Однажды в Париже
– Сегодня ночью я оказался возле церкви Сент-Эсташ… – без лишних объяснений начал де Голль и рассказал все, вплоть до убийства незнакомца.
– Печально, – покачал головой капуцин. – Однако этот грех мы вашему другу отпустим. Что вы еще запомнили, кроме хриплого голоса?
– Этот человек примерно моего роста, если только он не носит туфель на высоких каблуках.
– Да уж, наши щеголи это любят… Еще!
– Мне кажется, что ему около сорока лет. Я сужу по голосу… Святой отец, я уверен, что где-то уже слышал этот голос! Это было случайное знакомство или даже не знакомство, а просто я, допустим, в Пале-Кардиналь, сидя в кордегардии, слышал за приотворенной дверью чей-то разговор…
– Хорошо, сын мой. Еще!..
– Это человек, по-моему, привык распоряжаться и в то же время, как мне показалось, по натуре – веселый. Он… шутил с мальчишками.
– Когда приходится говорить с детьми, и я могу пошутить, – усмехнулся отец Жозеф, но как-то невесело. – Еще что-нибудь?..
– Святой отец, я добрый католик, хожу к мессе…
– Я знаю. Иначе вас бы тут не было, господин де Голль.
– Мне в какой-то миг показалось, что передо мной – дьявол!.. Это было, когда он исчез. Он повернул голову, я не видел лица, но мелькнул профиль. В профиле было что-то сатанинское! Не смейтесь надо мной, святой отец, я не испугался, но… И этот голос! В нем был какой-то особый скрип, но не от кашля, а… так скрипят несмазанные двери!
– Обрати внимание, сын мой, я не смеюсь, – капуцин пожевал губами. – Ощущения – тоже хорошая примета. И мы, добрые католики, знаем: дьявол существует и творит пакости. Если бы ты опять увидел это существо стоящим на пороге, освещенным лишь со спины, ты смог бы его узнать? По движениям, по профилю?..
– Возможно, смог бы… – пожал плечами де Голль.
– Ну тогда вот вам приказ, господин лейтенант: отыскать этого… шутника, человек он или нечистая сила! Вы – единственный, кто его видел и слышал. Возможно, вы не знаете, но его высокопреосвященство обещал посадить сочинителя подобных скверных песенок в Бастилию. Не просто обещал – почти что дал слово чести, хотя священнослужителю не полагается… И это будет сделано, как только мы его изловим. Теперь, по крайней мере, ясно, что гадкие песенки – не так называемое народное творчество.
– Но мои служебные обязанности…
– Не беспокойтесь насчет своих служебных обязанностей, – небрежно отмахнулся отец Жозеф, – я все объясню его высокопреосвященству. Поймать сочинителя важнее, чем проверять, как обращаются конюхи с лошадьми ваших гвардейцев. А поскольку никаких поездок его высокопреосвященство в ближайшее время не планирует, значит, и конная охрана не нужна. С чего вы начнете?
– Строго допрошу хозяина кабачка… – уверенно начал Анри.
– …и он поклянется на Библии, что впервые в жизни увидел этого хриплого господина. Впрочем, может быть, он окажется добрым французом и сразу назовет имя. Но в это плохо верится. Слушайте меня, господин лейтенант… – Отец Жозеф задумался. – В том, что в «Шустром кролике» больше не будет никаких спевок, я не сомневаюсь. А сочинителя и хриплого господина отыскать надо. Возможно, это один и тот же человек. Или же хриплый господин – друг или слуга сочинителя. Итак… Где же его искать?
Де Голль растерялся: ответа на вопрос он не знал.
– Это может быть творчество господ, посещающих салоны, – подсказал капуцин. – Господ, которые после казни герцога Монморанси и маршала де Марильяка[5] боятся открыто противостоять его высокопреосвященству, а вот втихомолку распространять гаденькие стишки как раз способны. У нас в Париже имеются два таких опасных салона. Один держит госпожа маркиза де Рамбуйе. Вы наверняка о нем слыхали, это бывший отель Пизани, теперь его так и зовут – отель Рамбуйе, он поблизости от Лувра. Маркиза собирает там философов, аристократов и поэтов. Заметьте: поэтов! А второй, второй… хм… Что вы знаете о Нинон де Ланкло?
– Видел ее несколько раз. Редкая красавица! – честно сказал Анри.
