Хроники Червонной Руси

Глава 14

Гонцы скакали по широкому шляху, белая пыль, поднимаемая копытами резвых коней, взметалась ввысь и клубилась в жарком воздухе. Спешили по своим делам торговые люди, русские и иноземные гости, скрипели телеги, возы с товарами. Обозы сбивались в кучу у мостов, слышались громкая брань, крики. Оборуженные копьями ратные требовали проездное и провозное мыто. Возле берега Луги, внизу паслись тучные коровы.

Лето стояло в разгаре, становилось жарко. Князь Ярополк, ещё раз глянув из теремной башни на дорогу, круто поворотился и сбежал вниз, во двор. На ходу сорвал с плеч полотняную изукрашенную у ворота и подола узорами белую рубаху, кликнул челядина, велел окатить себя водой.

Долго с удовольствием отфыркивался, чувствуя, как по всему телу растекается приятная свежесть.

– Ещё! – потребовал князь, подставляясь под ледяные струи. Мышцы играли на сильных руках. Ладно скроен был Ярополк. Не одна жёнка невзначай засматривалась на крепкого, как дубок, «добра молодца». Любовалась сыном и мать его, Гертруда. Стояла у окна бабинца, глядела на него, вздыхала тихонько.

«Твёрдости духа бы тебе, Пётр – Ярополк. Не позволял бы братии своей ковы плести! Не благоволил бы изгоям! Не пивал бы медов излиха!» – сокрушалась вдовая княгиня.

Сколько раз говорила ему, да всё одно – отмахивается от неё Ярополк, как от мухи надоедливой.

Вот ныне опять пригрел у себя в волости Рюрика с Васильком, велел кормить их со своего стола в Перемышле, обещал подумать об их будущем, хочет отдать им во владение один добрый городок близ истоков Буга – Свиноград.

«Свои чада растут! О них бы подумал лучше!» – Гертруда недовольно хмыкнула.

Хоть и жара стояла, не снимала княгиня чёрного вдовьего платья. Ходила в убрусе, в долгой свите, словно монахиня, часы проводила в молитве перед распятием в домовом костёле. Молилась о сыне своём, обращалась с горячими просьбами о заступничестве к Богу, Богоматери и святому Петру.

«Усмири недругов его, внуши ему твёрдую надежду, истинные чувства, совершенную любовь. Освободи его от неприятелей, чтобы не попал к врагам, чтобы недруги не радовались его поражению, отведи от него гнев и негодование, защити несокрушимой стеной в битве, милосердной помощью обрадуй его сердце», – молила Гертруда святого апостола Петра. Слова эти поместила она в свой псалтирь, богато украшенный миниатюрами. По велению княгини-матери строили нынче в Киеве латинскую церковь Святого Петра. Вместе с сыном щедро отсыпала она зиждителям118, строителям и печерским монахам золото из своей скотницы119.

Собиралась Гертруда нынче в стольный Киев. Немало было там у неё дел. И на храм строящийся надо поглядеть, и перетолковать кое с кем из бояр, и ещё одно волновало ум: что-то зачастили через волынские земли в Киев послы из Германии, от императора Генриха. Вот и сейчас пребывает у князя Всеволода некий епископ Адальберт из Ольмюца.

Недруг император Гертруде и её сыну. Мало того, что в секте сатанинской состоит, так и в бытность её с мужем и сыном в изгнании помощи не оказал, наоборот, сносился с ворогами на Руси. Источал улыбки, а за спиной нож держал. Иное дело – римский папа: сразу дал Ярополку грамоту, нарёк «королём Руси», заставил польского князя выступить на Киев. Папа и император – враги лютые, не один десяток лет бьются между собой за власть и земли, за инвеституру – то есть право назначения на церковные должности. В яростной войне этой в крови топят они города италийские и немецкие. Смута царит на Западе…

Гертруда вздохнула. Сын её, заприметив въезжающего на подворье на белом скакуне Фёдора Радко, громким голосом велел звать его в горницу и устремился к крыльцу.

