Дайте мне обезьяну

Ночь-однодневка, ты мотылек вечности; вместе летим на огонь скользящего окна повседневности.

Улыбнулся Тетюрин: чем нелепее текст, тем быстрее, тем легче он сочиняется. Труднее, когда с человечинкой – человеческий то есть.

Love story Богатырева на очереди. Первая встреча Богатырева со своей суженой – все идет к свадьбе. Тетюрин обязан изобрести ситуацию, смоделировать первую встречу с ней, по возможности универсального плана, потому как она на сегодняшний день пока что абстракция, претендентка не задана. В красивую, простую и трогательную воплотить историю. Чтобы эту историю прочитавший (будет опубликована) или услышавший (будет озвучена) непременно захотел пересказать ближнему, точнее, захотела бы непременно пересказать ближнему, потому что прочитавшая и услышавшая, что точнее, это женщины, женщины – на них весь расчет!.. Но и чтобы у черствых мужиков что-то там внутри тоже вот так шевельнулось – вот как должно.

Все-таки ближе к ночи он подустал. Реальный Богатырев не оставлял никаких зацепок.

Тетюрин бухнулся на кровать в одежде – от Катьки ему бы влетело за это. Мысленно он услышал ее резкий голос: «А ну кыш!» Но мысленному голосу Тетюрин не подчинился.

Плакатное изображение Богатырева висело на стене. В расчете на вдохновение Тетюрин пялился на малосимпатичное лицо Леонида Станиславовича. Не вдохновляло.

Интересно, икается ли ему сейчас? Чувствует ли г-н Богатырев, что готовятся ему, грешным делом, корректировать пути провидения? Что-то все-таки есть в этом от колдовства – часть себя спроецировать на другого.

Часть… Доля… Жребий…

А поскольку не вдохновлял Богатырев Тетюрина, то и Тетюрин, глядя на Богатырева, думал уже не о Богатыреве, а сам о себе – о своей части, о своей доле, о своем жребии.

По части уличных приставаний, самовыраженческих стандартных инициатив и соответствующих репрезентаций сам-то он, строго говоря, не был мастером. Он уважал значение начальных условий, задаваемых обстоятельствами, более полагаясь на подарки судьбы, чем на вменяемость своих жестов.

Хорошо: знакомство как жанр. Тетюрин и Катя.

Фабула, она, коль скоро речь зашла об их конкретном знакомстве, не отличалась в данном конкретном случае оригинальностью. Нет, сказать, что эстетическое чувство Тетюрина как персонажа было оскорблено ходульностью сюжета, конечно, нельзя, однако кое-чему он все-таки изумлялся. Не как персонаж, а как зритель собственной драмы.

Ну ведь очень банально, нарочито банально. Через собаку. Причем с крайне банальным именем – Тим.

Пропала – нашлась. И не свою потерял Тетюрин, а собаку сестры; нашла девушка Катя.

Некоторую неповторимость целому, как им и следует, придавали детали – Тетюрин вспоминает: вы всем дверь открываете не спрашивая? – а она говорит, я же знала, что вы; и что был коридор и много дверей, и шла соседка-старушка, в халате, как тень, двумя руками держась за тарелку, перегороди ей дорогу Тетюрин – прошла бы сквозь него; а на столике около телефона лежали «Основы клинической симптоматологии», и он сразу догадался, где она учится… А когда он взял на руки Тима, зазвонил в комнате Кати будильник, о чем они потом часто вспоминали, потому что будильник должен был звонить, по идее, в семь утра, а не вечера…

А когда он ехал к ней в маршрутном такси (тоже ведь предзнаменование), на город неожиданно обрушился шквальный ветер, не имевший отношения к делу, – листья, пыль, мусор, бумажки, от всего этого небо стало серо-коричнево-пестрым, к лобовому стеклу прилип рваный полиэтиленовый мешок, микроавтобус остановился на Большом проспекте, а длилось безобразие минут десять, не больше, потом уже у нее во дворе, когда солнце сияло и на небе ни тучки, он в числе прочих зевак лицезрел нерукотворную инсталляцию: увесистый сук ветхого тополя, килограммов на сто, а под ним покореженный капот нервно пиликающей «тойоты», кому-то не повезло. Катя, почесывая Тима за ухом, рассказывала, как он испугался, когда распахнулось окно, ворвался ветер, записки… У нее были крупные губы, грустные, как и глаза. Тетюрин слушал рассеянно. «Записки?» – представил листы бумаги, летающие по квартире: чьи? Нет, «записки» она не говорила, он убежал «за миски» – забился в угол, за миски. Их было две, пластмассовые – одна для воды, синяя, другая для пищи, красная. И круглое, смуглое от загара лицо. «Хороший, хороший», – гладила Катя. Уж очень странное лето. Парниковый эффект. Смена климата. Август – кошмар.

