, положила свои мягкие тёплые ладони поверх их сцепленных пальцев.

– Хватит. – Мягко сказала она. – Надо забыть. Этого человека надо забыть.

Старики не пошевелились. И она повторила строже.

– Надо забыть. Вы живы, и вы сегодня такие же, как перед лагерем. Вы не стали другими – это главное.

Что-то чуть слышно ответил ей Дмитрий Павлович, и они продолжали разговор совсем тихо, так, что внуки уже не разбирали доносившихся до них слов.

– Реабилитировали их перед самой войной… – Также тихо сказала Вера. – Мой дед хирургом на передовую пошёл, а твоего на Дальнем Востоке оставили, он цеха по производству водорода строил…

– Зачем водород на войне?

– Для дирижаблей… Им дирижабли заполняют, которые всякие объекты заграждают от вражеских самолётов…

– Я видел на фотографиях… А ты откуда это всё знаешь?

– Дед рассказывал… Не специально, а так… К слову…

– А мне – никогда и никто… Маленьким считают…

– Нет… Я думаю, им до сих пор очень больно… Они боятся, что мы их не поймём…

А старики всё сидели, сцепив руки, и чуть слышно шелестели их слова, среди которых чаще других повторялось одно: «Помнишь?»…


Дмитрий Павлович, молодой хирург из местного дальневосточного госпиталя, был арестован в тридцать седьмом по доносу санитара, которого отчитал однажды за грязь в Приёмном покое. Санитар был очень обидчивым человеком. Он писал доносы за подписью « Активист» на всех, кто так или иначе вставал на его пути.

В лагере Дмитрий Павлович был назначен врачом детского лазарета. В лагерь нередко отправляли женщин вместе с маленькими детьми, сажали также и на последних сроках беременности… Детей держали в лагере два-три года, потом отправляли в детские дома, рассылая по отдалённым уголкам необъятной Родины так, что родители, освободившись, половину оставшейся жизни тратили на то, чтобы их разыскать… Дмитрий Павлович курировал этих ребятишек как врач, пытаясь хоть как-то облегчить их участь.

Алексей Петрович, будучи соседом по дому того самого санитара, никогда не был дипломатом. Однажды он выразил недовольство соседу по поводу затянувшегося пьяного застолья. «Активист» написал донос и на него. Засадить молодого инженера, которого поощряла администрация комбината, было легче лёгкого – только что как «врага народа» арестовали директора предприятия. Алексея Петровича забрали в «органы» в Новогоднюю ночь, без пятнадцати двенадцать… Зоя, (ей только что исполнилось двадцать три!) была беременна Наташей на восьмом месяце. Она не чувствовала тяжести своего живота и бежала за машиной, увозящей мужа, до самых «кожаных дверей», как называли эту тяжёлую, обитую дерматином дверь, в городе. Эта страшная дверь словно пожирала мужчин и женщин, захлопываясь за ними порой навсегда. Зоя простояла под ней несколько часов. Она не ощущала времени, просто стояла и ждала, леденея от страха, и не замечая грозного дальневосточного мороза. Потом подъехал « Воронок», и через несколько минут вывели её Алёшу. Он был страшно избит, глаза смотрели с трудом сквозь заплывшие, залитые кровью глазницы. Но он увидел жену, и даже попытался улыбнуться ей, но улыбка на разбитых синих губах не получилась. Его втолкнули в машину, и он почти упал к ногам конвоиров, равнодушно принявшим очередного арестанта. Дверца машины захлопнулась.

Алексей оказался в одном бараке с врачом детского лазарета. Так началась их дружба. Свою маленькую дочку он увидел только в сорок первом.

Освободили их почти одновременно перед самой войной. Выйдя на свободу, Дмитрий Павлович, не имевший права переписки, стал разыскивать своих. Его жену выселили из гарнизонной квартиры сразу после его ареста. Вместе с маленьким сынишкой она долго скиталась по чердакам и подвалам. Близких родственников репрессированных на работу не брали, открыто их поддерживать люди боялись. Не было денег, еды, одежды. Умерла жена Дмитрия Павловича, кажется, от дизентерии… К счастью, сынишку он нашёл в местном детском доме, успел отправить его к сестре в далёкий тыл, а сам ушёл на фронт и провоевал до самого последнего дня войны.

