Военная тайна. Мирное время…

– Загадочных?

– Точно. Таких, проще сказать, что не знаешь, как и поступить. С утра всё ходят и ходят, каждый с вопросами, а что на эти вопросы отвечать? – сам чёрт не разберёт!.. С одной земельной проблемой можно голову сломать!.. Начали раздел помещичьих земель, а многие бауэры боятся землю брать – это, говорят, не положено… Рядом американская зона – там свои порядки. Наши немцы ходят к ним, их немцы к нам, одним словом, столпотворение… За день такого наслушаешься, таких тебе навалят вопросов, просьб, жалоб, доносов, что к вечеру голова кругом идёт…

– Переводчик у вас есть, товарищ Глухов? – спросил Сергей Павлович. – Я заметил, что в немецком языке вы не так уж…

– Есть одна переводчица, из репатриированных, – ответил Глухов. – Четыре года здесь на заводе работала. Сама она из Харькова, чертёжница… Впрочем, я и без неё кое-как обхожусь… Скажешь одно слово по-русски, одно по-немецки, третье – руками объяснишь… Находим общий язык…

Сергей Павлович засмеялся.

– Я и сам заметил, – произнёс он улыбаясь, – что наши солдаты и офицеры как-то научились разговаривать с немцами, и те их отлично понимают. Однако, товарищ Глухов, посетители ждут… Продолжайте приём, а я послушаю.

– Есть. – Глухов, открыв дверь в приёмную, произнёс: – Битте!..

В комнату вошёл тот же пожилой немец.

– Итак, герр комендант, – произнёс он по-немецки, – я могу продолжать?

– Битте, – любезно ответил Глухов.

Немец начал излагать своё дело. Он оказался владельцем городского варьете и просил “уважаемого и достопочтенного герр коменданта” подействовать на майора Пискунова, помощника коменданта по культурным вопросам. Герр майор Пискунов, оказывается, просмотрел программу варьете, подготовленную с большим трудом, и, увы, запретил два номера, являющихся, без всякого сомнения, гвоздём программы…

– Вас ист дас за номера? – спросил на том же немецко-русском диалекте Глухов, и немец действительно отлично его понял.

Оказывается, оба номера строгий майор запретил на том основании, что счёл их безнравственными.

– Герр комендант, – лепетал хозяин варьете, – не является ли баптистом господин майор? Уверяю вас, в программе нет ничего безнравственного. Наконец у меня варьете, а не воскресная служба в кирхе, герр комендант!.. Да, фрейлейн Грита, исполняющая песенки, действительно выходит на сцену в газовой тюнике, но что тут плохого, уважаемый господин комендант, особенно если учесть, что у фрейлейн Гриты божественный бюст? Что же касается фрейлейн Вероники, которая танцует мексиканское танго и, по ходу танца постепенно раздеваясь, даёт возможность публике обстоятельно всё рассмотреть, так это же балет, а не что-либо иное… Почему же уважаемый майор Пискунов так беспощаден к балету?

– Если не ошибаюсь, – обратился Леонтьев к хозяину варьете, – вы пришли на приём вдвоём?

– Совершенно верно, герр оберст, – ответил немец. – Это мой компаньон. Он ожидает в приёмной решения господина коменданта, так как мы распределили между собой обязанности: он ведает программой, а я хлопочу о разрешении…

– Вы давно стали хозяином варьете?

– Три года тому назад, герр оберст.

– А ваш компаньон?

– Как вам сказать, герр оберст… Моим компаньоном он стал недавно, точнее, на днях… Поскольку комендатура закрыла его заведение…

– А какое у него было заведение?

– Я не знаю, как лучше выразиться, господин полковник, – замялся хозяин варьете. – Мой компаньон… Одним словом, у него было такое заведение, о котором не принято говорить при дамах, господин полковник…

– Здесь, кажется, нет дам…

– У него был бордель, господин полковник, прошу меня извинить.