…Опять они сидели втроём в просторной зале дворца: Ярополк, Гертруда и боярин Лазарь. Фёдор Радко, по-молодецки встряхивая светлыми кудрями, бойко рассказывал:

– В обчем, прознал я, княже, всё как ты мне и велел. Бискуп120 сей, Адальберт, послан в Киев крулём Генрихом…

– О том без тебя догадались! – недовольно перебила его Гертруда.

– Погоди, мать! – остановил её жестом руки Ярополк. – Говори, Фёдор! Как сведал, что, от кого?

– В обчем, мыслит круль Генрих соузиться со князем Всеволодом. Чтоб вместях, с двух сторон, на угров ударить!

– Вона как! – воскликнул боярин Лазарь. – Да верна ли сия весть?!

– Верна, боярин. – Радко презрительно усмехнулся.

– Сказывай, как добыл её! – потребовала нетерпеливо Гертруда.

– Да, светлая княгиня, в обчем, тако дело было. Ну, приехал я в Киев… На дворе постоялом, где Адальберт сей с прислугою поселились, встретил одного клирика121. Вельми до вина и ола охоч оказался. Ну, за чарою у его и выспросил всё. Клирик тот – лицо доверенное бискупа. Обо всех еговых делишках ведает.

Гертруда, не удержавшись, фыркнула от смеха, представив себе пьяного латинского попа в обществе молодца Радко.

– В обчем, хочет круль Русь с уграми стравить, ко своей выгоде, – продолжал Радко. – Ну, князья наши, Всеволод и сын его, Владимир, сперва загорелись было мыслию сей, но потом поостыли, помозговали, боярина Чудина к уграм послали. Но, слыхал я, рати они наготове держат.

– И хочется, и колется, стало быть. – Гертруда задумалась.

– Надобно круля Угорского Ласло упредить. Он нам – друг и соузник, – предложил Ярополк. – Еже что, поможет.

Гертруда с сомнением закачала головой.

– Успеешь, – обронила она и тут же со злостью добавила: – А племянничку еговому, Коломану, не верую я! Волк затаившийся! И мамаша его полоцкая – стерва! Не ведаю я, сын, как нам быть! Фёдора вот в Угры пошлём. Разведает всё, как там у них.

– Енто мы сделаем! – заявил, как всегда, уверенный в себе Радко.

– Я же в Киев ныне отъеду. На божницу строящуюся поглядеть надо, гробу отца твоего поклониться, – молвила Гертруда, обращаясь к сыну. – Давно в Киеве не была.

Свещание в горнице было окончено. Радко исчез за дверями, вслед за ним поднялся, отвесив князю и княгине поклон, Лазарь. Ярополк ушёл отдавать распоряжения отрокам и гридням. Гертруда осталась в горнице одна. Долго сидела на скамье, смахивала с глаз слёзы.

Киев… молодость цветущая её… Куда всё ушло? Куда пропало? И как быстро!

Глава 15

Тёмная ночь повисла над Лугой, на речных волнах желтело отражение полной луны. Тусклая серебристая полоска тянулась к городским вымолам122. Лёгкий ветерок приятно обдувал лицо.

Мечник Радко, только что простившийся с Воикином и Уланом, вывел на водопой коня. Долго стоял, смотрел, как жадно пьёт верный скакун речную воду, улыбался, думал, и мысли его далеки были и от серебра Ярополкового, лежащего в калите, и от угров, к которым предстояло ему сейчас ехать, таясь от Всеволодовых и немецких соглядатаев.

Воикин давеча угощал его в своём доме, учинял пир, во время которого представил Фёдору свою сестру Радмилу. Спору нет, хороша волынянка – личико светлое, стан тонкий, голосок милый. Намекал ратный товарищ – ожениться бы тебе, Радко. Которое уж лето во Владимире, в дружине Ярополковой, а так никого себе и не присмотрел. Погляди окрест – почти все сверстники твои женаты, чад имеют… Ты же бобылём живёшь. В доме у тя пусто, да и бываешь ты тамо редко, боле в гриднице, средь молодших дружинников, ночи проводишь. Остепениться надобно тебе, друг.

