<Комплекс юстиции>, – подсказал Искандр.
«Это не к добру»? – спросила Махит.
<Зависит от того, что я сделал>.
«Что-то незаконное. Брось, Искандр, набросай хотя бы общее представление о возможностях. Что тебе надо было сделать, чтобы угодить в тюрьму?»
Махит показалось, будто Искандр вздыхает, но все же почувствовала в адреналиновых железах тошнотворное ощущение чьей-то чужой нервозности.
<М-м. Главным образом, крамола>.
Теперь она жалела, что не разбирается, когда он шутит, а когда – нет.
Столб здания Юстиции был окружен кордоном из охранников в серой форме, теснее всего стоявших у дверей: контрольно-пропускной пункт. Охранники носили длинные и тонкие темно-серые палки, а не энергетическое оружие, любимое тейкскалаанскими легионами. На него Махит насмотрелась на «Кровавой Жатве Возвышения» – но это видела впервые.
<Электродубинки, – сказал Искандр. – Электрические средства для сдерживания толпы – вот их в ходу не было, когда я возвращался на станцию. Это оружие для разгона беспорядков – по крайней мере, в массовых развлекательных вещах>.
«Ты устарел на пятнадцать лет, – подумала Махит. – Многое могло измениться…»
<Это центр дворца. Если они волнуются насчет беспорядков рядом с Юстицией, что-то не просто изменилось – что-то неладно. Теперь пойди и узнай, что я там натворил>.
Махит гадала, что же могло быть настолько неладно, чтобы собирать перед дверями министерства охранный фарс, и не приложил ли к этому руку Искандр. Она почувствовала, как по спине и рукам пробежали мурашки, неприятное ощущение в локтевых нервах, но не успела погрузиться в еще более тревожные мысли, потому что Три Саргасс уже вела дальше. Как и Махит, она сдала отпечатки больших пальцев, а потом вежливо отвернулась, пока охранница-тейкскалаанка целомудренно прощупывала карманы дорожной куртки и штанов Махит. Здесь же со всеми церемониями приняли багаж и обещали, что его вернут на выходе.
Когда охраннице надоело нарушать все табу личного пространства, она посоветовала Махит не отклоняться от маршрута без сопровождения, поскольку ее личность не записана в облачной привязке и не имеет других полномочий находиться в министерстве. Махит вопросительно подняла бровь, глядя на Три Саргасс.
– Были некоторые затруднения из-за оперативности, – объяснила та, бодро следуя через множество раздвигающихся дверей-диафрагм в прохладный вестибюль с облицованным полом, в сторону ряда лифтов. – Разумеется, вашей регистрацией и разрешением на перемещение по дворцовому комплексу займутся как можно скорее.
– Я находилась в пути больше месяца, но все равно были затруднения из-за оперативности? – спросила Махит.
– Мы ждали три месяца, госпожа посол. С тех пор, как послали за новым представителем станции.
<Должно быть, я натворил что-то масштабное, – сказал Искандр. – Здесь под землей есть тайные залы для суда и допросов – или так всегда говорили дворцовые сплетни>.
Лифт издавал сигнал в квартах.
– И после трех месяцев что-то значит какой-то лишний час?
Три Саргасс пригласила Махит в лифт перед собой – это был в каком-то смысле ответ, пусть и неинформативный.
Они спустились.
Внизу ожидал зал, который вполне мог бы быть судебным или анатомическим: сине-металлический пол, скамьи на амфитеатре вокруг высокого стола, где под тканью лежало что-то большое. Прожекторы. Три тейкскалаанца, все с широкими скулами и широкими плечами, один – в красной рясе, второй – с теми же кремово-рыжими цветами министерства информации, что и у Три Саргасс, и третий – в темно-сером костюме, причем цвет напомнил Махит не иначе как металлический отблеск электродубинок. Они приглушенно и возбужденно спорили вокруг стола, загораживая от Махит то, что на нем лежало.
– Перед его возвращением я бы все еще хотел провести собственный анализ для моего министерства, – сказал в раздражении придворный из министерства информации.
– Нет ни единой уважительной причины просто отдать его, – сказал непререкаемым тоном тейкскалаанец в красном. – Это нам не на пользу и может разжечь инцидент…
Темно-серый Костюм не согласился.
– Вопреки мнению вашего министерства, икспланатль, я совершенно уверен, что любой связанный с ними инцидент принесет хлопот не больше, чем укус насекомого, и уладить его будет ненамного сложнее.
– Ох, вашу мать, потом договорим, – сказал чиновник из Информации, – они уже здесь.
Как только они вошли, человек в красном обернулся навстречу, словно предугадывая их появление. Потолок здесь был в виде низкого купола. Махит представился пойманный под землей пузырь газа. Затем она поняла, что предмет на столе – это труп.
Он лежал под тонкой простыней, натянутой до голого торса, – руки сложены на груди, кончики пальцев соприкасаются, словно приветствуя какую-то загробную жизнь. Щеки запали, а открытые глаза подернуло синеватым туманом. Тот же оттенок проник в его губы и ногтевые ложа. Казалось, он мертв уже давно. Возможно… три месяца.
Так же четко, как если бы он стоял рядом, Махит с ужасом и изумлением услышала слова Искандра:
<Я постарел>.