– Уже если извинять, то его, а не вас, – ответил Сергей Павлович. – И ваш компаньон порекомендовал эти два номера из бывшего своего заведения… Так?

– В какой-то мере, господин полковник…

– Как видите, майор Пискунов беспощаден не к балету, а совсем к другим вещам. Хорошо, идите, мы проверим этот вопрос.

Пятясь и непрерывно кланяясь, хозяин варьете вышел из кабинета. Глухов и Сергей Павлович посмотрели друг на друга и рассмеялись.

– Ну, кто там ещё? – спросил Сергей Павлович.

– Сейчас. – Глухов, снова открыв дверь, произнёс привычное “битте”.

В кабинет вошла сухая, высокая женщина, в расшитом чепце и тёмном, закрытом платье крестьянского покроя. За нею, держа в руке зелёную тирольскую шляпу с пером, осторожно следовал маленький, круглый, как шар, человечек с выражением крайнего испуга на красном, обветренном лице.

– Гутен таг, герр комендант!.. – басом пропела женщина и сделала нечто вроде книксена.

– Гутен таг, герр комендант! – тоненьким голосом повторил как эхо мужчина и низко поклонился.

– Гутен таг! – ответил Глухов. – Зецен зи, битте…

– Вот такое дело, герр комендант, – решительно начала женщина. – Я есть Анна-Мария Глезер. Это есть Карл Глезер. Между прочим, герр комендант, Карл Глезер есть мой муж…

– Я вас слушаю, фрау Глезер, – сказал Глухов и тут же шепнул сидящему рядом с ним Леонтьеву: “Ручаюсь, пришли отказываться от земли…”

– Вчера, герр комендант, меня, Анну-Марию Глезер, и моего мужа Карла Глезер вызвали в контору поместья господина фон Равеца и там объявили, что я, Анна-Мария Глезер, и мой муж, Карл Глезер, должны взять землю господина фон Равеца… – начала женщина.

– Да, да, ровно три гектара, герр комендант, за прудом, недалеко от беседки, где господин фон Равец всегда играл в преферанс, – добавил её муж.

– Понятно. Вас волен зи по такому случаю? – быстро спросил Глухов.

И опять поразился Сергей Павлович тому, что эти немецкие крестьяне отлично поняли подполковника.

– Их данке, герр комендант, – произнесла женщина и опять сделала нечто вроде книксена.

– Их данке, – пропищал её муж.

Глухов смутился и растерянно посмотрел на Сергея Павловича.

– Смотрите, берут… – шепнул, смутившись, Глухов. – Удивлён!..

И, обращаясь уже к крестьянам, произнёс:

– Зеер гут. Одним словом, в добрый час… Гуте ур!..

– Мы пришли сказать, господин комендант, – снова произнесла женщина, – что я, Анна-Мария Глезер, и мой муж, Карл Глезер, не можем взять эту землю…

– Да, да, мы никак не можем! – повторил Карл Глезер.

– Что я вам говорил?! – сразу успокоившись, прошептал Леонтьеву Глухов. – Уж я их знаю!..

– Неужели такая плохая земля? – сделав вид, что не понимает причины отказа, обратился Леонтьев к супружеской чете.

– О, что вы говорите, герр оберст! – почти с испугом ответила женщина. – Превосходная земля!.. Это же земля барона фон Равеца!.. Разве у него могла быть плохая земля?

– У барона фон Равеца не могло быть плохой земли, – подтвердил Карл Глезер. – На то он и барон…

– Но если земля хороша, то почему же вы не хотите её брать? – улыбаясь, спросил Леонтьев.

– Потому что это земля барона фон Равеца, – ответила женщина.

– Да, да, это же его земля, – произнёс её муж.

– А разве вы не знаете, что помещичьи земли теперь будут отданы крестьянам? – спросил Леонтьев.

– Нам сказали, что хотят так сделать, герр оберст, – ответила крестьянка. – Но ведь барон не оставил такого завещания.

