Сокровища горы Монастырь

Художник Макс Олин

© Ханин М.И., 2019

© ООО «Издательство «Вече», 2019

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2020

Сайт издательства www.veche.ru

Предисловие

Семнадцать лет назад я, тогда еще молодой человек, возвращался в Щебетовское из первого в своей жизни учительского отпуска. В Барнауле я навестил в краевой больнице своего коллегу, Сухарева Вениамина Тихоновича, который опекал меня, начинающего педагога, и который тем летом попал в какую-то передрягу.

Увидев его, я обмер. Боже, как он переменился за два месяца, что мы не виделись! Черты иссохшего, пожелтевшего лица заострились, как у покойника, запавшие глубоко глаза стали тусклыми. От него пахнуло дыханием смерти. Мне почудился даже трупный запах. Преодолев растерянность, я преувеличенно бодро поприветствовал коллегу.

– А, Михаил Иванович! – услышал я его слабый голос. – Очень… Очень приятно… Вы-то мне и нужны…

Он не обратил внимание на фальшь в моем голосе и поведении. Или не счел нужным обращать… Или на краю жизни уже не осталось на это ни сил, ни времени, ни желания.

– У меня для тебя, Михаил Иванович, подарок, что ли… – собравшись с силами, тихо и медленно выговаривая слова, продолжил он. – Дневник… Одного моего знакомого… О событиях этого лета… Отличный материал для романа… Я знаю – вы увлекаетесь… Читал в «Алтае» ваш рассказ… Неплохо… Честное слово… Откройте тумбочку!

Я молча наклонился и извлек из тумбочки две общие в роскошных малиновых обложках и три обыкновенные школьные тетради.

– Вообще-то я выпросил их у Валерия для себя… Надеялся – выкарабкаюсь… Но теперь ясно – не судьба… Даже и начать не успею, – вздохнув, пожаловался он и прибавил: – А вот у тебя все еще впереди. Дерзай! Впечатляющий, повторю, материал… Будет жаль, если он за невостребованностью угодит в мусорную корзину… Или будет валяться где-нибудь в письменном столе… Ведь это дневник… героя нашего… ельцинского времени…

Последние слова прозвучали очень торжественно. Вообще-то до сей поры я считал самого Вениамина Тихоновича героем нашего времени. Не жалуясь, не ропща на многомесячные задержки заработной платы и ее размер, он «сеял разумное, доброе, вечное». И никогда его личные проблемы и бытовая неустроенность не отражались на детях. Никогда! «Делай что должно, и будь что будет!» – его кредо. Я поспешил высказать свое мнение вслух. Вениамин Тихонович замер. На солнце отразилась душевная боль.

– Ну какой я герой? – после затянувшейся паузы нашел в себе силы усмехнуться он. Говорить ему было тяжело, но я почувствовал, что коллеге вдруг захотелось выговориться.

– Надо мной многие смеются… – продолжил он после очередной тягостной паузы, – считают чудаком и неудачником… И для этого… есть все основания… Вот умру – оставлю Сонечку с Гришей и Ванечкой без гроша… А вообще, без крайностей, я – рядовая жертва смутного времени… Переломной эпохи… Если хотите, либерального геноцида… Всего лишь один из того миллиона россиян, что, говорят, ежегодно сводят счеты с жизнью, оставшись за ее бортом…

Это процесс, так сказать, естественный… Точнее, естественный отбор… Строго по Дарвину… Не приспособившиеся к изменившимся условиям особи вымирают… Как динозавры…

Дело поставлено на конвейер. И скоро нас не станет совсем. Ничего тут не попишешь… зверей или птиц каких редких хоть в Красную книгу заносят, оберегать начинают. Заповедники, заказники и тому подобное… А вот мы обречены сейчас на наше время… Хотя мы – хорошие люди. Да что теперь говорить об этом… Нет, речь не обо мне… О Валерии… Он настоящий герой нашего времени…

– А как он выглядит, ваш герой? – спросил я, воспользовавшись возможностью переменить тягостную для него тему.

– Красавчик! Темно-русые волосы, выразительные синие глаза, точеный нос, ямочки на щеках… Улыбнется – как рублем подарит… Высок, строен, силен… Мастер спорта по дзюдо… – слабо улыбнулся Вениамин Тихонович. – Когда он, слегка заспанный, в одних шортах вылез из палатки и подошел к нам познакомиться, мне показалось, что это Аполлон спустился с горы Олимп… Воплощение мощи, мужества, красоты.