– Красавица и умница, – добавил наставительно отец Жозеф. – Но любовников меняет чаще, чем чулки, и рада всякому, кто объявит себя вольнодумцем. Хотел бы я, чтобы сочинитель оказался гостем ее салона!.. Да, еще этот чудак Бийо…
– Бийо?! Но, святой отец, с чего бы ему сочинять пакости про его высокопреосвященство? – искренне удивился де Голль. – Он ничего не видел от господина кардинала, кроме добра!
– О, делать добро – это лучший способ нажить себе врага, – вздохнул капуцин. – А Бийо обиделся на весь Париж и сбежал. Где он теперь бродит – неведомо. Было бы хорошо, если бы вы, господин де Голль, заодно и его отыскали…
Эта «пропажа» была родом из Невера. Столяр, самостоятельно освоивший грамоту, поэт-самоучка, Бийо своими разухабистыми виршами в народном духе и застольными песнями сумел угодить неверскому дворянству, стал известен. У него появились знатные покровители, привезли самоучку в Париж, представили кардиналу Ришелье. Тот отнесся к поэту благосклонно, даже назначил ему пенсион. Вскоре Адана Бийо парижане прозвали «Вергилий с рубанком». Ничего обидного в прозвище не было: и насчет рубанка – чистая правда, и сходство с Вергилием кто-то ухитрился усмотреть. Но столяр надулся, на шутки знатных господ стал огрызаться.
Анри не знал, что Бийо, которого часто приглашали в Пале-Кардиналь, исчез. Но, если сбежал, вполне мог свою обиду на Париж выместить стихотворным образом. И наверняка найдутся господа, которые станут его подзуживать: «А напишите-ка, мэтр Адан, еще куплетик, а давайте вместе посмеемся над стареньким кардиналом, которому все еще неймется!..»
– Есть еще одна особа, которая по зловредности затмит и салон де Рамбуйе, и салон де Ланкло, и всех прихлебателей королевы-матери, – помолчав, сказал отец Жозеф. – Шевретта… Не понимаю, как только ее духовник дает ей после исповеди отпущение грехов?!..
– Да, святой отец, – согласился де Голль. – Наслышан про эту даму. Такая может заплатить любому поэту…
– И отнюдь не деньгами, сын мой! Как же наша молодежь до сих пор не поймет, что постель Шевретты – прямая дорога в тюрьму, в изгнание или на эшафот?..
В эту минуту в боскет неожиданно заглянул юноша лет четырнадцати в костюме пажа, увидел отца Жозефа и часто-часто заморгал.
– Простите, святой отец, – пробормотал, кланяясь.
– Вас прислали за мной, Франсуа?
– Нет, святой отец, – ответил паж кардинала. – Мы все ищем кота. Его высокопреосвященство приказал, чтобы без кота не возвращались.
– И кто же пропал? – осведомился капуцин.
– Портос, святой отец. Этого кота в прошлом году господин де Пейрешем привез в подарок его высокопреосвященству из Московии. Все время убегает…
– А! Помню: огромный пушистый зверь дымчатой масти… Нет, дитя мое, здесь кот не появлялся. Ищи его в других местах. Итак, господин лейтенант, вам осталось только получить деньги на расходы и расписаться в ведомости, – заключил отец Жозеф, поднимаясь и потирая поясницу.
– Святой отец, – собравшись с духом, сказал Анри, – не сердитесь, но… я вряд ли смогу выполнить столь деликатное поручение. Меня не примут в отеле Рамбуйе – я не герцог и не стихоплет. А в салоне мадемуазель де Ланкло я тоже, пожалуй, буду нежеланным гостем, ибо не гожусь в любовники этой девице.
– Отчего же? Этот грех я вам отпущу, – серьезно ответил капуцин.
Анри был не слишком высокого мнения о своей внешности. И отчасти прав: рядом с Эженом де Мортмаром, например, статным и кудрявым от природы, он проигрывал. Всякий раз, собираясь в гости, де Голль приказывал своему старому лакею Бернару разогревать щипцы для завивки. Он пробовал на ночь накручивать волосы на папильотки, как делали многие гвардейцы даже в его роте, но всякий раз ему снились кошмары. Анри страшно не высыпался и в конце концов оставил эту затею.
– Я не знаю, под каким предлогом заявиться и к той и к другой, – честно признался де Голль.