– А барон разве умер?

– Нет, он удрал на запад, герр оберст. Он не умер. Тем более мы не можем взять его землю без его согласия…

– Как же можно без согласия барона? – удивленно пропищал Карл Глезер. – Три дня назад от барона пришло письмо – он запрещает бауэрам брать землю…

– Да, да, и господин барон пишет, что скоро вернётся обратно, в своё поместье, герр оберст…

– Я сомневаюсь в этом, – произнёс Леонтьев. – Но если барон и вернётся, то никто не вернёт ему поместья… Он может получить такой же надел земли, как и любой из вас, не больше…

– Но это же его земля, – воскликнула женщина.

– Нет, это народная земля, – уже рассердившись, сказал Леонтьев. – И вам пора это понять… Где вы живёте?

– Деревня Шпигельдорф, рядом с поместьем барона фон Равеца, герр оберст…

– Через пару дней я приеду в вашу деревню, соберу всех бауэров и мы вместе решим этот вопрос, – произнёс Глухов. – Ждите моего приезда…

– Хорошо, мы будем вас ждать, герр комендант, – сказала женщина и, снова присев, направилась к двери.

– Мы будем ждать, – повторил, как всегда, её муж и тоже направился к выходу.

– Одну минуту, – остановил их Леонтьев. – Присядьте, пожалуйста.

Супруги Глезер снова подошли к столу и послушно сели.

– Остальные крестьяне вашей деревни тоже отказываются от земли?

– Да, господин полковник, за исключением трёх человек.

– Понимаю. А как вы поступите, если я дам вам приказ взять землю? Понимаете, приказ?

– Приказ есть приказ, господин полковник. Как можно не выполнять приказ? – пропищал Глезер, неуверенно поглядывая на жену.

– Но приказ должен быть в письменном виде, – добавила женщина. – Чтобы господин барон мог убедиться, что мы не могли иначе поступить…

– Хорошо. Вы получите такой приказ, – сказал Леонтьев, и крестьяне, заметно повеселев, ушли из кабинета.

– Видали? – спросил Глухов.

– Видал. И вовсе не удивлён, – ответил Леонтьев. – Чудес на свете не бывает, товарищ Глухов. Они так воспитаны веками. Но сила революционных идей как раз и состоит в том, что вековые предрассудки, обычаи и взгляды этими идеями взрываются в сравнительно короткий срок. Ничего, немецкий народ пережил Гитлера, переживёт и барона фон Равеца, Анна-Мария Глезер ещё поймёт, что баронская земля принадлежит ей, а не барону. И, насколько я успел заменить, если это поймёт Анна-Мария, то вместе с нею поймёт и её муж, – с улыбкой добавил Леонтьев. – Помните, знаменитый немецкий стратег Клаузевиц писал, что для армии момент наивысшей победы может иногда превратиться в поражение. Наша армия победила гитлеровскую Германию, заняла Берлин. Огромная победа!.. Но если Анна-Мария Глезер не поймёт, что баронская земля принадлежит ей, если мы не сможем её в этом убедить, это будет настоящее поражение, Глухов, прошу меня верно понять… И мы с вами обязаны победить снова, потому что никто не простит нам поражения… Условимся же с самого начала, товарищ Глухов, что и за эту победу мы будем бороться так же настойчиво, терпеливо и смело, как боролись за первую…

И, подойдя к Глухову, Сергей Павлович крепко пожал ему руку.

Уже вечером, познакомившись с работниками комендатуры, полковник в сопровождении своего заместителя поехал на приготовленную для него квартиру. Глухов сообщил, что Леонтьеву отведён второй этаж в вилле, принадлежащей известному немецкому физику профессору Иоганну Вайнбергу.

