Солнечный луч. По ту сторону мечты

– Откуда она? – в который раз задал этот вопрос Танияр. – Ведь не из тагана? Я хочу знать, вещая. Ответь.

– Ты смеешь приказывать мне, Танияр? – высокомерно вопросила Ашит. – Кто ты, сын Вазама, чтобы приказывать той, чьими устами говорит Отец?

Не выдержав, я повернула голову и увидела, как Танияр опустился на одно колено и склонил голову:

– Прости, Вещая, я не желал тебя обидеть, – произнес он уважительно, но, как мне показалось, без особого раскаяния. Почтение, но не почитание… И я снова прикрыла глаза. – Я просто хочу узнать, откуда пришла Ашити.

– Она – дар Белого Духа, – ответила моя мать. – Ашити!

– Да, мама, – машинально отозвалась я и увидела, как она усмехнулась.

Решив не сдавать позиций, я села, потянулась и скрыла фальшивый зевок ладонью.

– Ох, уже день, – делано изумилась я. – Почему ты не разбудила меня раньше?

Теперь усмехнулась не только шаманка, на губах Танияра мелькнула едва приметная улыбка, кажется, меня разгадали. Ну и ладно. Откинув одеяло, я спустила ноги с лежанки.

– Танияр! – рявкнула Ашит. Воин, так и не вставший с колен, отвел от меня взгляд и поднял его на шаманку. – Принеси снега, – велела она.

Раненый распрямился и бросил на Вещую взгляд исподлобья.

– Скоро у тебя будет столько воды, что твой дом превратится в пруд и замерзнет, – ответил он. – В куске льда жить не сможешь.

– Белый Дух и тогда будет со мной, – с иронией возразила Ашит. – И Его дар тоже. Иди.

Танияр надел привезенную ему шубу, взял ведро и направился к двери, ворча себе под нос:

– Словно малое дитя. Было бы лето, еще и за орехами бы отправила.

Шаманка проводила воина насмешливым взглядом, затем обернулась ко мне и велела, указав на лихур:

– И ты иди.

После того, как я привела себя в порядок и поела, всё вернулось на свои места: мать указывала, я исполняла. Танияр переливал в бочки натопленный снег, потом наколол дрова и, взяв чурку, что-то вырезал, поглядывая на нас с Ашит время от времени, а потом совсем перестал обращать внимания, полностью уйдя в свое занятие. Только раз он оторвался от чурки, когда шаманка позвала его к столу, после вручила настой и велела выпить. Воин посмотрел на нее, кивнул и… отставил стакан в сторону, обещав выпить позже. Он вернулся к чурке, а Ашит покачала головой и, вздохнув, прошептала:

– Упрямый килим.

Она села за стол и взялась за кусок кожи, я присела напротив, не зная, чем еще заняться. Уруш улегся у моих ног. Он потыкал меня носом, зазывая играть, и я скосила глаза на Танияра. При нем не хотелось бегать по двору и визжать, как малое дитя, но и сидеть, томясь без дела, было тягостно. Воин по-прежнему был занят своей чуркой, кажется, совсем не замечая происходящего вокруг него.

Потом я поглядела на Ашит, но и она перестала обращать на меня внимание, поглощенная своим занятием. При воине мы мало разговаривали о моем новом доме. Открывать кому-то, что я чужая здесь, ни моя мать, ни тем более я сама, не собирались. Выходит, и поговорить нам особо было не о чем. Так что единственный, кому до меня было дело, остался турым. А раз так, то я не могла обмануть доверие своего маленького кудрявого друга. И я поднялась из-за стола. Степенно приблизилась к двери, бросила вороватый взгляд на шаманку, затем и на воина. Оба поглядели на меня, но останавливать не стали. И я, подхватив шубу, позвала:

– Уруш! – а потом вышла из дома вместе со счастливым до невозможности турымом.

На улице мы с Урушем остановились. Я снова обернулась, задумчиво посмотрела на окно и решила, что дурачиться я все-таки буду вне мужского поля зрения. И мы свернули за угол дома. Я слепила снежный комок, подняла руку, чтобы бросить его турыму, да так и застыла с поднятой вверх рукой.