Понимал хорошо Радко Воикина, видел, что и девки, и посадские, и дочери боярские засматриваются на него, замечал, как Радмила смущённо краснеет и тупит взор, но…

Голубые очи княгини Ирины снятся ему едва не каждую ночь. Как встречает её в тереме княжом, дыхание перехватывает, цепенеет тело, сам не свой становится дружинник.

В первый раз обратил он на неё внимание во время лова. Стреляла Ирина из лука белок, и после каждого удачного попадания громко хлопала в ладоши и смеялась. Он, Радко, нёс тогда во главе отряда ратников охрану княгинь, старой и молодой. Чтоб зверь какой невзначай не выскочил из пущи, чтоб кони не понесли, чтоб ничто и никто коронованных особ не напугал и не мешал им наслаждаться охотой.

– Я попала! Попала! – восклицала молодая женщина.

В голубых, как озеро, глазах её читался восторг. Очарованный, Радко стоял, прислонившись к стволу патриарха-дуба, и не в силах был оторвать от златокудрой красавицы очей. Смотрел на её веселье, видел кривую усмешку Гертруды, прислужниц-немок, стелющих на лесной поляне кошмы, но словно ничего, кроме неё одной, не замечал вовсе.

Потом она вдруг подъехала к нему, ловко спрыгнула с лошади, спросила:

– Ты – Фёдор, да? Я встречала тебя у нас в терему… Что ты такой грустный? Всем весело… Удачные ловы сегодня.

Радко через силу улыбнулся ей.

– Да, удачные… Радуюсь вместе с тобой, княгиня…

Слова были глупы и пусты. Но что иное мог он ответить?

После, когда возвращались они с Ярополком из похода на диких ятвягов123, гнали по дороге пленных – злобных язычников в звериных шкурах, обутых в грубые кожаные сандалии, вылетела им навстречу всадница в развевающейся на ветру багряной мятелии и в парчовой шапочке с собольей опушкой. Круто осадила перед Ярополком скакуна, прыгнула с громким смехом князю на руки, обвила руками шею.

– Люблю… – шептали уста. – Горжусь тобой… Ты – лучший муж, лучший воин…

Радко стоял неподалёку, тупил очи в землю. Слышал он её слова, видел, как она любит, понимал, что безответно его чувство.

Запрокинув назад лебяжью шею, всем телом содрогаясь от смеха, Ирина ни от кого не скрывала своего счастья, своей радости, своей любви.

Ворчала что-то недовольно Гертруда, завидовали князю молодые гридни, восхищались красотой молодой княгини степенные бояре, а в сердце Радко она одна поселилась и хозяйничала, словно у себя дома. И никуда не деться было ему от этого наваждения, от бедового своего неразделённого чувства. Знал, что добром это не кончится, старался отвлечься, брался за самые трудные поручения, за самые запутанные дела, исполнял их толково, но когда возвращался во Владимир, снова чуял, как бьётся с отчаянием в груди сердце. Надо было что-то с этим делать, но что, молодой мечник не ведал…

Он не спеша взобрался на коня, ласково похлопал его, тронул поводья. Застучали по шляху копыта. Ждал впереди отрока Радко очередной опасный путь.

Глава 16

Седьмицу целую гуляла залитая вешним солнцем Тмутаракань. Реками многоводными лились меды и вина, на дворе перед княжескими хоромами рядами стояли широкие дубовые столы с яствами. Кормили всех желающих, без разбора, будь то боярин, купец тороватый или простолюдин. Рыба разноличная, копчёная, вяленая и жареная, виноград, фрукты заморские, сладости аравитские, каши, острый горский кебаб – чего только здесь не было. Пировали шумно, на широкую ногу. Не поскупился князь Давид Игоревич на угощения, не скупились и гости его на добрые слова, поднимались, говорили пышные здравицы.

