Канцлер

– Дело касается трона русского… – выдохнул Бестужев.

«Как он откровенен, опасно…» – пронеслось у нее в голове, вслух она быстро спросила:

– Вы хотите сказать, что здоровье государыни таково, что…

– И это тоже… – поморщился канцлер. – Но главное, что я хотел сказать, – следующее. Государыня желает поменять наследника. Это мне достоверно известно.

К этому Екатерина не была готова. Она почувствовала, как сердце подпрыгнуло взбесившимся зайцем, внутри у нее что-то напряглось, наверное, желудок сжался, затошнило вдруг.

– Кто? – вопрос прозвучал как вздох. – Мой сын?

Бестужев кивнул.

– При регентстве… Кто?

– Здесь, как вы понимаете, много возможных кандидатур…

Оставим этих государственных особ за важнейшей, исторической беседой и вернемся в парк, где неприкаянный и злой бродил меж беседок и боскетов Белов. Какого черта ему не дали поехать домой и выспаться – этого он не понимал. Ужин задерживали. Народу полно, разговоры пустые, дамы старые, а хорошенькие все куда-то подевались. Вина, правда, было в избытке, и оно было очень неплохим.

Он только пригубил бокал, когда к нему опять подошел юный и чрезвычайно вежливый польский посол… как его… Понятовский. Час назад буквально на бегу Бестужев представил Белова послу. Канцлер наговорил про Белова поляку с три короба, и все быстро, заикаясь, словно куда-то опаздывал: герой войны, умен, отлично владеет шпагой, говорит на трех языках, недавно был во Франции, в Вене с дипломатическим поручением, имеет связи… Хорошенький поляк радостно кивал, а потом убежал вслед за Бестужевым.

– Как вам здесь нравится, господин Белов?

– Благодарю вас, сударь. Мне бы здесь очень нравилось, если б я не так устал с дороги.

– Да, да… Я знаю. Алексей Петрович рассказывал.

«Вежлив, мил, спесив, как все поляки, чего это он меня обхаживает?» – подумал Белов.

– Алексей Петрович сделал из этого парка райский уголок, – продолжал Понятовский.

– Это не он сделал. Это мой родственник сделал, – ворчливо сказал Александр, его раздражал Понятовский.

– Вот как? А я и не знал. Кто же он?

– Головкин Гаврила Иванович, дед моей жены Анастасии Ягужинской.

Брови Понятовского поползли вверх, но он вовремя их остановил и сказал участливо:

– Я слышал об этой печальной истории. Дочь канцлера Головкина, в замужестве Ягужинская…

– А вторым браком – Бестужева. Анна Гавриловна уже четырнадцать лет живет в ссылке под Якутском. Она была замужем за братом Алексея Петровича.

– Да, да… – закивал головой Понятовский, – он сейчас посол в Париже, – голос его звучал столь участливо, а печаль была так искренна, что Белов простил ему спесь и праздное любопытство.

– Канцлер Гаврила Иванович был троюродный брат Петра Великого, – продолжал Александр. – Государь ему этот остров и подарил. А лет десять назад Бестужев купил Каменный у кузена моей жены и оформил имение на свою супругу.

– Тогда она сказочно богата!

– Не в этом дело. Просто русские хитры и дальновидны. Вдруг политическая ситуация изменится, и канцлер попадет в опалу с конфискацией имущества…

– Это он десять лет назад предвидел подобное? – потрясенно переспросил Понятовский, и Белов прикусил язык – что это он разболтался? Совсем не обязательно сообщать подобные подробности этому милому молодому человеку.

Однако Понятовский был другого мнения, он был в восторге от Сашиной родни и его непринужденного поведения.

Позвали к столу. Белов так и не понял, случайно ли его место оказалось рядом с Понятовским или Бестужев успел об этом позаботиться.

Чуть ли не с самых первых тостов Белов очутился в центре внимания. Да будет благословенная Виктория! За несокрушимость русского воинства! Виват Их Величеству! Виват Их Высочествам! Смельчакам и победителям славным – виват, виват, виват! С Беловым чокались, его поздравляли, какие-то девицы осыпали его мелкими и чрезвычайно колючими розами, а гости с дальнего стола, где сидела молодежь, кавалеры да фрейлины, все пытались после первого тоста вытащить его из-за стола, чтобы подбросить в воздух: качать, господа, качать. Белов не дался, но когда над аллеями парка взвился фейерверк, роскошный, надо сказать, Бестужев не поскупился, а Прошка не подкачал, шалая молодежь повторила попытку с подбрасыванием, и на этот раз это им удалось. Сноп разноцветных огней и шутих взвился в небо, и Александр летел вверх, словно пытаясь догнать это красочное великолепие. Чей-то пьяный, восторженный, до чрезвычайности глупый голос выкрикивал призывно по-латыни, де, пусть станет негостеприимным гостеприимное. Таковая надпись украшала медаль, выбитую в 1696 году в честь взятия Петром Азова, и под гостеприимством понималось Черное море, но это не смущало патриота, который ненавидел пруссаков и славил русскую армию. Белова злил этот глупый голос, и, стараясь перекричать весь этот гвалт и ракетную пальбу, он кричал:

– Но мы же отступаем! Господа, мы проиграли Гросс-Егерсдорф, мы отступаем!

Выпитое есть выпитое, иначе Белов, конечно, сразу бы вспомнил, как он вдруг очутился сидящим на лавке, с которой ему непременно надо было встать, потому что перед ним стоял Бестужев.

– Ты что орешь на весь парк, – «отступаем»? Не отступаем, а переходим на зимние квартиры.

Александр кивнул, ох тяжела голова была, так и гудела! Бестужев тоже порядком выпил, но себя держал, только шепелявил больше обычного.

– Все это зело неразумно, – продолжал Бестужев, важно вышагивая вдоль садовой лавки той же походкой, какой мерил кабинет в минуту задумчивости. – Другой указ будет подписан, а именно: выйти к Тильзиту, защитить Мемель и вперед на Кенигсберг! В противном случае, что нам скажут союзники? У нас открыта дорога к столице Пруссии, а мы пошли по другой дороге.

Сколько бы Белов ни пил, в случае необходимости он умел трезветь и теперь уловил в словах канцлера что-то актерское, надуманное. «Перед кем спектакль? – Александр оглянулся, но в аллее было пусто. – Перед собой, – догадался он. – Это канцлер с собой не в ладу, перед собой и проигрывает наступление. Но поздно уже думать об этом… поздно».

– Мне везти этот указ? – он встал, щелкнул каблуками, на это у него в любом хмелю доставало сил.

Примечания