– Хм, предлог?.. Предлог я вам найду! Пока что исполняйте свои обязанности. Через пару дней получите от меня указания, – распорядился отец Жозеф. – И вот что, сходите-ка на представление в «Бургундский отель». Труппа его кичится покровительством его величества, а дураки-актеры вполне могут сочинять гадкие песенки… Им мерещится, будто его величество не в ладах с его высокопреосвященством. Так что они могут объявить свою личную войну кардиналу – с них станется…
– Как вам будет угодно, святой отец, – поклонился Анри и направился в кордегардию – пора было заступать на дежурство по Пале-Кардиналь.
Глава вторая, в которой похищают любимого кота его преосвященства
Жюльен Барре любил свое дело. Оно досталось ему по наследству от отца, а тому – от деда. Три поколения Барре упорно совершенствовали свое искусство, пожалуй, самое тонкое и изощренное из всех известных людям, – искусство создания запахов. Дед Жюльена, Этьен, был подмастерьем у самого Рене Флорентийца, державшего лавку на мосту Михаила Архангела и снабжавшего пол-Парижа духами и косметикой. А когда Флорентийца, в конце концов, уличили в отравлении младшего сына герцога Анжуйского и под вопли и улюлюканье толпы сожгли на Гревской площади как колдуна и черного мага, Этьен быстренько перебрался в квартал Святой Женевьевы, прихватив большую часть «душистого наследства» мэтра Рене. Уже через год лавка благовоний и духов мэтра Барре приобрела известность среди зажиточной части парижан. Несколько позже, при кардинале де Гизе, мэтр Этьен Барре был обласкан высочайшей милостью и стал получать заказы от королевского двора. Потом прибыльное дело унаследовал отец Жюльена – Поль Барре. Он тоже прослыл мастером своего дела и даже возглавлял одно время цех парижских парфюмеров.
И вот теперь мэтром Барре уже не первый десяток лет величали Жюльена.
Когда же сегодня утром, едва подручный мэтра открыл ставни и двери салона, на пороге возник заспанный посыльный Жан из Пале-Кардиналь, парфюмер сразу понял, что произошло нечто, требующее его безотлагательного присутствия и участия.
– Госпожа де Комбале просит мэтра Барре незамедлительно посетить ее дом по срочному делу, – зевая во весь рот, сообщил Жан.
– Что же приключилось у мадам на этот раз? – осторожно поинтересовался парфюмер.
– Один из котов его высокопреосвященства пробрался в гардеробную госпожи, ну и… – Жан широко ухмыльнулся и изобразил жестами, что именно сотворило мерзкое животное.
Мэтр Барре невольно крякнул, покрутил головой и приказал подмастерью собрать все необходимое в специальную дорожную сумку и следовать за ним.
Мадам де Комбале с камеристкой встретили парфюмера с таким выражением лиц, что мэтр Барре тут же осознал всю глубину трагедии несчастной женщины и выразил свое сочувствие глубоким поклоном и тяжелым вздохом. Потом взмахом руки приказал подмастерью раскрыть сумку. Парнишка споро извлек из нее деревянный лоток, поделенный на ячейки, в которых находились сосуды из темного стекла со стеклянными же притертыми пробками.
– Мадам, вот самые сильные и стойкие эссенции, – сказал парфюмер, указывая на лоток со склянками и пузырьками. – Если они не помогут, я уж и не знаю, как быть.
Когда подобное говорит почтенный, известный всему Парижу знаток ароматов и туалетных вод, умеющий так надушить кожаные перчатки, что запах держится месяцами, остается только признать: беда непоправима. Но госпожа де Комбале решила побороться за свои наряды.
– Я тоже не знаю, месье, – вздохнула она. – Ну, попробуем, с Божьей помощью?.. Сюзанна, расправьте платье… Нет, начнем с нижних юбок. Мэтр Барре, ваши эссенции не оставляют пятен?
– Туалетная вода не оставляет. Но эссенции очень крепкие. Если смочить ими край юбки или побрызгать на платок, кажется, не должны оставить, – осторожно ответил парфюмер. – Нужно сделать опыт.
– Вот вам юбка для опыта. Вы ее сначала понюхайте. Понюхайте, говорю! Вы должны понять, с чем имеете дело. И это – после стирки!
Нюхать было незачем – парфюмер уже был осведомлен о беде мадам де Комбале. Однако ослушаться не посмел.
Запах оказался настолько мощным, что мэтр Барре, весьма искушенный по части разнообразных ароматов, отшатнулся.
– Д-да, мадам, вы правы, это ужасно! Я даже не представляю, чем можно перебить такой аромат…
– Боже мой, совсем новая юбка!.. Думаете, она погублена безвозвратно?
– Если позволите, я заберу ее с собой. Нужно попробовать разные смеси.
