Вся правда о войне. Причины. Итоги. Потери
Что же тогда нужно делать? Правильно, пытаться определять суммарные оценки всех сил и средств Германии и ее союзников, а не только танков и самолетов, причем исходя из всех данных, а не только тех, которые нравятся немецким генералам и поющим с их голоса исследователям, учитывая также и логику развития событий. При этом, конечно, нужно откровенно признать их оценочный и приблизительный характер. Однако это все же будет гораздо ближе к истине, чем выдавать те же фактически оценочные данные, и притом более чем сомнительные, за вполне точные, да еще, как правило, почти без учета других важных средств.
Надо принимать во внимание еще и то, что военно-политическому руководству Германии совсем излишним было упоминание в различных документах о всех своих силах, которые выдвигались к границам с СССР в 1941 году. Им же, как известно, нужно было скрывать эти факты, преуменьшать их масштаб, так как они втайне готовились к нападению на нашу страну, опасаясь ответной реакции руководства Советского Союза.
Итак, большинство авторов считают, что в выдвинутой против нашей страны немецкой группировке было около 3,5 тыс. танков и штурмовых орудий, причем почти исключительно собственного производства, и еще их союзники имели чуть более полутысячи танков производства разных стран. Но если у немцев и их союзников было так мало этих боевых машин собственного производства, а, судя по заявлениям К. фон Типпельскирха и некоторых других немецких генералов, написавших впоследствии труды о войне, им было известно о якобы большом перевесе советских войск в числе танков [96], кто им мешал использовать трофейные танки, коих захвачено было в разных странах, но большей частью, конечно, во Франции, в основном во вполне пригодном состоянии в общей сложности до 6 тыс. штук? Так, тот же В. Гончаров справедливо отмечает, что, хотя точное количество трофейных танков, имевшихся у Германии на лето 1941 года, установить трудно, однако только в мае – июне 1940 года во Франции было захвачено не менее 4 тысяч английских и французских машин, значительная часть которых не имела повреждений либо могла быть легко отремонтирована [97].
Однако это самое большинство игнорирует наличие в начале Великой Отечественной войны в распоряжении Германии большого числа трофейных танков, не приводя, впрочем, никаких серьезных аргументов в пользу такой позиции. К примеру, Л. Лопуховский и Б. Кавалерчик, хотя и насчитали в армии вторжения 1941 года чуть больше танков, штурмовых орудий и танкеток, чем многие их единомышленники: в общей сложности – 4643, но признают наличие в это время в действующих войсках Германии только небольшого числа чешских танков, практически полностью отрицая использование в них трофейных боевых машин Франции и иных стран. По их предположению, большинство французских танков было уничтожено или повреждено в боях 1940 года [98].
Вот только много ли на самом деле было в этой кампании упорных боев, с большими потерями сторон, они, пожалуй, и не подумали. Да и непонятно из их слов, а сколько же все-таки немцам досталось неповрежденных танков либо имеющих небольшие, вполне устранимые повреждения, и куда они все-таки делись! Читая их размышления, можно подумать, что таковых и вовсе не было.
Из всего этого логически возможны два основных вывода: либо собственных танков у немцев было гораздо больше, и им не было нужды особенно-то «возиться» с трофейными, либо трофейные танки они все же активно использовали, но достоверных и точных сведений об этом в силу тех или иных причин в доступных источниках не осталось. В свою очередь, уже из этого, а также иных указанных выше обстоятельств вытекает другой вывод: по числу исправных и укомплектованных танков в начале войны враг имел, скорее всего, над нашими войсками на фронте преимущество, а с учетом их лучшего качества и огромного превосходства в укомплектовании танковых частей и соединений иными средствами, преобладание в силе танковых войск врага было подавляющим. Что они и доказали на деле, а не на бумаге. И те же французские и прочие трофейные танки были достаточно широко применены немцами в течение по крайней мере 1941—1942 годов, в том числе и в борьбе против СССР, как и немало их они передали своим союзникам. Другое дело, что эти трофейные танки, вероятно, не двигались стройными колоннами и широкими цепями по просторам СССР в авангарде вермахта, а были, видимо, по большей части применены во второстепенных боях, в виде приданных, дополнительных средств, в учебных и прочих вспомогательных целях либо переделаны в САУ и тягачи.