Праздновал Игоревич свадьбу свою, отмечал союз и дружбу с горцами – касогами. Светилась счастьем невеста его – дочь Идара, Лашин, под красным платьем её, перехваченным на бёдрах лентой-поясом, проступали крутые, словно у мужа, плечи. Женщина-воительница, охотница, поленица124! Такими, наверное, были сказочные амазонки. Такова была Марья Моревна в русских сказаниях, о коей вещали древние руны, силу и красоту коей воспевали песнетворцы-гусляры.

И имя христианское получила касожинка – Мария, как будто, воистину, в честь сказочной поленицы. Показывала всем молодая княгиня свою радость, улыбалась легко и беззаботно, из-под короткой верхней губы её выставлялись маленькие белые зубы. Лишь когда бросала взор касожинка на сидящего рядом с Давидом одетого в праздничный багряный кафтан с золотым узорочьем Володаря, словно тень набегала ей на чело, тотчас супилась она недовольно.

«А тебе что здесь надобно? Помешать счастью моему хочешь?» – говорили прекрасные глаза, синие, будто перезрелые сливы.

В них читал Володарь затаённую злобу, видел сполохи грозовые, пронзающие тьму южной ночи. Становилось не по себе. Что-то надо было с этим делать. Но что? Или кажется ему всё это? Вина вкусил излиха, вот и мерещится всякая чепуха!

Он поднимал очередную чару, пил за красоту невесты, смотрел на её головной убор, на убрус, перехваченный узорчатой повязкой с вкраплениями дорогих самоцветов. Самоцветы горели праздником, а глаза… Нет, это морок какой-то!.. Отмёл Володарь прочь мысль лихую и гадкую… «Что я ей сотворил? Какое лихо?» – простучало в голове.

Но вино почему-то стало горьким. Неприметно выплеснул он очередную чару за ухо.

О том, что ощущения его верны, узнал несколько позже. Пока же, как только спустился на Тмутаракань очередной вечер и высыпали на чёрное небо мириады звёздочек, поспешил он в свои покои. С особым тщанием проверил сегодня стражу, у каждого гридня осмотрел копьё и саблю, наказал ни на миг не терять бдительности.

«Что со мной? Почему так стучит сердце? И вино… Ужель… Отравить меня хотел кто?!»

Он зачерпнул ковшом воды, промыл горло, сплюнул. Вытянулся на просторном ложе, положил рядом с собой меч в ножнах. До рассвета Володарь не сомкнул очей, всё лежал и прислушивался к звукам за дверями покоя.

Вот ударило било125, раздались голоса стражи на крепостной стене, вот кот запрыгнул на постель и устроился у него в ногах, вот гридни Игоревича о чём-то негромко беседуют с его воинами. Кажется, толковня идёт о заморском вине и о горских жёнках.

«Надо отвлечься, выбросить эту глупость из головы! Игоревич – мой ратный товарищ, друг! Но… Если Ратибор был прав… Опытный боярин, разбирается в людях, ведает, кто из князей чего стоит… Заутре пойду к Таисии… Она успокоит… Или нет… Зачем её впутывать?.. Велю позвать ту пышногрудую блудницу-армянку. С ней, наверное, будет весело… Легко и весело».

Рассвело. Володарь поднялся, разминая уставшее после череды пиров тело, зевнул и перекрестил рот. Растворил дощатые ставни, выглянул во двор. Чей-то гужевой конь мирно щипал травку возле одного из столов. Громко храпел рядом с ним толстопузый боярин, неподалёку отрок Юрий Вышатич, видно, здорово захмелевший, силился поднять голову с лавки. Тут же сидел торговый гость из Корчева, тупо уставившись на опустевшую чару и бормоча себе под нос какую-то срамную песенку.

Под столами шевелились холопы, подбирающие объедки.