– Вайнберг? – спросил в машине Леонтьев. – Я где-то слышал эту фамилию…

– Возможно, Сергей Павлович, – ответил Глухов. – Это довольно крупный учёный. Он никогда не был нацистом и даже находился под наблюдением гестапо, как нам удалось выяснить. Не будь он таким крупным физиком, его давно бы упрятали в концлагерь. Правда, этот профессор, как мне говорили, чуждается политики, но в антифашистских кругах он всегда пользовался репутацией честного человека… У него хорошая вилла, сад, и я считал, что поселиться вам в этом доме со всех точек зрения удобно… Профессор два года назад овдовел, живёт с невесткой и её сынишкой. Сын профессора Вайнберга погиб на фронте.

– Сегодня утром, гуляя по городу, я познакомился с одной молодой женщиной и её сынишкой, – сказал Леонтьев. – Её фамилия Вайнберг… Но, может быть, это случайное совпадение…

– Когда я осматривал виллу, – сказал, чуть улыбнувшись, Глухов, – я познакомился с невесткой профессора Вайнберга… Хороша, ничего не скажешь!.. Такая высокая, стройная блондинка?

– Кажется, я не очень её разглядел, – неохотно ответил Леонтьев, несколько смущённый улыбкой Глухова. Теперь он не сомневался, что Лотта Вайнберг – невестка того самого профессора, в доме которого ему отведена квартира.

Машина подъехала к двухэтажному красивому дому с черепичной крышей, расположенному на одной из тихих боковых улиц, недалеко от центра города. Высокие цветущие липы обрамляли с обеих сторон нарядные виллы.

Глухов подошёл к узорчатой чугунной калитке и нажал и кнопку звонка. Через несколько секунд с мерным гудением включилось автоматическое реле и калитка отворилась.

Офицеры вошли в палисадник, поднялись по ступенькам подъезда, на пороге которого стояла Лотта Вайнберг. Увидев и сразу узнав Леонтьева, молодая женщина вспыхнула от неожиданной встречи.

– Гутен таг, фрау, – поздоровался с Лоттой Глухов. – Дас ист герр оберст Леонтьев… Милитер комендант…

– Здравствуйте, фрау Лотта, – произнёс по-немецки Леонтьев, здороваясь с молодой женщиной. – Я уже рассказал моему товарищу, что мы случайно сегодня познакомились…

– Да, да, господин полковник, – произнесла Лотта. – Нас предупредили, что здесь поселится господин военный комендант, но, встретившись с вами, я не думала, что это вы… Прошу вас, заходите в дом…

Они вошли в просторный холл, облицованный полированным орехом. Прямо из холла начиналась деревянная, не очень широкая лестница, ведущая на второй этаж. Пока Леонтьев и Глухов снимали плащи, Лотта прошла в глубину дома. Через матовые стеклянные двери донёсся её голос.

– Отец, приехал господин комендант, – говорила она. – Можно проводить его к вам?

– А зачем он мне нужен? – ответил на её вопрос спокойный мужской голос. – Проводи его наверх, пусть устраивается, как хочет…

– Но, может быть, господин комендант выразит желание познакомиться с хозяином дома, отец? – робко спросила Лотта.

– Теперь ведь они сами здесь хозяева, – ответил мужчина. – Во всяком случае, так они считают!.. Ещё бы, победители!..

Леонтьеву стало не по себе. Диалог за дверью, по-видимому, понял и Глухов, выразительно покачавший головой. В холл вышла окончательно смущённая Лотта.

– Господин профессор не очень хорошо себя чувствует, – произнесла она в тоне извинения. – Позвольте проводить вас наверх, господа?

Наверху фрау Лотта показала Леонтьеву все комнаты, предоставленные в его распоряжение: светлую гостиную, обитую зеленоватым штофом, большой кабинет с мягкой кожаной мебелью и книжными шкафами во всю стену, спальню с туалетной комнатой и, наконец, просторную столовую с буфетом, смахивающим на кафедральный собор, натюрмортами на стенах и массивными дубовыми стульями.