Бабник, хохмач… Умен, наблюдателен, несуетлив… Смел, но осмотрителен… Всегда готов прийти на помощь… Обожает малиновый цвет. А впрочем, сами узнаете…

Да… В школьных тетрадях – рассказ Валерия… «Георгий и Анастасия»… И мои фельетоны… «Виват демократия!», «Сирены»… И рассказ… Можете присовокупить, э… к роману… На ваше усмотрение…

Силы как-то резко оставили его, а голова откинулась на подушку. Было ясно, что человек до конца исполнил свой долг. В очередной раз! Сделал, что должно… Всю дорогу разговор с Вениамином Тихоновичем не выходил у меня из головы.

– Ну какой я герой? Вот умру – оставлю Сонечку с Гришей и Ванечкой без гроша… – звучали беспрестанно в ушах и сердце его слова. – Вот умру – оставлю Сонечку с Гришей и Ванечкой без гроша… Вот умру…

И мне стало страшно… за свое собственное будущее. Я вдруг отчетливо осознал, что, связывая свою жизнь со школой, и сам повторяю судьбу бедного Вениамина Тихоновича со всеми вытекающими последствиями… Наступаю на те же самые грабли.

– Хватит игрушек! – твердо сказал я самому себе по приезде в Щебетовское и спрятал тетради в дальний ящик письменного стола. – Забудь и про школу, и про рассказы, и про романы. Это баловство, игрушки. Вениамин Тихонович доигрался уже!

Вскоре я оставил школу и занялся торговлей. Жизнь «челнока» тоже не сахар. Хорошо там, где нас нет. Но ни разу за эти годы я не пожалел об уходе из школы. Ни разу! Даже сейчас, когда образование вроде бы стало одним из национальных проектов.

Не так давно я случайно наткнулся на те самые тетради, подаренные мне много лет назад Вениамином Тихоновичем, испытал угрызения совести и решил наконец выполнить его просьбу. Посмертно…

Что у меня, вернее у нас с Валерием, получилось – судить вам. В любом случае я согласен с покойным педагогом – это дневник героя того, ельцинского времени…

И еще! Вениамин Тихонович не настаивал, но, помнится, я почувствовал тогда, что для него важна публикация и рассказа Валерия, и своего собственного, но особенно фельетонов «Виват демократия!», «Сирены» в качестве приложения к роману. Ведь это то немногое, что после него осталось… Да будет так!

Глава 1

Я куплю тебе дом

Раннее утро. Еще толком не рассвело. Холодно. Над горой Монастырь загорается бледно-алая полоска зари. Над рекой и лугом клубится густой туман.

– Я куплю тебе дом / У пруда в Подмосковье, – доносится из тумана чей-то ликующий голос. Певец отчаянно фальшивит. От холода у него зуб на зуб не попадает. Но это нисколько не портит его настроения.

– И тебя приведу / В этот сказочный дом, – горланит он. – Заведу голубей / И с тобой, и с любовью / Мы посадим сирень под окном.

Чуть позже в клубах тумана, в траве по грудь, мокрый от росы с ног до головы, появляется и он сам. На берегу реки певец останавливается у огромного черного камня, сбрасывает с плеч тяжелый рюкзак, сдвигает на затылок темно-синюю фетровую шляпу и, самодовольно ухмыляясь, закуривает.

Это высоченный молодой человек, узкий в плечах, болезненно бледный, с сияющими маленькими голубенькими глазками, тонкими синими губами и постоянно трясущимися руками. Выдыхая дым, он отводит руку с папиросой далеко в сторону, на лице его отражается блаженство.

– Я сделал это! Я сделал это! Мужик сказал – мужик сделал! – возбужденно повторяет он в паузах между затяжками. – Я – хозяин своей судьбы, я – кузнец своего счастья. Все страшное позади. Впереди свобода, богатство, Настенька!

Ему нужно перебрести через реку, но страшновато сунуться в студеную воду. Это заставляет его залиться счастливым смехом: такое пережил, а холодной воды боится. Отбросив окурок, юноша достает из кармана плитку горького шоколада, разворачивает обертку, аккуратно отламывает трясущимися тонкими длинными пальцами кусочек и смакует его, прикрыв глазки. Насладившись шоколадом, он прячет оставшуюся часть назад в карман, закуривает вторую папиросу и углубляется в воспоминания, оттягивая форсирование водной преграды и ликуя от предвкушения грядущего триумфа.

