Пробуждение силы. Уроки Грузии – для будущего Украины

2

Моя семья

Первые шаги в политике

Обычно мы ездили на отдых в таком составе: прадед, мама и я.

Боржоми, 1978 г.

Семья у меня очень большая и интересная.

Я родился в шестьдесят седьмом. Когда мне было два года, родители развелись и мы с мамой переехали к прабабушке и прадедушке. У них была четырехкомнатная квартира, но кроме нас четверых там жили еще дедушка и бабушка. Большую часть детства я проспал на раскладушке. До двенадцатилетнего возраста, когда мама опять вышла замуж, она спала на соседней раскладушке. После того как она переехала к мужу в квартиру площадью 16 м2, я остался в комнате один и мне даже купили диван.

Мой прадед был профессором, юристом. Он был репрессирован и десять лет просидел в Сибири, его брат провел там 25 лет.

Брат прабабушки получил образование в Германии, вернулся в СССР, работал в строительном тресте. Потом его забрали и, как многих других советских граждан, имевших западное образование, расстреляли.

Мой прапрадед, отец прабабушки, хорошо знал Сталина. Он был владельцем самых больших месторождений марганца в мире – «Чиатурмарганец». Очень самобытный человек. Грузинский националист, прапрадед финансировал большевиков, потому что те провозгласили «самоопределение народов». Он считал, что большевики отпустят все национальные окраины. И он, в принципе, не ошибся – cначала большевики так и сделали.

У прапрадеда был большой дом в Чиатуре, в Западной Грузии. Там очень красивое ущелье. Сталин время от времени там скрывался от царских властей. Однажды жандармы окружили дом со всех сторон. И прабабушка, которой тогда было семь лет, взяла его за руку и вывела тайными тропинками в горы. Она рассказывала мне, что у него была влажная, дрожащая рука – он очень боялся.

Когда началась советизация, большевики, естественно, прапрадеда арестовали. Его мама написала Сталину, что схватили человека, который его в своё время укрывал, и прапрадеда отпустили. Во времена НЭПа он был близок к власти, его партнером был Арманд Хаммер – знаменитый американский бизнесмен, работавший с Советским Союзом.

Второй раз прапрадеда арестовали в 1937 году. А в 1940 году брат моей прабабушки, Григол Абашидзе, молодой, но уже очень известный поэт, написал поэму, за которую получил Сталинскую премию. Когда на приеме в Кремле Сталин спросил Григола, как он поживает, тот набрался смелости и сказал: «Не могли бы вы отпустить моего отца?» Сталин спросил у Берии, действительно ли отец Григола сидит. Берия подтвердил. И тогда Сталин сказал 26-летнему брату моей прабабушки: «Ладно, отпустим, но если он опять что-то сделает, мы вас обоих расстреляем». В ГУЛАГе прапрадед стал «доходягой» и умер через несколько дней после своего освобождения.

Сталин очень не хотел быть грузином. Он все время подчеркивал, что он – русский, хотя говорил с тяжелым акцентом. На родине, считал он, его не оценили – в Грузии он всегда чувствовал себя неудачником. Когда в 1922 году он первый раз вернулся домой после советизации Грузии, он уже был большим человеком в Москве и Петербурге. Он приехал в собственную, захваченную им страну как триумфатор. На первой же встрече грузинские рабочие закидали его камнями. И Сталин это очень хорошо запомнил.

Потом он просто ездил на грузинские курорты, особенно в Цхалтубо, лечить свою подагру. Охотнее всего он ездил в Абхазию – абхазским большевикам он доверял больше, чем грузинским, это была чисто политическая комбинация. В Гори, где Сталин родился, он бывал только проездом. Я знал человека, который был свидетелем одного такого «визита». Он был еще мальчишкой, и мама отправила его что-то купить на вокзале. Он случайно очутился около вагона, в котором сидел Сталин. Вокзал оцепили, поезд остановился. Местные большевики ждали выхода Сталина, чтобы показать вождю его родной дом. Сталин смотрел вдаль, курил трубку и мальчика даже не заметил. Так продолжалось минут 40, потом Сталин повернулся и сказал: «Все, поехали дальше». Он даже не вышел. Это очень четко показывает его отношение к Грузии. После этого Сталин ездил туда только на курорты, даже в Тбилиси он был только раз.

Во время сталинских репрессий пострадало очень много грузин, особенно интеллигенция. Он очень хотел быть интеллектуалом. Писал в детстве патриотические стихи. А его никто не воспринял всерьез. Поэтому ему пришлось делать карьеру в России. Даже захватив страну, он не чувствовал должного к себе отношения.

Грузия от Сталина ничего хорошего не получила. Он отдал часть грузинской территории Азербайджану. Он создал внутри Грузии две автономии. Автономию Южной Осетии просто «высосали из пальца». Цхинвали – это ведь еврейский город, там жили горские евреи. Но Сталину было нужно устроить какую-то автономию в самом центре Грузии. Поэтому туда отовсюду переселяли осетин. Столь же искусственно он создал абхазскую автономию, перекроив карту так, чтобы грузины оказались в меньшинстве.