– Конечно, конечно, мэтр! Сюзанна, заверните, пожалуйста.
Молоденькая камеристка взяла «благоухающую» юбку с опаской – как бы запах не перекинулся на руки и на платье.
Окно гардеробной было открыто, но свежий ветер оказался бессилен перебить вонь. Человек, часто бывающий в Пале-Кардиналь, в личных покоях его преосвященства и мадам де Комбале, притерпелся к ней и почти не замечал. А мэтр Барре, впервые сюда призванный, очень даже чувствовал, и его избалованный нос был сильно недоволен.
– Позвольте, я немедленно займусь вашим платьем, мадам, – и парфюмер вытащил из горлышка флакона туго притертую пробку.
– Платье мы три дня проветривали. Но мне уже всюду мерещится эта вонь. Как вы думаете, мэтр, существуют ли ткани, которые не принимают запахов?
– Боюсь, что нет, мадам.
Пожилой парфюмер смотрел на даму с искренним сочувствием. Ему нравилась эта невысокая пухленькая блондинка. Аккуратно обрабатывая тампоном платье с изнанки, он поглядывал на мадам де Комбале со здоровым мужским любопытством. Жюльен Барре был еще не в том возрасте, чтобы глубокий вырез на платье оставил его равнодушным. И парфюмер позавидовал его преосвященству…
Весь Париж знал – а Париж в таких случаях редко ошибается! – что кардинал Ришелье сожительствует со своей племянницей, мадам де Комбале, совершенно по-супружески, как два голубка. Сплетничали также, что он не отказывается от мимолетных приключений, из-за чего случаются стычки с племянницей и голубки по три дня не разговаривают. Париж только еще твердо не решил, кто кого соблазнил – кардинал молодую вдовушку или вдовушка кардинала.
Мари-Мадлен де Комбале была дочерью его сестры, мадам де Понкурле. Девушка росла в Пуату, была настоящей провинциалкой, скромной и богобоязненной. С дядюшкой встречалась редко – ему хватало забот! Кардинал помогал родне (в разумных пределах!) и даже поспособствовал браку племянницы с подходящим человеком. Звали жениха Антуан де Рур де Комбале, и он оставил единственный след в истории – как «самый волосатый человек при дворе». В 1625 году господин де Комбале скончался.
Ришелье решил позаботиться о молодой вдове, которой исполнился всего лишь двадцать один год, на свой лад. Он добился указа короля Людовика о назначении ее фрейлиной королевы-матери – Марии Медичи. Мари-Мадлен, не считавшая супружескую жизнь хоть в какой-то мере привлекательной, желала уйти в монастырь, но от королевской милости нельзя было отказаться. Да и ссориться с дядей молодой вдове не хотелось. И она придумала форму протеста: появлялась при дворе в скромном черном платье из недорогой ткани и носила самую простую прическу. Прошло немало времени, прежде чем Мари-Мадлен стала завивать волосы и сменила дешевую ткань на шелк.
Время от времени вдовушка сбегала таки к кармелиткам, а дядюшка неизменно возвращал ее из монастыря. В конце концов уставшие от ее упрямства королева-мать и кардинал попросили самого папу римского об указе, запрещавшем мадам де Комбале принимать пострижение. Мари-Мадлен пришлось остаться при дворе, но она страстно желала уехать хотя бы в свои родные края. В Пуату.
И вот в один прекрасный день Мари-Мадлен явилась к кардиналу, чтобы упросить его дать ей волю.
Его преосвященство в тот день, очевидно, был свободен от обязательств перед своими подругами. Потому он на просьбы родственницы ответил неожиданно:
– Ваше место, мадам, здесь, рядом со мной.
Вдовушка, к своему стыду, не сразу поняла, что имел в виду сановный дядюшка.
Меж тем Ришелье мог нравиться дамам. Он был довольно высок, красиво сложен, имел славу отличного наездника и прекрасно владел оружием. К тому же кардинал следил за собой: его усы и бородка соответствовали всем требованиям моды, густые темные волосы были тщательно завиты, а живой и проницательный взгляд серых глаз смутил и покорил немало придворных сердечек…
Мадам де Комбале тоже не устояла.