Мне пришла в голову совершенно неожиданная мысль – как танцуют в Белых землях? Какие песни поют? На каких инструментах играют? Мать рассказывала мне много историй и сказок, но никогда не пела песен, которые были в ходу среди обитателей таганов. И теперь мне показалось это досадным упущением. Вопросов становилось всё больше, и я неожиданно осознала, что впервые почувствовала интерес к своему новому дому. Не ради выживания, а из любопытства и желания научиться и этому. Почему нет? Умение танцевать – это одно из обязательных правил хорошего тона. Это этикет!

– Это глупый танец, и я не буду ему учиться!

– Это один из обязательных танцев, моя дорогая госпожа.

На меня из отражения смотрит девушка, еще почти девочка. На ней платье, пока не скрывающее щиколотки, милые туфельки с кокетливыми бантиками. Рыжие волосы девочки спускаются на плечи крупными локонами. В глазах упрямство. Неподалеку застыла другая девочка, черноволосая, кажется, более послушная. Она глядит на рыжеволосую и качает головой. В ее глазах укоризна.

– Моя госпожа, – снова произносит невысокий худощавый мужчина с тонкими усиками, концы которых подкручены вверх, – вам не может быть неизвестно, что благородная дама обязана знать каждый танец, а лагстом – один из первых танцев при Дворе нашего великого правителя. Это модный и очень веселый танец.

– Я не хочу, чтобы меня хватали и поднимали вверх, – упрямлюсь я. – Это нехорошо… и нескромно. И я устала!

– Я буду вынужден сообщить о вашем упрямстве, – отвечает учитель танцев. – Ваша матушка будет недовольна, а батюшка…

– Какой же вы все-таки ябеда, – фыркаю я, топнув ногой. – Ну, хорошо, учите меня вашему глупому лагстому.

– Этикет не может быть глупым, – с едва заметной улыбкой отвечает мужчина. – Он придуман для умных и образованных людей. И вам это должно быть известно не хуже, чем мне. Приступим…

– Ох, – выдохнула я и замерла на месте, рассеянно глядя на облачко пара, вырвавшееся из моего рта. – Лагстом…

Этот танец вдруг так ярко предстал перед моим внутренним взором, каждое па. Танец, который я не танцевала ни разу с тех пор, как ему научилась… кажется, потому что он вышел из моды еще до того, как я оказалась на своем первом балу…

– Благодарю, – машинально прошептала я. Правда, это воспоминание, как и предыдущие было, по сути, пустым. Ничего особо важного оно мне не сказало, кроме того, что я была, пожалуй, несколько своенравна и упряма.

И только сейчас я поняла, что Уруша рядом нет. Отбросив снежок, я огляделась и заметила борозду, оставленную турымом. А затем я услышала его ворчание и пошла по следу. Так я обошла вокруг дома, время от времени подзывая зверя, но он не спешил ко мне. Я всё еще была поглощена последним воспоминанием, хоть и не видела в нем толка, но это было моей жизнью, а значит, даже малозначимый эпизод нужно было обдумать и сберечь. Теперь это было моим сокровищем.

Я так и шла по дорожке, которую проделал турым своим телом, но почти не замечала ее. И только новое ворчание зверя заставило меня очнуться. Вскинув голову, я воскликнула:

– Что за игры ты сегодня затеял, Уруш? Прячешься от меня?

Однако турыма рядом не было. Покрутив головой, я приставила ладонь козырьком к глазам, прячась от слепящей белизны, и увидела его шагах в десяти от дома. Зверь не обернулся. Он смотрел перед собой и порыкивал.

– Что там, мальчик? – спросила я, приблизившись.

И турым заревел. Я еще никогда не слышала от него этого хриплого гулкого звука, разнесшегося по окрестностям трубным гласом.

– Да что… – начала я и осеклась, закончив сиплым: – Боги…

Снег вдруг зашевелился и осыпался с трех мохнатых тел, поднявшихся на лапы. Рырхи. Три зверя слажено шагнули в нашу с турымом сторону, и он заревел снова, а затем сорвался и помчался прочь, оставив меня наедине с хищниками. Я судорожно выдохнула и сделала шаг назад. Рырх, шедший на острие живого треугольника, зарычал и оскалился. Он пригнул голову к земле, став еще более опасным и пугающим.