Он влюбчивый человек и начиная с третьего или четвертого класса постоянно в кого-нибудь влюблялся. В школе – исключительно в отличниц. Они представлялись ему не такими, как он сам: необыкновенно умными, необыкновенно нарядными, необыкновенно красивыми. Словом, какими-то неземными существами. Наверное, и в туалет не ходили…

Галя – его первая настоящая взрослая любовь… Живет она недалеко отсюда, в Тихоновке. Все лето прошлого года он изо дня в день носил ей цветы и стихи в магазин, становился на колени, объяснялся в любви, делал предложения. Галя отвергла его. Она много уже лет ждала своего принца на белом коне – какого-то каратиста из Барнаула. Он не в обиде на нее.

А весной появилась Настя. Солнечный лучик. Он ожил, снова влюбился, возможно, влюбился и ожил. Они такие разные. Галя – статная смуглая красавица. Настя – юная хрупкая блондинка с бездонными синими глазами. Галя – некрасовская девушка: «Коня на скаку остановит…» Настя – тургеневская. Она такая беззащитная.

И еще Настя – единственный (мама умерла) на земле человек, который любит его, верит в него, и для нее он готов свернуть горы. И свернет! Уже в ближайшем будущем он осыплет ее серебром и золотом. Хорошо бы еще и подкатить к крыльцу любимой на легендарной золотой карете Акинфия Демидова, якобы спрятанной где-то в Мурзинской горе. Сколько раз она снилась ему во сне! Увы, такой кареты не существовало.

На заводах Акинфия Никитовича никогда не выплавляли золото. Это неоспоримый факт. И даже если бы промышленник и пожелал оставить после себя клад, то он спрятал бы его не на Алтае, куда ненадолго приезжал один или два раза в жизни, а в Невьянске, где прожил более сорока лет. В подвалах знаменитой наклонной башни, например.

Жаль! Было бы здорово промчаться этаким чертом по Щебетовскому на золотой карете. Эта мысль настолько захватила воображение молодого человека, что он тут же закурил третью сигарету и погрузился в сладостные мечты…

Начало сентября, чудный солнечный денек. В зелени деревьев уже проглядываются желтые и оранжевые краски. По главной улице Щебетовского, улице Ленина, гарцует легкой рысцой тройка вороных красавцев-жеребцов, запряженная в золотую карету.

– Динь-динь! – заливаются чудным звоном под дугой золотые и серебряные колокольчики. – Динь-динь!

У школьной ограды важный, с окладистой бородой кучер, одетый в золотистого цвета ливрею, останавливает тройку. Открывается дверца, и он, Евгений Чернов, в строгом черном свадебном костюме с роскошным букетом выпрыгивает из кареты, взбегает на крыльцо школы и заходит в ее кабинет. Двадцать пар детских глаз завороженно глядят на него. Настенька, его Настенька, роняет мелок и оседает на пол. Он успевает подхватить ее и…

Истошный стрекот сорок на той стороне луга возвращает его к действительности. Оглянувшись, молодой человек помертвел от страха. Там, в клубах тумана, ему померещилась неясная человеческая фигура.

Пытаясь подавить панику, ругая себя за неосторожность и медлительность (сначала разорался, идиот, а потом размечтался!), он юркнул за камень и, помедлив, осторожно выглянул из-за него. Нет, не померещилось: мощная атлетическая фигура снова мелькнула в клубах тумана и подалась вперед, припадая на левую ногу.

Сомнения не оставалось – за ним следили. Молодой человек навалился грудью на камень. Сердце стучало так сильно, что стук этот, наверное, слышал следящий за ним монстр.

Он узнал его. Это был Анатолий Георгиевич Храмцов. В прошлом году молодой человек попросил у него помощи. Тот пообещал, но не помог. Хуже – он сдал его бандитам. Да он и сам бандит… Сейчас все борцы, боксеры и качки – бандиты. И вот он снова встал у него на пути.

– Как же так? – бормотал молодой человек, пытаясь прикурить трясущимися руками очередную сигарету. – Ведь я предусмотрел все! Когда мы проезжали Тихоновку, не светилось ни одно окно, на улице не было ни одной живой души. Неужели он знал, что я появлюсь именно здесь? Да какая теперь разница?