Два года назад. И два дня, если точно.

Два года тому назад – начнем повыше – сестра Тетюрина по имени Лена уехала в Кинешму к больному бывшему мужу; сестрин брат Виктор Тетюрин поселился в ее мастерской на Васильевском острове, он перелопачивал чужие воспоминания о холере, Астрахань, 1968, что называлось «лит. обработкой», а также поливал цветы, подменял собою автоответчик, кормил попугая Петю, знавшего слово Крым, и выводил гулять бестолкового Тима, терьера. Этим летом он расстался с волоокой причиной своих прежних безумств и вообще отчего-то со всеми ссорился; был сам по себе, анахоретствовал, то есть в иных отношениях вел себя почти примерно, однако Тим настолько был бестолков, что убежал от Тетюрина в первый же день. Терьер. О ужас. Тетюрин забыл о воспоминаниях. Он сочинял теперь, что скажет сестре. Мало веря в успех и больше думая об отчетности, Тетюрин взвинтил тираж объявлений, расклеенных им по округе, до 150. На второй день поисков (и ожиданий) раздался звонок. Девушка Катя сообщила, что песик, «кажется», у нее. Тетюрин помчался к девушке Кате. Тим оказался действительно Тимом.

Был момент, когда Тим не знал, кого выбрать – Тетюрина или ее; стоял между ними и растерянно дергался – то к нему, то к ней. Плохо ли, хорошо ли – он знал их одинаково. Что-то было уже где-то такое. Так о том и речь, что банально.

Они вышли вместе на улицу, потому что ей было жалко с Тимом прощаться – просто вот так, – и, болтая (меньше всего о собаках), они дошли до места обитания Тетюрина, он пригласил ее «к себе» в мастерскую, она сказала ему «в другой раз» и пошла домой, и тогда он и Тим проводили ее до дома, купив по дороге вина, а когда до дома дошли, он и она, решили, что все-таки лучше пойти в мастерскую.

Они часто ссорились. За два года – навсегда – отношения рвали трижды, «навсегда», однако, кончалось, они почему-то оказывались друг с другом.

Однажды Катькина подруга сказала ему, что он отхватил первую красавицу на факультете. Он сказал это Катьке. «А ты не знал?» Нет, знал, конечно.

Но что главное? Детали: Катя чешет собаку за ухом, две миски, она любит собак… То на нее, то на него… – собачья растерянность.

Час усугубляющейся вины.

Добросовестно виноватый, он встал и отправился в штаб. Рита еще не спала, раскладывала компьютерные пасьянсы.

– Можно? – спросил, беря трубку, Тетюрин.

– Сколько угодно, – сказала Рита.

Набрал питерский номер.

– Привет, не спишь?

– Здравствуй, – отозвалась гулко; значит в ванной скорее всего.

– Моешься?

– Почти.

Тетюрин ухватился за «почти», радуясь невнятности ответа, и дерг, дерг, как за ниточку: мол, «почти» это как? – покатил клубок разговора в закуток бестолковости. Но у Кати не то настроение.

– Сердишься? – спросил Тетюрин.

(Тут деликатная Рита вышла из комнаты.)

– Ничуть. Ты зачем звонишь?

Вот зачем. (Якобы.)

– Расскажи мне… как твои Ревякины познакомились.

Двойная-таки провокация. Во-первых, Ревякины не «твои», а «наши», а во-вторых, что за вопрос?

Между тем вопрос закономерный. Тетюрин работает. Смешно? Он конструирует эпизод. Историю знакомства в нескольких фразах. Потом расскажет подробности. Вернее, подробности ему сейчас как раз и нужны.

– Кого знакомства и с кем… – не поняла Катя, -.. подробности?

Ага, зацепило.

– Историю знакомства будущего сенатора с его будущей женой, он холостой, но мы его женим…