– Со мной Белый Дух, – срывающимся голосом произнесла я, продолжая пятиться. – Со мной Белый Дух, вы не можете меня тронуть. Отец со мной! Отец…

И я закричала, более не в силах сдерживаться, потому что рырхи бросились, все разом. Нас разделало всего несколько мгновений, когда из-за моей спины вылетел турым. Он кинулся к вожаку, прыгнул и вцепился в шею, но рырх, кажется, этого даже не заметил. Хищник сжался, готовый к последнему прыжку… И я полетела в снег.

– Уходи! – рявкнул Танияр и встретил рырха.

Всё произошло стремительно. Воин перехватил свободной рукой морду прыгнувшего на него зверя, задрал ее вверх и вогнал в горло нож.

– Уруш! – вскрикнула я, думая в это мгновение лишь о турыме, висевшим где-то там, куда ударил Танияр.

Мой наперсник в играх уже стоял на земле и скалился на двух оставшихся рырхов, вдруг замерших на месте. Воин отбросил в их сторону тело вожака:

– Жрите.

Звери обнюхали мертвого рырха и накинулись на того, кто только что вел их к добыче. Крепкие зубы сомкнулись на еще теплой плоти, и снег обагрился кровью. Зажав рот ладонью, я отвернулась, ощутив, как к горлу подступила тошнота – зрелище было мерзким. И пока я боролась со спазмом, ко мне подскочил турым. Он лизнул меня в щеку и исчез. Я попыталась встать на ноги, но они так дрожали, что я снова повалилась в снег. И тогда мои плечи сжали сильные руки.

– Ашити, – позвал Танияр. Судорожно всхлипнув, я обернулась, и он поставил меня на ноги. – Они больше не кинутся. Испугалась?

Кивнув, я вцепилась дрожащими пальцами ему в плечи и спрятала лицо на груди. Воин был в одной рубахе. Явно торопился. И нож был тем, которым он строгал чурку. Выходит, сразу бросился на помощь. Я подняла голову и с благодарностью взглянула на своего защитника и спасителя.

– Идем, – неожиданно мягко произнес он.

– Х… хорошо, – и голос мой подрагивал после пережитого испуга. Однако сразу с места я не сдвинулась. Беспокойно оглянулась и позвала: – Уруш…

Турым заворчал впереди. Я повернула голову на звук и увидела зверя, сидевшего у ног шаманки. Она стояла неподалеку и смотрела на рырхов. Взгляд Ашит был задумчивым, но ни тревоги, ни удивления, что хищники подобрались так близко к ее жилью, в глазах моей матери не было. Что-то пробормотав себе под нос, она развернулась и направилась к двери, мы с Танияром последовали на ней.

Воин поддерживал меня, приобняв за плечи, и я была ему благодарна и за это тоже. Пережитый ужас только начинал отпускать, и идти на подрагивающих ногах было сложно. Разум еще находился в прострации, однако осознание того, что меня едва не растерзали три голодных зверя, постепенно становилось всё отчетливой. Перед внутренним взором стояла картина того, как рырхи рвут тело своего вожака, и от мысли, что на его месте могла быть я, что их зубы вонзались бы в мою плоть, отчаянно зажмурилась и замотала головой, отгоняя жуткое видение.

– Мама, – всхлипнула я и повалилась на Танияра, более не в силах удерживать себя на ногах. Он подхватил меня и отпустил с рук только тогда, когда усадил в деревянное кресло у очага.

А дальше была истерика. Меня теперь трясло всем телом, и прерывистые всхлипы вскоре перешли в надрывное рыдание. Не знаю, что я переживала в прошлом, но, кажется, настолько животный ужас испытала впервые. Воин присел на корточки рядом. Он не утешал, наверное, просто не умел этого делать, а может, не считал нужным. И не был растерян – женские слезы не могли привести в смятение сильного мужчину. Просто оставался рядом и ждал, когда возьму себя в руки. А потом подошла Ашит, она протянула стакан с отваром, но я его не увидела, слишком занятая своими переживаниями. Снадобье забрал Танияр.

– Ашити! – неожиданно гаркнул он, и я, перестав рыдать, захлопала мокрыми ресницами. Воин протянул мне стакан: – Пей.