Формально кардинал имел право держать при себе родственницу, исполнявшую обязанности домоправительницы. Но правда об амурных похождениях подобна шилу в мешке. Мари-Мадлен сперва расстраивалась, но потом поняла: без сплетен Париж не живет. И это еще не самая страшная беда по сравнению с котами…
– Везет же дамам, у которых одна или две милые кошечки, – сказала она парфюмеру. – Но в Пале-Кардиналь их два десятка, а последнее приобретение его преосвященства – самое зловредное. Этот огромный кот сразу решил показать нашим крошкам, кто в доме главный! Я так и не поняла, как он пробрался в мою гардеробную. Чем ему не угодили мои юбки?.. Вы что-то хотели сказать, мэтр?
– Мадам… Вы – ангел, мадам! Вы не ведаете дурного… – Парфюмер смутился. – Парижане говорят много гадостей о кошках его преосвященства. Кошки, сами знаете… Кошки – очень подозрительные животные. Дьявол, который служит ведьмам, состоит при них в виде черного кота… Моя супруга не так давно принесла в дом премилого котенка. Но чем старше становилась кошечка, тем ее взгляд делался все более демоническим. И когда однажды она пропала, я перекрестился с облегчением!
– Ах, хоть бы точно так же пропало и это чудовище!.. Поверите ли, мэтр, когда я вошла в гардеробную и увидела его на своей юбке… Мэтр Барре, я перепугалась, я стала творить крестное знамение! Но кот посмотрел на меня такими круглыми и злобными глазами, что я попятилась! Мало того, что его преосвященство год как завел совершенно черного кота и назвал его Люцифером, так теперь еще и этот дикий зверь! Говорят, его привезли из какой-то загадочной Московии?..
– Я не смею давать советы вашей милости… – Парфюмер понюхал смоченные эссенцией складки платья и поморщился. – Про Люцифера знает весь Париж. Но если бы я посмел советовать! Я бы пригласил монаха, умеющего изгонять нечистую силу. Как подумаешь, что в Пале-Кардиналь живут демоны… А ведь известно, что демоны являются в облаке страшного смрада!
– Его преосвященство молится утром и вечером, и при этом присутствуют кошки. Может, не во всякое животное вселяется нечистая сила? – с надеждой спросила де Комбале.
– Этого я не знаю, мадам. Но если так, все равно и Люцифер, и новый кот его преосвященства кажутся мне подозрительными. У его преосвященства есть враги, и этого нового кота его преосвященству, может быть, подарили неспроста. Неизвестно, что он еще натворит… А так – прикажите своим камеристкам как следует запирать окна гардеробной. Известно, что кошки умеют просачиваться в самые узкие щели.
– А еще мне нужны хорошие курения! Я бы поставила курильницу в кабинете его преосвященства. Просто стыдно: к кардиналу часто приходят знатные господа, и вот им приходится нюхать эту гадость!
– Но разве кошек не выпускают в сад?
– Мэтр Барре, вы когда-либо пробовали объяснить кошке правила приличного поведения?!
Парфюмер развел руками.
– Я человек маленький, мадам. Не дворянин, не придворный, – сказал он. – Я не могу указывать вашей милости… Но только знайте: Парижу любовь его преосвященства к кошкам кажется очень подозрительной. Для вас же лучше от них избавиться или хоть свести их число к разумному…
– Ах, все это я знаю! Я подумаю… Бернадетта!
– Она вышла, мадам, – сказала Сюзанна, помогавшая мэтру Барре расправлять складки. – Ну вот, все платье с изнанки смочено эссенцией.
Эта стройная синеглазая брюнетка была незаконнорожденной. Ее родители, две знатные особы, тайно отправили так некстати образовавшегося младенца в деревню к кормилице. Обычно такие дети, десятками появлявшиеся на свет по всему королевству, мёрли как мухи, но Сюзанна выжила и, как умела, начала прокладывать себе дорогу к богатству и удачному замужеству. Добравшись до столицы, девушка некоторое время мыкалась в поисках работы, едва не угодила в бордель дядюшки Пежо, что на Королевской улице, но в конце концов устроилась белошвейкой в мастерской мадам Оденкло. Там-то ее и заприметила домоправительница кардинала и взяла к себе в услужение. Сюзанна, будучи девушкой неглупой, поняла, что птица удачи наконец-то обратила на нее внимание. В Пале-Кардиналь стоило служить хотя бы ради выгодных знакомств. А что касается разных неудобств, вроде кошачьей вони, приставаний Жана или нередких вспышек раздражения госпожи де Комбале, то на эти «мелочи» юная камеристка старалась не обращать внимания…
Сюзанна и мадам разом склонились над платьем.
– По-моему, это еще хуже, чем было, госпожа, – честно сказала камеристка.