В частности, упоминавшийся уже А. Широкорад приводит конкретные примеры применения французских «толстобронных» танков под Брестом, Москвой и Севастополем в 1941—1942 годах, где они сыграли немаловажную роль [99]. Разумеется, трофейные танки использовались немцами в начале войны и в других местах. Однако немецкие мемуаристы, а вслед за ними и наши ведущие авторы не спешат подсчитывать общее число этих, как и других, трофейных танков и прибавлять его к традиционно называемому числу немецких танковых сил вторжения.
Преимущество вермахта и других сил вторжения над Красной Армией, помимо сказанного, подтверждают и такие элементарные логические рассуждения: слишком рискованно нападать на страну, у которой сильнее танковые войска, да еще, как свидетельствуют большинство источников, и авиация многочисленней. Даже если победишь ее, то не слишком ли высока будет цена такой победы? Ну ладно, многие сильно не любят Сталина и иных руководителей СССР, порой выставляя их дураками, но зачем немцев-то за дураков принимать? Разве они бросили бы на сильно превосходящую в численности танков и других боевых средств Красную Армию свою более многочисленную пехоту? Или кто-то в самом деле думает, что немцы наступали со штыками наперевес (или с шашками наголо?) на наши танки, да еще и громили при этом наши войска? Автору этой работы в это поверить при всем желании не удается, так как руководство нацистской Германии и ее вооруженных сил свое умение стратегически и тактически правильно планировать военные операции уже успело доказать блестящими победами, одержанными ими в войне с Польшей, Францией и сухопутными силами Великобритании. Следовательно, глупцами они уж точно не были и наверняка знали то же элементарное правило военной науки о том, что для гарантированного успеха наступления необходимо, как правило, 3-кратное превосходство наступающих частей над обороняющимися. По крайней мере, такой перевес нужен тогда, когда силы обороны заняли прочные позиции. Это многократное превосходство уж во всяком случае бывает необходимо на направлениях главных ударов, притом что не должны быть оголены другие направления. Поэтому они, безусловно, уповали не только на внезапность нападения или, допустим, наличие «своих» людей в руководстве Западного военного округа и Генштаба СССР либо даже качественное превосходство своих войск.
Но и в подвижной войне, в открытых сражениях, которые преобладали в 1941 году, примерное равенство сил сторон отнюдь не гарантирует постоянные успехи. Зачем же так рисковать? Может быть, Гитлер и похож на авантюриста, но никак не основная масса немецкого генералитета. Очевидно, что добиться такого превосходства против столь мощного и организованного противника, на столь огромном пространстве, в столь продолжительных и масштабных сражениях, чем СССР принципиально отличался от той же, например, Франции, одними только удачными маневрами и талантами полководцев вряд ли удастся. Почему-то в дальнейшем несильно помогли им эти самые маневры и таланты, как бы ими ни восхищались многие поклонники вермахта. Скорее, наоборот, наши полководцы и наш Главнокомандующий были талантливее, так как РККА, а не вермахт, одержала победы в самых крупных сражениях в 1943 году, то есть в то время, когда силы сторон были примерно или почти равны.