И что делать? Бежать в Тихоновку? От хромого, хоть он и хромой, и здоровый не убежит. А он семь месяцев провалялся в больнице и едва переставляет ноги. Спасаться на той стороне реки – результат тот же… Как же так?

Его безудержная радость и самоуверенность мгновенно сменились на столь же безудержное отчаяние.

– Это конец! Гриша нашел бы выход, а я не боец. И не хозяин своей судьбы, и не кузнец своего счастья. Я – неудачник! И снова проиграл. От судьбы не уйдешь, – шептал растерянно молодой человек. – Ах, зачем я не попросил помощи у дяди Валеры? Ведь собирался! Он – калач тертый и все бы устроил, как надо. Ах…

Но жалеть о чем бы то ни было было поздно. Осознав это, молодой человек вдруг успокоился. Он, шахматист, не исключал и подобный вариант развития событий и знал, что предпринять. Он не смог победить судьбу, но по крайней мере умрет как боец. Как Митя!

– Сейчас забреду в Зеленую, напротив Зуба Дракона, – решил молодой человек. – И прости, Настенька! Я старался… Не получилось… Не судьба… Из того водоворота и без рюкзака никто не выплывал.

Он всхлипнул, закурил, выбросил пустую пачку. Подумал, снял с запястья компас и отбросил его в сторону.

«Гриша найдет – догадается, что случилось, – подумал он, тоскливо оглядев в клубах тумана гору Монастырь. – Вот и все! Осталась последняя сигарета и последняя песня. Вот и все…»

Он взвалил рюкзак на плечи и шагнул к реке.

– Мало шансов у нас, / Но старик-барабанщик, / Что метает шары, / Управляя лотом, – пел молодой человек, подвигаясь к воде и рыдая оттого, что у него не осталось ни одного шанса. Что ни любимой, ни дома, ни золота, ни серебра – ничего уже не будет. Ни-че-го! Ему снова припомнились сияющие глаза Настеньки, и он зарыдал еще сильнее, не переставая выдавливать из себя слова песни:

– Мне сказал номера, / Если он не обманщик, / На которые выпадет дом…

Дневник В. Корнева. 1999 г. Возвращение в юность

Давно уже собирался я вырваться на недельку-другую из осточертевшего Барнаула на свою малую родину в Тихоновку, встретиться со своей первой любовью, родственниками, друзьями, сплавиться по реке Зеленой, спуститься в пещеры горы Монастырь, да все как-то не получалось. И только когда первая моя любовь, река Зеленая и гора Монастырь стали мне сниться по ночам, я понял – дальше медлить нельзя.

И сразу же, еще с зимы, стал готовиться к поездке. Помимо подарков всем и вся, резиновой лодки, палатки, спиннинга, блесен, бинокля, карабина я купил и две общие тетради в роскошных малиновых обложках (обожаю малиновый цвет, даже машина у меня малинового цвета). Я вознамерился вести в Тихоновке дневник и запечатлеть на бумаге каждый миг моего пребывания на малой родине.

Однако в суматохе первых дней времени для дневника как-то не находилось. Но не было бы счастья, да несчастье помогло. Я вдрызг разругался со своим дядькой (подробности потом), демонстративно покинул его дом и вот только что поставил свою палатку на берегу Зеленой. И здесь, в тиши, сразу вспомнил про дневник. Не только из-за ностальгии. Здесь затевается что-то… неоднозначное.

Но обо всем по порядку. Сегодня утром я подвез свою подружку до магазина (она работает продавщицей), поцеловал и отправился искать место посимпатичнее для дальнейшего проживания. В паре километров за Тихоновкой я оставил машину и двинулся дальше пешком.

Светлая радость и умиротворение переполняли меня. Я медленно брел вдоль реки редким сосновым леском, время от времени замирая от восторга перед совершенством и красотой природы. Поначалу мне показалось, что подобной красоты я не видел никогда в жизни. Чуть позже, как-то неожиданно сам собой запустился процесс узнавания.

Впереди, мнилось мне, Тихонов луг. Когда-то, по преданиям – чуть не триста лет назад, там поставил свой дом не то демидовский рудознатец, не то демидовский углежог Тихон. Дом этот простоял на берегу Зеленой почти двести лет, а луг и до сей поры зовется Тихоновым. Позже и образовавшаяся неподалеку деревенька стала называться Тихоновкой. Другое, еще более древнее предание гласило о том, что еще до появления Тихона в тех местах стояла не то пустынь[1] раскольников, не то скит[2], и деревенька изначально именовалась не Тихоновкой, а Пустынкой.