Кивнув, я забрала стакан, но больше из-за оторопи после вскрика, чем от послушания. Однако руки всё еще тряслись, и выпить отвар я смогла только после того, как Танияр забрал стакан и сам поднес его к моим губам. Сделав несколько глотков, я закашлялась и отодвинула руку воина. После снова всхлипнула и… так и не заплакала больше. Снадобье действовало быстро, и вскоре я сидела, отупело глядя перед собой, однако и это состояние прошло всего через несколько минут – я совершенно успокоилась.

– Спасибо, – сказала я сразу и шаманке и воину.

Ничего не ответив, Танияр отошел от меня. Для него инцидент был исчерпан. Воин отставил стакан на стол и после этого направился к скамейке, на которой осталась лежать его чурка. Впрочем, продолжить свое занятие сразу не смог – нож остался в горле убитого хищника. Раненый, не спрашивая разрешения, подошел к полке, где лежали другие ножи шаманки, выбрал нужный ему и вернулся назад, не услышав ни слов возмущения, ни раздражения. Для него и Ашит подобное было обычным делом. «Гость может взять всё, что пожелает, – как-то говорила мне шаманка, – если он пожелает то, что ему не готовы дать, хозяин скажет об этом. Если гость станет настаивать, его выгонят». Разумеется, нож не входил в число запретов. И воин продолжил строгать чурку.

Я перевела взгляд на мать, Ашит надевала свою шубу. Она полуобернулась, бросила на меня взгляд и вышла из дома. Я недоуменно пожала плечами, но тут же вскочила на ноги и воскликнула:

– Рырхи! – воин посмотрел на меня. – Танияр, там же рырхи! Мама пошла одна, если они нападут…

– Нет, – отрицательно покачал головой мужчина. – Никто не тронет шамана, даже голодный рырх. Сила Отца защищает. Зверье ее чует. – Он отложил чурку и нож и бросил взгляд в окно. – Не понимаю, почему они пришли. Дом шамана стоит на священной земле, рырхи не переходят границу. – Танияр опять обернулся ко мне. – Почему ты спрашиваешь? Разве не знаешь?

– Знаю, – соврала я. – Просто опасаюсь за мать.

Чтобы прекратить этот разговор, я поднялась с кресла и постаралась вообще не смотреть на воина, не желая провоцировать на новые неудобные вопросы. Повесив шубу, я ушла в лихур, где стояло ведро с холодной водой. Там ополоснула горящее от слез лицо, распрямилась и застыла, глядя перед собой. Истерика уступила место стыду…

– Дитя мое, благородная дама должна быть изящна даже в слезах. Недопустимы эти вульгарные всхлипы и икота. Подобное можно позволить себе только где-нибудь в лесу, когда вокруг одни дикие звери. Они хотя бы никому не выдадут вашей слабости и невоспитанности. Но вы вряд ли будете мчаться в лес каждый раз, когда захочется разрыдаться. Потому учитесь плакать изящно. Лицо может исказить страдание, но кривить рот и издавать эти ужасные звуки вроде «ыхы» и «а-а» недопустимо!..

– Тьфу, – в сердцах произнесла я и отмахнулась от нравоучительного воспоминания.

Мотнув головой, я отогнала размышления, готовые накинуться на меня. Не хочу. Не хочу опять строить предположений. Воспоминания приходят, и это уже хорошо. Права Ашит, нужно просто жить, а прошлое однажды сложится из обрывков в единое целое. Плевать на то, что я делала там, нужно думать о том, что буду делать здесь. А это уже решено – учиться, набираться знаний и привыкать к новому дому, остальное приложится. И я, наконец, покинула лихур.

Ашит еще не вернулась, мы с Танияром были по-прежнему одни, если, конечно, не считать Уруша, но он был занят костью, потому остальной мир для него сейчас не существовал. Я подошла к двери, приоткрыла ее и выглянула на улицу, шаманки не было видно. Ощутив тревогу, я шагнула за порог, но быстро замерзла и вернулась в теплое нутро дома, уже ставшего родным.