Наверное, невозможно поставить под сомнение то, что немецкие танковые войска сильно превосходили советские в боях в начале войны, а их авиация сразу же завоевала господство в воздухе. Представляется, что это было вполне закономерно, о чем свидетельствуют мемуары советских военачальников. К примеру, в своей книге «Время и танки» один из командующих танковыми войсками в годы войны, маршал П.А. Ротмистров, писал о превосходстве противника на тот момент «по средним и тяжелым танкам – в 1,5 раза», а «по боевым самолетам новых типов – в 3,2 раза» [100]. Но, пожалуй, еще более расходятся с доминирующими в литературе представлениями о превосходстве советских войск в начале войны в количестве танков и другой боевой техники воспоминания начальника штаба 4-й армии Л.М. Сандалова. Объясняя достигнутый в это время быстрый большой успех немцев, он пишет, что войска противника, противостоявшие 4-й армии, превосходили ее по численности танков – почти в 2 раза, самолетов – в 2 раза, артиллерийских средств – в 4 раза, а танков нового типа в этой армии и вовсе не было [101]. При этом, исходя из известных данных о распределении сил и средств по военным округам в 1941 году, трудно усомниться в том, что в других соединениях советских войск, выдвинутых к началу войны к западным границам, во всяком случае Западного и Северо-Западного фронта, соотношение сил было резко отличающимся от названного Л.М. Сандаловым. Надо полагать, что эти военачальники знали реальные обстоятельства войны, во всяком случае соотношение на фронтах у сторон танков и самолетов, вероятно, все-таки лучше, чем всякого рода писатели и даже ученые послевоенной эпохи.
И так ли уж сильно ошибались в своих расчетах НКО и ГШ, определяя в планах стратегического развертывания советских вооруженных сил от 11 марта 1941 года число танков у Германии и ее союзников, которые они могут развернуть против СССР, в 10 810 машин, а самолетов – в 11 600? [102] Ведь немецкое военно-политическое руководство было в то время скорее заинтересовано в сокрытии своих сил. Впрочем, один из современных авторов, Л. Левин, апеллируя к начальнику военной разведки Ф. Голикову, и вовсе утверждает, что общее количество танков, которыми располагали Германия и ее союзники в июне 1941 года, достигало 12 тысяч, а возможно, и 16 тысяч единиц [103].
Разумеется, и не все немецкие историки послевоенного периода считали, что Красная Армия накануне войны якобы обладала превосходством в боевой технике и вооружении над силами вторжения. Например, К. Рейнгардт, ссылаясь на «управление военной экономики и вооружения» Германии, писал следующее: «Когда началась война против СССР, Германия, по существовавшему в то время убеждению, была достаточно вооружена, чтобы добиться быстрой победы. Значительными были и резервы, чтобы можно было довести кампанию до конца без дополнительных усилий» [104].
Самыми же показательными являются подсчеты авторов энциклопедии «История Второй мировой войны 1939—1945 гг.», которые, кстати, соответствуют указанным предвоенным подсчетам советского военного ведомства. По их данным, со ссылкой на дневники Ф. Гальдера, в вооруженных силах Германии перед нападением на СССР помимо собственных 5639 танков и штурмовых орудий имелось 4930 трофейных, захваченных во Франции. При этом 86 % их танковых дивизий и все моторизованные были направлены «на восток». Однако, несмотря на приведенные данные, общее число танков и штурмовых орудий, направленных для вторжения в СССР, авторами этой энциклопедии определено как «более 4000». Этот неожиданный вывод они сделали на основе послевоенного сочинения Б. Мюллера-Гиллебранда, признав при этом, что его данные являются неполными [105]. Только и остается удивляться тому, что составители энциклопедии важнейшему, создававшемуся не напоказ документу, автором которого являлся один из наиболее осведомленных по этому вопросу людей – начальник Генштаба сухопутных войск вермахта, предпочли вторичный источник, автором которого был человек, написавший свой труд явно не без влияния субъективного интереса.
Нельзя упускать из виду и то безусловное обстоятельство, что правительства любых государств при подготовке документов в мирное время (до войны) и в ходе войны, как правило, заинтересованы в записи в них полной информации о направленных в армию силах и средствах, а командующие войсками, напротив, как правило, – в их преуменьшении. Поэтому в официальных государственных документах СССР, в том числе полностью подконтрольного политическому руководству Советского государства руководства военного ведомства, сведениях о танках были полными. Более того, учитывая стереотипы поведения бюрократии, во всяком случае отечественной, есть основания полагать, что они были, вероятнее всего, преувеличенными. Автор не считает вслед за ниспровергателями большевизма, что все цифры советских экономических и иных успехов в рассматриваемую эпоху были дутыми, но все-таки многие из них, по-видимому, были действительно несколько завышенными. По крайней мере, это касается данных о направлении в вооруженные силы страны боевой и иной техники, оружия и других материальных средств.