И сразу нахлынули воспоминания. Напротив того места, где когда-то стоял дом Тихона, должна быть шивера, брод, перекат, где можно перебрести через реку. Когда-то, отправляясь блудить по пещерам горы Монастырь, мы всегда перебродили через Зеленую именно в этом месте.

О, как я любил покрасоваться перед девчонками своей удалью во время этих походов! Особенно перед Галочкой. Буквально наизнанку выворачивался: и на руках ходил, и на шпагат садился, и сальто, и переворот, и й-а-а – ломал в прыжке ногой сучья. Уже тогда я считал себя продвинутым каратистом и дзюдоистом. Улыбаясь воспоминаниям, я медленно подвигался вперед, действительно вышел к Тихонову лугу и снова замер от умиления и восторга.

«Мало шансов у нас, / Но старик-барабанщик, / Что метает шары, / Управляя лотом», – донесся до меня со стороны реки чей-то тоскливый голос. Полюбовавшись лугом под это заунывное, с нотками истерик пение, я спросил у себя, что, собственно, я ищу. И тут мне почудился совершенно волшебный уголок. Какое-то время я даже не мог понять: навеян ли он мне прочитанными в детстве сказками или действительно существует в реальной жизни.

И вдруг как обожгло – ну конечно же, существует! Как я мог позабыть? Ведь это наша с Галочкой полянка. В дальнем ее конце высится сказочный Терем – причудливое нагромождение одна на другую семи огромных плит. Вроде стопки блинов на тарелке. И каждый блинчик тонн этак на двадцать. Чудо!

Там, возле этого Терема, я в первый раз насмелился поцеловать мою любимую, там мы назначали друг другу свидания. Радуясь и волнуясь, я стал вспоминать, где именно следует искать эту полянку. Она где-то рядом. Точно, за этим лугом. Как раз напротив горы Монастырь.

Мои размышления и воспоминания прервал легкий гул приближающейся машины. Еще через несколько мгновений в десяти шагах от меня по краю поляны пронесся, приминая траву, черный БМВ. Судя по всему, кому-то из новых русских пришла в голову идея искупаться или половить рыбку в Зеленой.

Певец умолк. Чуть позже мне вроде почудился сдавленный крик, я прислушался – нет, показалось. И тут иномарка промчалась мимо меня уже в обратном направлении. Я лишь пожал плечами, не зная, что подумать: или она завернула не туда, или «новым русским» не понравилось место для купания.

А еще мне вдруг померещилась в зарослях черемухи на другой стороне луга неясная, но вроде бы знакомая человеческая фигура. И сразу исчезла. Какое-то время я вглядывался в заросли, пытаясь разглядеть затаившегося там человека, но так и не разглядел. Он как в воду канул. Это видение серьезно встревожило меня. Сердце сжалось в предчувствии беды.

Усилием воли я все же подавил не вполне понятную панику и отыскал ту заветную полянку. Уютная, благоухающая ароматами и радующая глаз обилием цветов, земляники и сочной травы-муравы лужайка. Она совсем не изменилась со времен моей юности. Я подошел к нашему с Галочкой Терему, погладил теплый, шершавый, поросший зеленоватым лишайником уступ и долго разглядывал его, вспоминая прошлое.

Почему-то пришли мне в голову строчки из песни В. Высоцкого. Наверное, потому, что когда-то я отказался от этого самого рая в шалаше…

Потом, улыбаясь и радуясь неизвестно чему, я направился к Зеленой. Чудная-чудная заводь с прозрачной зеленоватой (отсюда и название!) водой. На другой стороне прямо из воды реки громоздились сказочные утесы.

Это и есть знаменитая гора Монастырь. В ней девятнадцать пещер, и в одной из них, по преданиям, хранятся несметные сокровища. В детстве мы, мальчишки (и не только мы, и не только мальчишки) облазили их на несколько раз, но сокровищ так и не нашли… Правда, предания рассказывали про двадцать две пещеры…

За горой Монастырь одна горная гряда сменяла другую. На переднем плане зеленые, а дальше голубые с белками ледников. Я снова замер, наслаждаясь этой красотой. В душе воцарились покой и умиротворение.