Ее трясло. Сердце забилось чаще, заглушая представления Три Саргасс. Ни с того ни с сего захлестнуло головокружение – хуже, чем при падении на планету, – паника. Не ее паника – Искандра: ее собственный имаго переполнял тело ее же гормонами стресса, адреналином в таком количестве, что во рту почувствовался металлический привкус. Губы у трупа были вялыми, но в уголках она видела морщины от улыбки, представила, как мышцы Искандра со временем проложили бы их у ее собственных губ.
– Как видите, посол Дзмаре, – сказал человек в красном, чье имя Махит пропустила, – в новом после есть острая необходимость. Прошу прощения за то, что сохранили его в таком виде, но мы не хотели с неуважением повредить каким-либо похоронным процедурам, которые предпочитает ваш народ.
Она подошла ближе. Труп оставался мертвым – оставался неподвижным, безжизненным и пустым. <Твою мать>, – сказал Искандр шорохом тошнотворных помех. Махит с ужасной, беспомощной уверенностью знала, что ее сейчас стошнит. – <Ох, твою мать, я так не могу>.
Махит вспомнила (или вспомнил Искандр – ей стало трудно различать, а интеграции не полагалось проходить так, она не должна теряться, пока его биохимическая паническая реакция перехватывает эндокринную систему), что отныне Искандр существует только в ее голове. Она принимала в расчет, что он мертв, когда Тейкскалаан затребовал нового посла, представляла это умозрительно, готовилась, и все же – вот он – труп, пустая гниющая оболочка, и она паниковала, потому что запаниковал ее имаго, а всплеск эмоций – это самый легкий способ угробить незаконченную интеграцию: всплеск эмоций выжжет все крошечные микросхемы аппарата в ее разуме, и «твою мать, он мертв», и «твою мать, я мертв», и туман, тошнотворный туман вокруг.
«Искандр», – подумала она, пытаясь его утешить, но проваливаясь с треском.
<Подойди ближе>, – сказал он ей. – <Я должен видеть. Я не уверен…>
Он придвинул их раньше, чем она решила, подчиниться ему или нет. Она словно отключилась на время, за которое подошла к трупу, – моргнула и вдруг уже оказалась там, – и все шло очень, очень плохо, а она не могла помешать…
– Мы сжигаем наших мертвецов, – сказала она и сама не знала, кого благодарить за то, что сказала на правильном языке.
– Какой интересный обычай, – ответил темно-серый придворный. Махит показалось, что он сам из Юстиции; скорее всего, морг в его ведении, даже если патологоанатом – это человек в красном.
Махит улыбнулась ему – слишком широкой улыбкой для своего лица и слишком безумной – для Искандра, улыбкой, что ужаснет любого безмятежного тейкскалаанца.
– А потом, – сказала она, нашаривая правильный лексикон, опору, чтобы удержаться под накатывающими волнами адреналина, – мы едим прах, который считается священным. Сперва – дети и преемники. Если есть.
Придворному хватило вежливости побледнеть и упрямства – повториться.
– Какой интересный обычай.
– А что делаете вы? – спросила Махит. Подошла ближе к трупу Искандра, буквально сама не своя. Пока что рот вроде бы находился под ее управлением, но вот ноги принадлежали Искандру. – Прошу прощения за вопрос. В конце концов, я не гражданка.
– Обычно хороним, – сказал человек в красном так, будто отвечал на этот вопрос каждый день. – Желаете осмотреть тело, госпожа посол?
– Для этого есть какие-то причины? – спросила Махит, но сама уже оттягивала простыню. Пальцы вспотели, скользили по ткани. Труп был голым – мужчина лет сорока, кожа в самых прозрачных местах обрела тот самый голубоватый оттенок. Инъекционный консервант, во всем теле. Уколы так и бросались в глаза – дырки, окруженные нимбом из бледной и опухшей кожи, на каротидной артерии и локтевых венах обеих рук. Дополнительная точка у основания правого большого пальца, перекосившая ладонь. После очередной отключки она уставилась на нее: только что смотрела на лицо, а теперь – на запястье, словно имаго нужно было увидеть все изменившиеся места на своем старом теле. Даже если Махит, как преемнице, захотелось бы потребовать прах – а она сомневалась, что ей хотелось, – казалось очень неразумным употреблять внутрь то, что вводил человек в красном. Три месяца без признаков гниения. В горле так и чувствовалась желчь, где-то за металлическим эндокринным водопадом. Тела должны разлагаться и перерабатываться.
Но империя сохраняла все, снова и снова пересказывала одни и те же истории; почему бы не сохранять и плоть вместо того, чтобы найти для нее полезное применение?
Она касалась запястья, имаго водил ее пальцем по месту инъекции и дальше, по ладони, прослеживая след какого-то шрама. Плоть была резиновой, пластмассовой на ощупь, поддавалась одновременно слабо и чересчур – у ее Искандра еще не было этого шрама; ее Искандр еще не умер, – и вот очередная тошнотворная волна головокружения, зрение по краям заискрилось и замельтешило, и она снова подумала: «Мы так спалим всю проводку, прекрати…»
<Не могу>, – снова ответил Искандр – огромное отрицание в ее разуме, разрыв, словно ушедший в землю разряд, – и тут он пропал.