Упившихся до состояния риз было много. Одно приметил Володарь: среди пьяных – ни одного касога и хазарина. Греки были, но в основном позволяли себе валяться под столами и лавками свои, русичи. Становилось за них обидно, стыдно, подумалось с сокрушением: «Что же это мы, яко свиньи, ведём себя?! И всегда ведь так было, со времён древних скифов и росомонов126!»

Взяв с собой двоих гридней, выехал Володарь за ворота. Стрелой промчался верный конь вниз, к городским вымолам, рванул вправо. Долго неслись вершники по пустынному в этот час берегу. Мимо проплыл хазарский конец, за ним следом – слобода армянских купцов и рыбацкие выселки с гигантскими чанами для засолки рыбы.

Когда впереди показалось широкое устье Гипаниса, Володарь круто осадил скакуна. Бросив поводья гридню, он сорвал с плеч рубаху и ринулся в воду.

Тело обдало холодом, будто сотни игл впились. Студёна была поутру черноморская водица. Широко, вразмашку, вздымая брызги, поплыл Володарь вдаль от брега. Понемногу тело привыкло к воде, дрожь прошла. Он перевернулся, лёг на спину, смотрел пристально на ярко-голубой небосвод. По тёмной, заходней стороне плыли густые кучевые облака, в остальном же небо было чистым, как камень сапфир. Тонула в безмерной глади одинокая утренняя звезда. Опять стало холодно, над морем поднялся ветерок. Зарябило, заплескали у берега волны. Володарь поплыл обратно, стремглав выбежал на золотистый песок. Гридень услужливо подал князю цветастый рушник. Растеревшись докрасна, Володарь набросил рубаху и вскочил в седло. Теперь они поехали шагом, удаляясь от берега. Вскоре перед ними выросли две старинные каменные статуи.

«Бог Санерг и богиня Астарта. Им поклонялись язычники – древние греки и синды, кои жили тут тысячу лет назад. Астарта – богиня любви. Говорят, ей и поныне поклоняются местные блудницы. Отголоски старых преданий… А как у нас, на Руси?.. Богиня Мокошь стала Параскевой Пятницей, Волос – святым Власием, громовержец Перун – пророком Ильёй. Так устроен мир. Люди медленно меняют свои представления, трудно отказываются от веками сложившихся заблуждений…»

Он смотрел на огромное изваяние бесстыдно обнажённой женщины с коровьими рогами на голове.

«Рога означали плодородие. Астарте поклонялись жёнки, жаждущие иметь ребёнка – так, кажется, было у древних. Мне, христианину, не стоило б на неё глядеть… О чём это я? Я хотел идти к Таисии? Время ли? Что-то нету желания… Она стала странной в последнее время. Видно, понимает, всё понимает… Мне ведь тоже нужна жена, как и Игоревичу…»

Князь обернулся к гридням и отрывисто приказал:

– Скачем в крепость!

Бодро бежали резвые кони. Вдали виднелась залитая солнечным светом Тмутаракань.

Глава 17

Нежданно-негаданно однажды вечером Халдей привёл к Володарю хазарского старосту Вениамина. Пожилой седобородый хазарин низко склонил перед князем голову.

«Экий неприятный старикашка! По всему видать, злой и жестокий! И лебезит, равно как и Халдей», – пристально рассматривал Володарь испещрённое морщинами лицо Вениамина.

Карие глаза старосты беспокойно бегали, на Володаря он бросал короткие взгляды исподлобья.

– Спешим сообщить тебе, светлый княже! Плохие дела могут произойти в городе, – хрипел Вениамин. – У тебя могут возникнуть большие трудности.

– Объясни, в чём мои трудности? – Володарь почувствовал, как сердце его тревожно забилось.

Вмиг вспомнилась хищная улыбка Лашин-Марии.

Вениамин, поднявшись с колен, устроился на лавке. Халдей поместился невдалеке сбоку.