Впрочем, некоторые авторы, например Ю. Житорчук, отваживаются об этом писать еще более уверенно: «В армии, как и во всей стране, в предвоенное время широко бытовали показуха и всякого рода приписки, всплывшие наружу в первые дни войны» [106].
Скорее всего, данные о произведенной продукции военного назначения в целом и в основном соответствовали действительности, но, как известно, существует немало хитростей, которые позволяют различным деятелям, а также органам статистики, в отчетах и других документах завышать реальные показатели производства и поставок продукции, не прибегая, чтобы навлечь гнев самого высокого начальства, к явной, прямой лжи (почти то же самое происходит и в любое другое время). Например, можно указывать в отчетах за текущий период продукцию, которая не была еще полностью изготовлена, принята, испытана, отгружена, поступила получателю, принята им и т.д. Можно также не торопиться снимать с учета уже безнадежно неисправные, устаревшие или фактически выбывшие танки.
Поэтому кажутся не столь уж удивительными те странности, которые обнаружил Е. Темежников, утверждавший на основе изучения трудов немецких генералов-мемуаристов (Х. Гудериана, Г. Гота, Г. Блюментрита, Н. Белова, Б. Мюллера-Гиллебранда и др.), что танки нового типа Т-34 они впервые заметили в июле 1941 года, а первую крупную группировку таких танков встретили в бою только в октябре 1941 года [107]. Но где же тогда были эти почти тысяча танков нового типа (или даже более того), которые якобы успели поступить к началу войны в советские войска, находившиеся в западных округах, а также сотни этих боевых машин, которые должны были поступить на фронт летом 1941 года?
Отсюда не приходится удивляться и высказываниям другого современного автора, Д. Хазанова, о том, что фактическая убыль советских самолетов после первого дня войны составила не 1200, как обычно считается, и даже не 1800, как утверждали немецкие отчеты, а 2000, как это им подсчитано путем суммирования архивных отчетов советских фронтов. «Куда же делись остальные?» – недоумевает этот автор [108]. И как тут не ответить на вопрос вопросом: а были ли они к началу войны в наличии? Как мы видим, и с самолетами было примерно то же самое, что и с танками: на бумаге – одно, а в жизни – другое.
Характерным в этом смысле является также свидетельство одного из наиболее признанных немецких теоретиков и практиков танковых сражений, Х. Гудериана, который так комментировал возросшее сопротивление советских танковых сил захватчикам к середине осени первого года войны: «Превосходство материальной части наших танковых сил, имевшее место до сих пор, было отныне потеряно и теперь перешло к противнику» [109]. Это он связывал с начавшимся массированным применением советскими войсками танков Т-34, которые были, по его мнению, более сильными, чем немецкие танки того времени. И это стало заметным, судя по его воспоминаниям, лишь 11 октября 1941 года.
Мотивы указанного поведения руководителей государства, в том числе и оборонного ведомства, являются вполне понятными. Они заинтересованы показывать свою заботу об обороноспособности страны, достижения государства в производстве и закупках военной продукции, оснащении войск, так как это свидетельствует именно об их успешной деятельности. Тому же начальнику ГАБТУ Красной Армии в личных интересах было целесообразно показать как можно более крупные цифры наличия танков в войсках и одновременно занизить число нуждающихся из них в ремонте, то есть представить свою деятельность в более выгодном свете. Напротив, командующим войсками было важно показать, что у них сил и средств имеется немного, чтобы потребовать у правительства их побольше, а во время войны и после нее любые победы можно было бы представить как более весомые успехи, ну а поражения, в свою очередь, оправдать, хотя бы частично, нехваткой этих самых сил и средств.