– Подождите, подождите, это лишь первое впечатление! – засуетился парфюмер. – Пусть платье проветривается хотя бы два дня…
– Что ж, выбирать не приходится. Теперь несите розовое, – велела мадам де Комбале. – Оно тоже «благоухает». Мэтр, а не помогут ли тут курения? Нет ли у вас состава, чтобы окуривать одежду?
– Есть составы, которыми окуривают во время чумы, мадам. И уж не знаю, возможно ли… – в замешательстве отвел глаза Барре.
– Эти кошачьи ароматы хуже всякой чумы! – решительно отрезала де Комбале. – Сегодня же к вечеру доставьте вашу курительную смесь в необходимом количестве!..
Пока мэтр Барре, отдуваясь и краснея, помогал хозяйке Пале-Кардиналь спасать платья и юбки, другая камеристка, Бернадетта, стояла перед отцом Жозефом.
– Этот парфюмер восстанавливает госпожу против кошек его преосвященства, – докладывала она. – Мэтр внушает ей, будто в котах сидят демоны.
– Так многие считают, дитя мое, – добродушно отвечал монах.
– Но он уговаривает госпожу избавиться от кошек!
– Не так уж это глупо, если подумать… Моя ряса тоже порой «благоухает» кошатиной. Но ничего подобного не случится. Мы должны оставить его преосвященству эту маленькую забаву и утеху ради отдохновения и успокоения его мятущейся души, изнывающей под тяжким бременем ответственности за благополучие Франции. Так что попробуй-ка лучше внушить своей госпоже, что мир в доме важнее маленьких неприятностей с запахом. В конце концов, пусть она купит себе новые платья. А деньги на это у кардинала найдутся непременно.
– Я попытаюсь, святой отец…
– Ты это сделаешь, дитя мое. – В голосе монаха лязгнул металл. – Иначе за что же тебе деньги платят?
– Я сделаю, что смогу, святой отец… – заметно побледнела девица. – Но… может быть, можно убрать хотя бы нового кота его преосвященства? Это ужасный зверь, святой отец! Мы все его боимся!
– Ступай, дитя мое. Ступай! Все в руках Господа…
Коты и кошки кардинала были лишь одной из многих забот отца Жозефа. Но хвостатые злоумышленники хотя бы сидели в Пале-Кардиналь! А вот недавно объявившуюся незаконную дочь его преосвященства пришлось ловить по всем окрестностям Парижа. Загадочная девица бродила по кабакам и притонам и утверждала, ни много ни мало, будто она – плод грешной любви первого министра Франции и королевы-матери Марии Медичи! Понятно, что возмутительницу спокойствия быстренько изловили и отправили в женский монастырь под Пуатье – подальше от ушей парижских обывателей. Но неприятный осадок в умах парижан остался. В том числе и у отца Жозефа. И до сих пор он так и не смог ответить себе на назойливый, как осенняя муха, вопрос: не была ли эта история началом интриги старой королевы, отправленной в изгнание в Брюсселе и даже оттуда норовившей пакостить французскому двору и первому министру своего сына-короля?
Старый капуцин знал, что подобная история, но с более печальными последствиями, приключилась лет двадцать пять назад далеко на востоке, в загадочной Московии. В соседнем Польском королевстве объявился человек, его отчего-то приняли за наследника московского престола, дали ему войско, и началось такое, чего врагу не пожелаешь!
В общем, от всевозможных самозваных претендентов нужно избавляться решительно и сразу. И если девица – еще полбеды. Хуже, когда в сыновья знатной особы рвется молодой человек, не имеющий ни чести, ни совести…
О связи между королевой-изгнанницей и Ришелье при дворе говорили почти открыто. Если бы у них было общее дитя, притом мальчик, сейчас этому младенцу исполнилось бы лет шестнадцать. Не тот, конечно, возраст, чтобы самостоятельно интриговать, но в умелых руках такая «игрушка» могла стать очень опасной…
Несколько дней спустя, все еще размышляя об этом и перебирая в уме все возможные выходки королевы-матери, отец Жозеф вошел в кабинет его преосвященства.
Арман Жан дю Плесси, кардинал Ришелье, по прозвищу «Красный герцог», неважно себя чувствовал. Его знобило, и колени его преосвященства поверх мантии были заботливо укутаны толстым шерстяным одеялом, выкрашенным в цвета французской короны. Секретари, сидя за столами, молча скрипели перьями, пажи, стоя у дверей, ждали приказаний. А кардинал беседовал с большой белой кошкой.