– Имеем верные сведения. Жена князя Давида, нечестивая касожинка, нашёптывает своему супругу в уши коварное. Требует, чтобы князь Давид избавился от тебя и правил Тмутараканью один. Издевается над ним, именует «полукнязем» и «полумужчиной». – Хазарин говорил свистящим шёпотом, и слова его звучали как-то особенно зловеще. – Её отец Идар готов помочь князю в этом мерзком деле.

– Откуда такие вести? И верны ли они? – Володарь нахмурился.

– Не сомневайся. У нас всюду есть свои люди. Услыхали, выпытали.

– И что же вы предлагаете? Как мне теперь быть? – Князь встревоженно посмотрел на молчавшего доселе Халдея.

– Ничего не бойся, светлый князь, – прошептал Вениамин. – Просто мы хотим, чтобы ты всё знал.

– Доверься нам, – негромко добавил наконец вступивший в разговор Халдей. – Мы постараемся избавить тебя от этой неприятности. И как можно скорее. Положись на нас, и опасность минует тебя.

– Просто будь более осторожен, чем обычно. Просим также: никому ни слова о нашей встрече.

Вениамин выразительно приложил палец к устам.

– Минует несколько дней, и всё разрешится, – молвил он, сложив на груди руки. – Дозволь нам уйти.

…Долго сидел в горнице ошарашенный известием Володарь.

«Что они делать станут? Почему говорят, ждать несколько дней? Что умыслили? И правда ли то?»

Вспоминая давешние взгляды Лашин, сын Ростислава почти не сомневался в верности сказанного хазарами. Почему они это говорили, тоже понимал прекрасно.

«Боятся, что Давид станет опираться на касогов и ясов, что прижмёт хазарскую общину города, подчиняясь воле своих новых родичей. Вот и держатся потому за меня, за мою дружину», – размышлял Володарь.

Он отказался от назначенной на следующий день охоты на вепря в устье Гипаниса, сославшись на нездоровье. Игоревич долго упрашивал его, удивлялся:

– Да чего ты, брат? В чём кручина твоя? Верно, тож тя оженить нать!

Он раскатисто хохотал, и Володарь, глядя на Давидово веселье, уже начинал сомневаться: а не врут ли чего, не выдумывают ли Вениамин с Халдеем?

– Извини, брат. Давеча в море поутру искупался, горло чего-то болит, – ответил он Игоревичу. – Отварами тёплыми полечусь, пройдёт, чай, хвороба.

– Ну, как знашь. – Давид со вздохом пожал плечами.

Из окна ложницы Володарь видел, как из ворот Детинца выехала вереница всадников. Впереди, рядом с Давидом, голубел плащ молодой Лашин. Узнал он её только по этому плащу-корзну, ничем не отличима была могутная богатырка от окружающих её дружинников. Тот же ромейский чешуйчатый доспех (тяжёлый ведь, не наша русская кольчуга), шелом с наносником, бармица127 кольчатая падает сзади на плечи.

Умчались вдаль всадники. Володарь обошёл все дворцовые палаты, строго осмотрел каждого отрока и гридня.

«К бою словно готовлюсь! Боже, что же происходит здесь, в самом деле?! Просвети мя, Господи!» – В душе царили тревога и какая-то опустошённость.

Он посетил храм Богородицы, постоял на коленях у отцова гроба, в мыслях прося поддержки. И почему-то неудержимо захотелось ему в эти медленно тянущиеся часы бросить Тмутаракань с её златом и серебром и воротиться на родную Червенщину. Они с братьями ещё поборются за столы! А этот южный город, многоликий и чужой – зачем он ему? Здесь непрестанно грозит опасность, за спиной плетутся дьявольские козни, в которых так легко можно запутаться. Запутаться и погибнуть, как отец!

В вечерних сумерках к нему пришёл Халдей. Конь его был весь в мыле.

– Скорбная у меня весть, светлый княже, – проговорил он усталым голосом.

– Что?! Что случилось?! Сказывай скорей! – вскричал Володарь.

Глаза хазарина хитровато блеснули в свете свечи.