Чтобы отвлечь себя от тревожных мыслей, я подошла к очагу. Присев перед ним, подкинула поленце и постаралась занять голову чем-нибудь, хотя бы последним поучительным воспоминанием или уроками танцев, но тревога, поселившаяся во мне после того, как ушла шаманка, только укрепилась, и ни о чем ином думать уже не получалось.

Перед внутренним взором стояла картина, где три рырха поднимаются из-под снега. А что если эта троица не была единственной, что если там еще остались хищники? И что может сделать против них одна старая женщина, пусть и наделенная недюжинной силой? Вдруг именно в эту минуту звери рвут тело моей названной матери?!

– Нет, – зажмурившись, что есть силы, я мотнула головой и больше не могла усидеть на месте.

Вскочив, я порывисто обернулась, уже намереваясь бежать на улицу, но застыла, так и не сделав шага. Танияр стоял передо мной. Бесшумный, будто тень, воин успел приблизиться, а я не услышала ни звука. От неожиданности я не нашлась, что сказать. Впрочем, воин, придержавший меня, когда я едва не налетела на него, отстранился. Выдохнув, я передернула плечами, стряхнув оцепенение и оторопь, и отошла к окну.

– Ашити, – позвал меня Танияр.

– Что? – отозвалась я несколько недружелюбно, но виной тому было вернувшееся волнение за шаманку и последствия неловкости от столкновения.

– Расскажи о себе.

Я обернулась и устремила на воина чуть удивленный взгляд. Он держал в руках стакан с отваром из ягод, который Ашит готовила для утоления жажды. Выходит, он не подкрадывался, это я налетела на раненого, когда он направлялся за напитком, чтобы промочить горло. Снова отвернувшись к окну, я скрыла усмешку, а затем и улыбнулась, ощутив облегчение, потому что к дому шла моя мать.

– Кто ты, Ашити? – снова спросил меня Танияр. – Откуда появилась? Почему никто из нас не слышал о тебе? Кто твои родители? Твои волосы белого цвета, но таких глаз нет ни у кого в таганах, лишь у пагчи.

– Как много вопросов, – отозвалась я и опять посмотрела на воина. – Я – Ашити, дочь шаманки Ашит и, как и ты, – дитя Белого Духа.

– Это мне известно, но откуда ты пришла?

В это мгновение открылась дверь, и Ашит шагнула в дом. Танияр, оставив меня в покое, устремил взор на шаманку.

– Почему они приблизились к твоему дому, Вещая? – спросил раненый.

– Кто ж их знает? – ворчливо ответила женщина. – Если бы рырхи могли говорить, то рассказали бы об этом. Что-то пригнало их, – она пожала плечами. – Больше не придут. Отвадила я зверье.

– Ты уже не юна, Вещая. Я заберу вас с собой…

– Что еще придумаешь? – фыркнула Ашит. – Кто я, по-твоему? Старуха Сурхэм? Здесь моя земля, здесь силен голос Отца. – Она посмотрела на стол и произнесла: – Ты не выпил снадобье, Танияр.

– Позже, Вещая, – ответил воин.

– Сейчас, – приказала шаманка. – Или ты лучше меня знаешь, как исцелить тебя? Тогда можешь уйти, в моем доме двух шаманов быть не может.

Танияр ожег ее взглядом, но все-таки ответил:

– Ты – шаман, Вещая. Я лишь сын Белого Духа. – После взял стакан со снадобьем и выпил почти залпом, так и не поморщившись. А когда отставил стакан, глаза его на мгновение прикрылись, и Танияр произнес с нескрываемой укоризной: – Так и знал. Ну… Вещая.

Он едва успел перебраться к своей лежанке. Лег и, еще раз бросив на мою мать суровый взгляд, мгновенно уснул. Ашит хмыкнула:

– Нашел, с кем спорить. – И добавила с иронией: – Килим.

– Кто это – килим? – спросила я.

– Зверь, – ответила шаманка. – Упрямей него не найдешь. Да ты его видела. Тот, что кусал тебя в пещере. Только охо и боится, но всегда идет в его логово. Что охо не сожрал, килим доест. Тебя бы охо всю съел, уж больно дохлая, – серьезно закончила Ашит и вдруг рассмеялась.

– Ну, вещая, – повторила я с интонацией поверженного воина, а затем легко рассмеялась в ответ.