Первые чистки большевиков были проведены именно в Грузии. Сталин называл грузинских коммунистов национал-уклонистами. Такое отношение у него сохранилось навсегда. Под конец жизни Сталин хотел избавиться от Берии и создал «мегрельское дело». Мегрелов хватали по всему Советскому Союзу. Это была внутригрузинская этническая разборка в масштабах всего СССР. Многие мегрелы были расстреляны или посажены. Его отношение к мегрелам хорошо иллюстрирует такой факт: мой учитель, хорошо знавший Сталина, рассказывал, что тот очень не хотел, чтобы в фильме «Падение Берлина» его играл мегрельский актер, и просил первого секретаря грузинской компартии, чтобы нашли кого-то из Восточной Грузии.

В советской Грузии к Сталину было двоякое отношение. С одной стороны, конечно, грузинское происхождение Сталина было предметом гордости. Мы, мол, «родина Сталина». С другой стороны, та часть Грузии, которая очень сильно пострадала, надолго это запомнила. Со временем становилось все яснее, что гордиться тут особо нечем.

В Гори я убрал памятник Сталину. Это считалось абсолютным табу, но мы убрали безо всяких проблем.

Мы создали музей оккупации в Тбилиси и собирались переделать музей Сталина, даже подготовили план, но не успели осуществить его из-за выборов. Там были настолько анекдотичные экскурсоводы, что их самих нужно было показывать туристам, которые хотели бы понять, как все было в Советском Союзе.

Мама очень настойчиво хотела, чтобы я получил хорошее образование. Поэтому с четырех лет я учил английский с частным учителем, с девяти – французский, с четырнадцати – испанский. В СССР эти языки не имели никакого употребления, я мог прожить всю жизнь, не встретив ни одного француза, испанца или американца и не побывав за границей.

В возрасте четырех лет, когда меня повели на английский

Огромную роль в моей жизни сыграла моя учительница французского Мара Чавчавадзе. Она была из среднеазиатского княжеского рода, ее девичья фамилия была Касымбек. С раннего детства она воспитывалась при дворе императора Николая II, её мама была фрейлиной последней императрицы. Она рассказывала мне истории из жизни царского двора. После революции ее семья бежала в Финляндию, потом перебралась во Францию, где Мара вышла замуж за грузинского генерала Чавчавадзе. Она была в дружеских отношениях с Жаном-Полем Сартром и Симоной де Бовуар. Как-то в середине 1960-х на переговорах де Голля с Брежневым сложилась интересная ситуация: переводчиками и с французской, и с советской стороны были ее сыновья.

Мара вернулась в Советский Союз, откликнувшись на очередную кампанию за возвращение эмигрантов. Ее сослали в Казахстан. Оттуда она перебралась на дальнюю окраину Тбилиси. Она зарабатывала на жизнь частными уроками. Ее двухкомнатная квартира в хрущевке была островком свободы. К ней приезжали Высоцкий, Солоухин, нобелевский лауреат Клод Симон. У нее была много французских книг, французских фильмов. Мне было 11–12 лет, а ей – почти 80, но мы стали близкими друзьями. Она умерла в 1988 году, в возрасте восьмидесяти семи лет. Смерть застала ее за переводом экзистенциалистского трактата ее старого знакомого Жана-Поля Сартра. Мара была очень живой, страстной, с потрясающим чувством юмора. Она абсолютно не вписывалась в советскую систему.

Английскому языку меня учил Гела Чарквиани. Его отец, Кандид Чарквиани, был первым секретарем ЦК компартии Грузии во времена Сталина и Берии. Гела рассказывал, что у них на балконе всегда хранилось особое красное вино, которое отец каждую неделю поездом посылал Сталину – несмотря ни на что, тот очень любил грузинское вино и грузинскую кухню.

Гела часто бывал на даче у Сталина. Тот запомнился ему как человек маниакальный и злой. В присутствии Сталина все всегда себя чувствовали очень плохо. Он был непредсказуем и опасен. Тот же Берия, по словам Гелы, был циником, но в отличие от Сталина у него было хорошее чувство юмора, он был абсолютно уравновешенным человеком.

Гела был главным либералом в Грузии времен застоя. Он писал рок-оперы, у него всегда были американские журналы. У него было очень модно брать уроки. На этих уроках мы чувствовали себя абсолютно свободными. Его сын Ираклий, который, пока мы занимались, часто бренчал в той же комнате на гитаре, был главным символом грузинского поколения восьмидесятых-девяностых. Ираклий был, можно сказать, грузинским Вакарчуком. Он умер от наркотиков в 2006-м.

Мое воспитание было необычным для Советского Союза. Мара и Гела оказали на меня огромное влияние. Мне очень повезло с этими воспитателями.