Вот и «писали маслом» накануне войны составители отчетов из ГАБТУ красивую картину об армаде советских танков, а один из командующих танковыми войсками в то время, П. Ротмистров, правда, уже после войны, напротив, вел речь об их фактической нехватке в войсках. Но наши послевоенные историки почему-то дружно верят начальнику ГАБТУ, а не П. Ротмистрову и другим нашим боевым военачальникам. При этом они столь же завороженно верят и Б. Мюллеру-Гиллебранду. Одним словом, верят тем, кто пишет о том, что танков у нас было много, а у немцев мало. Вот такая у них вера. Что уже говорить о том, что любые слова, в том числе и своего кумира Б. Мюллера-Гиллебранда, таким ученым и не очень ученым мужам неплохо бы было проверять фактами реальных событий и их результатов. Чьи же танки, в конце концов, в 1941 году были заметнее в боях, прорывали оборону, окружали войска, совершали рейды по их тылам?!
Итак, почему же советские танки подсчитываются по официальным данным, а немецкие и союзные им – по трудам их побежденных генералов? Это является совершенно недопустимым в методологическом отношении. Пусть даже эти генералы и писали о том, что они для своих подсчетов использовали самые достоверные источники из архивов немецких ведомств. Вот только где эти архивы и кто их проверял? Что касается победных реляций других немецких генералов об уничтожении и захвате в начале войны в общей сложности многих тысяч советских танков, то ничего особенного в этих заявлениях нет. Кроме нескольких тысяч реально участвовавших в начале войны в боях и в большинстве своем действительно подбитых немцами (понятно, что в основном легких и устаревших), были еще и многочисленные танки, оставленные на территории воинских частей и в мастерских, брошенные на маршах или во время боя вследствие поломок или небольших повреждений, отсутствия горючего, запчастей и т.д. Но были еще и обычные для подобных донесений преувеличения и двойной учет.
Да, возможно, что, как указано в докладе начальника ГАБТУ, общее количество советских танков в июне 1941 года превышало 23 тыс. единиц (хотя, скорее всего, оно было все-таки несколько завышено) [110], а их число превышало число танков, которыми обладали в это время Германия и ее европейские союзники, более чем в 2 раза или даже в 3 раза. Но где реально были все эти танки в грозные первые дни начала войны и в каком состоянии они находились? Ведь в июне 1941 года в бой вступили не те танки, которые значились на бумаге, а те, которые были на фронте, находились в исправном состоянии, были заправлены горючим, имели необходимое оснащение и, в конце концов, наличие членов их экипажей.
Подводя итоги рассмотрению вопроса о мощи танковых войск противостоявших друг другу на фронте сторон в первые дни войны, следует еще раз отметить, что точное соотношение количества имевшихся у них боеспособных танков и САУ (штурмовых орудий) не известно никому. Больше того, его установить невозможно. Сам же автор на основе приведенных выше данных это соотношение может оценить приблизительно так: до 4,5 тыс. – в войсках Германии и ее союзников, около 4 тыс. – в войсках СССР, в том числе по танкам новых типов: свыше 1,5 тыс. – в войсках Германии, около 0,5 тыс. – в войсках СССР.
Кроме того, можно вполне предположить, что еще 5—6 тыс. советских танков, находившихся к началу войны в западных приграничных округах в исправном или почти исправном состоянии, в том числе около 0,5 тыс. машин новых конструкций, должны были и могли быть введены в бой в течение нескольких дней после начала войны. Однако многие из них были введены в бой с запозданием, а немало из них и вовсе так и не были использованы в борьбе с врагом: брошены, выведены из строя, чтобы не достались врагу, захвачены им и т.д. О причинах такого положения вещей уже говорилось: они находились в ремонтных мастерских, в пути, достаточно далеко от границы и линии фронта, не имели укомплектованных экипажей, в том числе из-за отсутствия на местах их членов, безвозвратных и санитарных потерь последних, ввиду нехватки горючего и т.д. В свою очередь, наш враг, как можно предположить, готов был ввести в бой в течение нескольких дней с момента начала войны еще до 3 тыс. танков и штурмовых орудий, в том числе до 1 тыс. мощных типов, которые находились в достаточной готовности вблизи линии фронта. Среди них, по-видимому, значительную часть составляли французские и иные трофейные танки.