Все эти комнаты были обставлены несколько старомодно, но солидно и не претенциозно. Не было в обстановке и того особого бюргерского стиля, замеченного Леонтьевым во многих немецких квартирах с их пузатыми полированными комодами, огромными двухспальными кроватями, фривольными картинами на стенах и вышитыми бисером на всевозможных дорожках, салфетках и ковриках поучительными сентенциями.

Всё в этих просторных, светлых комнатах с большими окнами, мягкими тонами стен, удобной мебелью, отличными гравюрами и хорошо подобранной коллекцией старинного фарфора говорило о прочно устоявшемся быте интеллигентной, притом давно и вполне обеспеченной семьи.

Сергей Павлович, осмотрев комнаты, подумал про себя, что ему такая большая квартира, в сущности, ни к чему. Но, посмотрев на открытое, милое лицо фрау Лотты и уловив в её лучистых, ясных глазах самую искреннюю приветливость, Сергей Павлович поблагодарил милую хозяйку – если он не стеснит семью профессора, то будет рад здесь поселиться.

На следующий день, после ночёвки у Глухова, полковник Леонтьев переехал в свою новую квартиру. Когда машина Леонтьева подъехала к вилле, Леонтьев был встречен радостными криками Генриха, которому мать ещё утром сообщила, что тот самый герр оберст, с которым он познакомился в парке, будет у них жить.

Поскольку у Генриха сохранились самые приятные и даже сладкие воспоминания о герр оберсте, он с нетерпением ожидал его приезда, очень волновался, что герр оберста долго нет, и даже два раза спрашивал своего деда, не передумал ли герр оберст поселиться у них.

Дед, не чаявший души в своём пятилетнем внуке, заинтересовался, почему Генрих с таким нетерпением ждёт полковника. И тогда Генрих рассказал деду обо всем, что произошло в скверике, где он угодил этому русскому полковнику мячом прямо в лоб, а полковник подарил ему шоколад.

Профессор Вайнберг, обратившись к Лотте, сидевшей в стороне с вязаньем в руках, заметил с улыбкой:

– Лотта, дитя моё, не замечаешь ли ты, что русские офицеры довольно быстро завоёвывают симпатии немецких детей и молодых женщин?

Лотта вскинула глаза на старого профессора, которого нежно любила:

– Мне кажется, что вы правы, отец. Но, может быть, это объясняется тем, что дети, в отличие от взрослых, лишены предрассудков?

Сухощавый, с белой как лунь головой, профессор чуть нахмурил кустистые брови, нависшие над глубоко сидящими глазами, и, поглядев на невестку поверх очков, проворчал:

– А может быть, дело не в предрассудках, а в том, что дети, как и женщины, любят победителей?..

Фрау Лотта вспыхнула, но промолчала.

Шум подъехавшей машины прервал этот разговор. Генрих бросился встречать долгожданного оберста, а его старый дед, выйдя на балкон, не без удивления увидел, как высокий русский полковник, схватив малыша на руки, легко поднял его и крепко поцеловал.

Профессор не желал, чтобы жилец заметил его присутствие при этой сцене. Покачав головой, он быстро покинул балкон и спустился по внутренней лестнице на первый этаж, в комнату, куда уже перенесли его рабочий стол, самые необходимые книги и портреты покойной жены и сына Вальтера, погибшего на русском фронте.

Плотно притворив дверь своего нового кабинета, профессор Иоганн Вайнберг сел в старое, дедовское кресло, подлокотники которого протирали многие поколения их семьи, и поразился мысли, блеснувшей как молния в его сознании: а что если этот самый русский полковник, там, в далёком и легендарном Сталинграде, убил отца малыша, которого он так нежно и, по-видимому, вполне искренне поцеловал. И, если есть хоть малая вероятность такого совпадения, почему он, старый немецкий профессор, дед Генриха и отец бедного Вальтера, не пришёл в ужас от этого поцелуя?..