Но едва начали рубцеваться былые душевные раны, всплыло знаменитое «Дело врачей». Дмитрия Павловича опять арестовали. Молодой следователь, словно опьянённый ветрами, подувшими из тридцать седьмого, бил по его коленям каблуками своих новеньких сапог. Он разбил ему коленные суставы так, что фронтовой хирург, вытащивший с того света сотни раненых, едва мог переставлять ноги…

В отличие от тридцать седьмого на этот раз был суд. Колонну арестованных медиков, среди которых было немало женщин, на закрытые судебные заседания водили пешком из тюрьмы через весь город. Это была не одна колонна, а целых три. В центре шли осуждённые в сопровождении немногочисленных равнодушных конвоиров. А по обе стороны этого молчаливого шествия спешили их родственники, не сводя глаз со своих близких, боясь пропустить хоть малейший намёк на просьбу или вопрос. Но арестанты шли молча, низко опустив головы и не оглядываясь на своих родных. Дмитрий Павлович передвигался с трудом, он ковылял в самом хвосте колонны, изо всех сил пытаясь не слишком сильно отставать. Конвоиры, замыкавшие строй, делали вид, что не замечают его усилий.

Через многие годы Зоя Васильевна не раз вспоминала, как вместе с мужем искала в проходящей колонне своего друга. Наконец, они увидели его спину и заспешили было за ним. Алексей Петрович пробежал вперёд, заглянул в лицо арестанту, и разочарованно вернулся к жене.

– Это не он…

– Нет, это Дима… – упрямо мотнула головой Зоя Васильевна.

Теперь она, просочившись сквозь толпу, пыталась поймать взгляд товарища. Он равнодушно посмотрел на неё, и только тогда она согласилась.

–Не он…

Но это был Дмитрий Павлович. Не война, а второй арест неузнаваемо изменили его черты…

Но вдоволь поиздевавшись над людьми, заставив всех вздрогнуть, вспомнив про лагеря и ссылки, власть отступила. «Дело врачей» было закрыто. Дмитрий Павлович вернулся к обычной жизни.

Он имел все заслуженные звания и награды, на богатом фронтовом материале защитил сначала кандидатскую, потом и докторскую диссертации, был переведён в Ленинград, где назначен руководителем клиники в Военно-Медицинской Академии, но душа его часто ныла и болела, словно военная рана под струпом… К счастью, вскоре в Ленинград переехал и Алексей Петрович с семьёй, и жизнь постепенно вошла в накатанное русло. У него был взрослый сын, работавший в Англии в дипломатическом корпусе, и работа, которой он жил…

Внучка выросла в его госпитале. Родители разъезжали по всему миру, а Веру оставляли деду. Дмитрий Павлович таскал её на дежурства. Она спала в его служебном кабинете на кожаном диване, ела госпитальную кашу вместе с больными солдатами, её нянчили медсёстры и убаюкивали санитарки, когда дед стоял у операционного стола… С Верой они дружили.


По телевизору показывали плохой фильм о войне. Гремели взрывы, шли танки, кто-то кричал «Ура!»…

Алексей Петрович болел. Он сидел в кресле, прямо перед телевизором, спрятав ноги в электрический сапог-грелку. Шея его была обвязана тёплым шарфом. Словно поперхнувшись, он опять закашлялся сухим, лающим кашлем.

Славка вошёл, встал у порога.

– Дедушка, сделай, пожалуйста, потише… Оглушил…

Алексей Петрович промолчал. Оторванный от любимого дела, он не мог найти себе занятия и отыгрывался на близких. Славка убавил громкость телевизора и хотел было уйти, едва скользнув взглядом по экрану.

– А ты почему фильмы о войне не смотришь, будущий солдат?

– Так скучно же… Всё заранее известно…

– Ишь ты… Что ты вообще знаешь о войне, что тебе всё известно?

Вошла Наташа. Алексей Петрович, покашливая, обернулся к ней.

– Совсем он у тебя аполитичный вырос… Ничего не знает, ничем не интересуется… Одни анекдоты на уме…

– Он не только у меня вырос, папа… Но и у тебя тоже… Откуда тебе знать, что у него на уме? Это тебя никогда не интересовало…– парировала дочь.

– В фильмах о войне ему, оказывается, всё известно… – ворчал Алексей Петрович, не слишком вслушиваясь в её слова.

– Папа, – поморщилась Наташа. – Не придирайся. Ты в первый раз за полгода перед телевизором сидишь, и то по болезни. А Славка в кинотеатрах не одни штаны протёр. А фильмы о войне, и в самом деле бывают разные – и хорошие и плохие…

– Ладно… – Махнул рукой Алексей Петрович и снова закашлялся. – Вас не переспоришь, вы всегда самые умные… Поставь-ка мне банки…

Зоя Васильевна готовила на кухне обед. Славка заглянул, быстро стащил со стола что-то вкусное. Она звонко хлопнула его ложкой по лбу.