При этом с учетом качества и оснащения танков, степени укомплектованности их экипажей, их профессиональной подготовки и боевого опыта, насыщенности танковых войск другой техникой, вооружением, иными средствами и силами, танковые и моторизованные войска Германии в июньские дни 1941 года явно превосходили по своей мощи аналогичные советские войска. Насколько можно оценить, это превосходство было гораздо большим, чем в полтора раза, а возможно, оно приближалось к двухкратному.
Как же так получилось, что, несмотря на огромные успехи в производстве танков, которые достиг в 30-е годы СССР, в силе танковых войск Красная Армия в начале войны все же значительно уступала войскам Германии и ее союзников? Да, наша страна в этот период, скорее всего, действительно произвела в несколько раз больше танков, чем Германия, но все же в силу ряда обстоятельств фашистский блок государств оказался к войне готов лучше, в том числе и в этом отношении.
Дело здесь в том, что:
1) почти половину всего танкового парка СССР к началу войны составляли танки, произведенные до 1936 года, когда Германия только начала после долгого перерыва массовое производство своих танков, причем уже на качественно новой технической основе, поэтому советские танки в среднем были гораздо более технически и физически устаревшими, а очень многие успели стать неисправными;
2) немалая часть наших танков, числившихся в отчетах, как можно уверенно предположить, реально в войсках отсутствовала: одни из них успели выбыть, но не были еще списаны, другие (особенно это касается только начавших производиться танков нового типа – Т-34 и КВ) еще в войска не поступили, а только готовились к направлению в них или, в крайнем случае, были туда в пути; не обошлось, видимо, и без явных приписок;
3) Германия в силу целого ряда обстоятельств (лучшего развития инфраструктуры, большего числа квалифицированных научно-технических кадров, более целенаправленной и интенсивной подготовки к войне и т.д.) опередила СССР в разработке и внедрении в производство к началу войны танков новых типов;
4) немцы захватили в 1939—1940 годах большое число вполне боеспособных или требующих незначительного ремонта трофейных французских, британских, чешских и танков других стран, большинство из которых так или иначе было ими в войне использовано, причем в основном в 1941—1942 годах;
5) немецкое производство танков развивалось на основе более передовой научно-технической и экономической базы, в становлении которой Германия долгое время намного опережала нашу страну, а успехи в индустриализации и культурной революции первых пятилеток в СССР позволили только значительно сократить это отставание, но не ликвидировать его полностью, поэтому немецкие танки к началу войны в среднем превосходили советские по совокупности боевых и технических характеристик, а тем более по оснащению, качеству и надежности;
6) Германия значительно опережала СССР в количестве и уровне подготовки специалистов-«технарей» и технических навыков своих военнослужащих и военнообязанных и, кроме того, имела возможность в начале войны привлекать для укрепления материально-технической базы своих войск специалистов из многомиллионного населения оккупированных стран, поэтому немецкие войска имели более укомплектованные и хорошо подготовленные экипажи боевых машин и намного лучшую ремонтно-техническую базу;
7) германские танковые соединения и части были лучше укомплектованы личным составом, автомашинами, артиллерией и другим вооружением;
8) советское военное руководство допустило ряд грубых ошибок в планировании производства танков и их оснащения, а также организации танковых войск, что привело к их несбалансированности и иным диспропорциям; по числу и величине танковых соединений и частей и самих танков Красная Армия в целом не уступала к началу войны армиям Германии и ее союзников, но большинство из этих соединений и частей не были сформированы и укомплектованы как вполне боеспособные структуры;