– Молодая княгиня… Мария… Её нашли мёртвой на берегу Гипаниса…

– Что?! – Володарь едва не содрогнулся от ужаса.

– Ясская стрела… Такие стрелы только у них есть… – продолжал сбивчиво рассказывать Халдей. – Пронзила ей горло… Она была одна… Никто не видел убийцы… Княгиня ускакала вперёд, увлечённая ловом… Захлебнулась кровью… Князь Давид… Он сходит с ума от горя… Велел воеводе… немедленно вести дружину на горные селения ясов… Хочет отомстить.

– Коня мне! Вборзе! – распахнув двери, крикнул Володарь стражу-гридню.

– Подожди, светлый княже! Не надо коня! – встрепенулся Халдей. – Умоляю тебя! Закрой скорей дверь!

Только сейчас, в эти мгновения до Володаря окончательно дошло, что же произошло.

Отменив приказ, он устало рухнул на лавку.

– Вы, стало быть, содеяли? – уставился он на лукаво улыбнувшегося хазарина.

– Опасность для твоей жизни, князь, миновала, – тихо промолвил Халдей. – Отныне никто не сможет тебе угрожать. Князь Давид не осмелится идти против твоей воли. Рассорится с ясами и касогами, будет слушать тебя и нас. Без твоих воинов он ничего не сумеет сделать. Разорит один-два горных аула, накличет на себя гнев варваров-ясов, и только.

Володарь оцепенело впился руками в подлокотники княжеского стольца. «Вот каковы, выходит, Вениамин с Халдеем. Пошли на убийство. Хотят, чтобы мы с Давидом… были в их воле… И я… Я не догадался сразу… Да если б и догадывался… Меня ведь поставили в известность… Я тоже виноват… Выходит, ответил… Упредил удар… с их помощью… Что ж, получается, я убил молодую жёнку! Она нашёптывала Давиду на меня? Верно, с чужого голоса. Может, ни в чём не виновата, а я… Позволил с ней расправиться… Господи, сколь я мелок и ничтожен!»

На глазах Володаря блеснули слёзы. Лицо Халдея выразило глубокое изумление.

– Ты не рад, светлый князь? – осторожно спросил он.

– Чему ж тут радоваться? Молодая княгиня погибла. – Володарь развёл руками.

«Как хорошо он скрывает свои чувства! – про себя восхитился хазарин. – Настоящий князь! И сразу всё понял! Вот такому и хотелось бы служить».

Слёзы княжеские принял Халдей за лицемерие. Вскоре он удалился, напоследок расстелившись в поклоне.

Ночь эту Володарь провёл в церкви. Стоял снова в приделе перед гробом родителя, лил слёзы и молил Господа и Матерь Божью о прощении. Уста шептали:

– Не хотел, не хотел аз!

Кто-то неведомый с высоты горней словно бы сурово возражал ему: «Не хотел, сказываешь?! Не делай вид, что не знал, не догадывался! Почему не поговорил с Давидом и с молодой княгиней, не молвил в открытую, что тебе ведомо?! Себя защищал?! Да, себя! А о сгинувшей душе молодой не помыслил! Не спас её от заблуждений гибельных! Ведь мог! Бросил бы, в конце концов, Тмутаракань эту да подался б на Русь, к братьям! Так нет же! Выходит, власть терять не восхотел?! Хазарам порешил довериться?! Вот и кайся теперь и лей слёзы горючие!»

Покоя душевного Володарь обрести так и не сумел.

Глава 18

Дом Таисии, когда Володарь снова явился к ней, пустовал. Привратник-грек грубым голосом ответил ему:

– Уехала госпожа! В Корчев! Когда приедет? Думаю, никогда! Надоел ей наш шумный город. Ищет покоя!

В прошлый раз вроде бы они расстались по-доброму. Всю ночь провели в страстных поцелуях и совокуплении. Ничего не говорила Таисия о том, что собирается уезжать.

«Что-то случилось, верно. Бык этот ничего не скажет, если даже и ведает. Что ж делать?»