Гела Чарквиани и Гиули Аласаниа

Мне было тринадцать, когда Мара мне дала почитать «Архипелаг ГУЛАГ». Идти до метро от ее пригородной хрущёвки было довольно далеко, и меня чуть не сбила машина, потому что я шел по улице, читал «Архипелаг» и не мог оторваться. Благодаря Маре я прочитал Солженицына, Платонова, Замятина в самиздате на тонкой сигаретной бумаге. Она давала мне эти книги, но всегда предупреждала, чтобы я не говорил об этом маме. А с Гелой мы писали от руки антисоветские газеты на английском языке. Мы выпускали один номер в неделю, подражая стилю западных газет, но с грузинским привкусом. Эти газеты сохранились в моей библиотеке, их и сегодня интересно читать, потому что из них видно, как мы воспринимали мир в ту эпоху. Нас интересовало все: мы писали о длинной очереди за мясом во втором гастрономе, о конфликте между Джошуа Нкомо и Робертом Мугабе в Зимбабве, о сбитом советским вертолете в Афганистане.

Недавно, когда я уже был в глубокой оппозиции, Гела публично назвал меня своим лучшим учеником всех времен. Это большой комплимент, потому что у него училась вся тогдашняя элита и он вообще не умеет льстить.

Мама очень рано, лет в тридцать, защитила докторскую. Она у меня историк, востоковед. Кроме английского, французского и немецкого, она знает арабский, турецкий и чуть-чуть персидский. Когда я приехал в Киев, ее докторская зарплата была семьсот рублей, и половину она посылала мне, студенту. Это были хорошие деньги.

В девяностых мама создала частный университет, который так и называется Университет Грузии. В нем учится почти 10 000 студентов – это очень много для небольшой страны. Университет считается очень хорошим, на большинстве факультетов обучение ведется на английском, половина студентов – иностранцы. Очень много студентов из Африки, из Ирака и соседних стран. К счастью, она создала это все до моего президентства, поэтому меня не обвиняли в том, что я чем-то ей помогал. Более того, расцвет у них пришелся на период после моего президентства.

Мама преподает и руководит наблюдательным советом университета. Спроси любого студента, он скажет, что учится в университете Аласании – по фамилии мамы. Новые власти может и хотели бы ему навредить, но сделать это не так просто, слишком много студентов. Да и система, которую мы создали, продолжает работать, а значит, в Грузии не так легко убить частную инициативу.

Конечно, я общался и с отцом. Он по профессии врач, работает директором клиники. Отчим, который был с мамой 30 лет, – биофизик. Он умер несколько лет назад.

Прабабушка работала в институте бактериофагов. Это был единственный в Советском Союзе институт, который создавал лечебные фаги. Однажды в детстве я тяжело заболел. Никто не мог меня вылечить, и только её фаги меня вытащили. Мой дед умирал от гангрены после аварии, и все уже махнули рукой, но фаги спасли и его. Прабабушка была настоящим ученым, фаги, изобретенные ею, входят в энциклопедии. Она умерла, когда мне было тридцать два, а моему сыну – шесть. Так что он застал бабушку бабушки.

Бабушка до сих пор работает в институте профзаболеваний. Ей 86, она очень активная, постоянно приезжает ко мне в Украину, мы иногда пересекаемся в Америке и на других континентах.

При Сталине ее семью дважды выселяли из дома. А недавно новое правительство наложило арест на ее квартиру, которую она строила с девяносто третьего года вместе с дедом, и 16-летнюю «хонду». Она пострадала как моя родственница. У меня же ничего не нашли, кроме сельского дома в 100 м2 и виноградника в полтора гектара.

Сейчас она живет у мамы. Когда к ней приходят журналисты, она шутит, что бездомная, и просит, чтобы Иванишвили забрал ее в свой домашний зоопарк, к своим пингвинам и зебрам, у них хорошая жизнь. Вдобавок к личным проблемам ее институт перевели в здание бывшего борделя в старом городе. Она хорошо помнит, каким было правительство при Сталине и при Хрущеве, но говорит, что нынешнее правительство – худшее из тех, что она видела. Она немного склонна к преувеличениям.

В Грузии всегда жила национальная идея, хотя и не явно. В моей семье сохранялась память и о репрессиях, и о временах, которые им предшествовали. Брат моего прадеда был одним из лидеров первой независимой республики. Потом он стал академиком – эллинистом, ему даже создали музей как ученому, но все посетители знали, что у этого человека было совсем другое прошлое, о котором в музее не рассказывали.

Национально-освободительное движение в Грузии возникло почти из ниоткуда. Хотя у нас, конечно, были диссиденты – они имели свои структуры, распространяли литературу, контактировали с украинцами и крымскими татарами, – их идея не была общенародной. Но как только советский режим ослабел, в Грузии возникло такое же сильное национальное движение, как в странах Балтии. Возможно, причина в том, что у нас никто никогда не воспринимал всерьез коммунистическую власть. Грузия приспособилась к существованию в составе СССР, но так до конца и не стала советской. Если в Украине до сих пор сталкиваешься с порядками, унаследованными от Советского Союза, то в Грузии ничего подобного не осталось. И не потому, что мы провели реформы, а потому что люди очень быстро от всего этого отошли. Для грузин советская власть была на уровне ритуала-имитации.