– Всю жизнь ищи – лучше места не найдешь, – решил я. Определившись по жизни, я возвратился к своей машине, перегнал ее на нашу полянку и занялся установкой палатки и обустройством лагеря. И вот, управившись с делами, наевшись земляники и накупавшись всласть, я уселся за дневник.

Взаперти

Молодой человек, всхлипывая и поскуливая, лежал в каком-то сарае на соломе рядом с коровьими лепешками. Захватившие его мерзавцы пообещали серьезно заняться им после возвращения из «Эльдорадо», посоветовали хорошенько подумать, несильно попинали «на посошок» и захлопнули дверь.

Он, услышав гул отъезжающих машин, не вскочил с пола и не стал метаться, как зверь в клетке, пытаясь вырваться на свободу. Он осознавал, что захватившие его бандиты не дураки, и если заперли его в сарае – значит, не сомневались в его надежности.

Он верил им и не предпринимал ничего для своего спасения. Бесполезно. Он не Джеймс Бонд, не боец, он снова проиграл. Поэтому молодой человек остался лежать на соломе, снова и снова прокручивая в голове подробности своего пленения и презирал себя за медлительность и трусость, за то, что не решился, не заставил себя броситься в пучину вокруг Зуба Дракона…

Слабак! Слова о том, что он больше никому не позволит издеваться над собой – пустой звук. Он не Митя. Он струсил и предпочел ад смерти. Он хотел жить, несмотря ни на что. Очень! Что в этом плохого?

И еще в его душе теплилась надежда на чудо. Чудо звали Гришей.

Дневник В. Корнева 1999 г. В «Эльдорадо»

И все же затаившаяся в зарослях черемухи человеческая фигура не выходила у меня из головы.

– Померещилось или не померещилось? – гадал я. – Он или не он?

Но гадал не особенно долго. Я – человек действия. Не до такой степени, как мой дядька Егор, который всякий раз начинает что-либо делать раньше, чем успевает сообразить, что именно делать, как и зачем. Но и изводить себя бесплодными сомнениями не в моем характере. На это большая мастерица уже моя тетка. Она семь раз отмерит, а потом еще и резать не станет – передумает.

Сейчас же мне было самое время подумать об обеде. Ведь поругавшись вчера с этим самым дядькой, я остался без наваристого теткиного борща, котлет и компота. На ум сразу пришло кафе в «Эльдорадо» – турбазе, расположенной километрах в двенадцати от Тихоновки. Я еще не успел наведаться туда, и вот представился случай.

По дороге я заскочил в магазин к Галочке. Моя первая любовь заслуживает того, чтобы я уделил ей несколько строчек в своем дневнике. Это невысокого росточка крепенькая такая красавица с матовым цветом кожи, черными жгучими глазищами и черными же как смоль волосами, изящным носиком, пышными соблазнительными формами тела, взрывным, но быстро отходчивым характером.

Она мило беседовала с вальяжно расположившимся на прилавке ладным крепким мужиком в голубой рубашке с коротким рукавом и ухарски сдвинутой на самый затылок милицейской фуражке. Это был местный участковый Вадим Половников. Я был наслышан о нем как о неисправимом бабнике и гуляке, исповедующем по жизни принцип: «Нет неприступных женщин, есть плохо уговаривающие их мужчины». Судя по кличке Кобель, он лично уговаривал их хорошо.

Участковый посмотрел на меня оловянными глазами, ухмыльнулся, легко спрыгнул на пол, крепко пожал мою руку и, обернувшись к моей (или своей?) подружке, промурлыкал: «Если, Галюнь, этот агент 007 заглянет к тебе по старой привычке – свистни! Ну, всем пока. Дела!»

Он вышел. Галочка вспыхнула, воинственно уперла руки в бока и посмотрела на меня с вызовом. Она догадывалась, что мне известно о ее романах, в том числе и о романе с участковым, ожидала упреков и приготовилась к жесткому отпору. Но я не собирался вмешиваться в ее личную жизнь. Упаси Бог! В своей бы разобраться. Я просто предложил ей отобедать со мной в «Эльдорадо».

Она снова замерла, потом снова покраснела и попросила каким-то осипшим голосом завезти домой – переодеться. Вышла не сразу. Я усмехнулся, посмотрев на часы, – в ее обеденный перерыв мы точно не уложимся.