Джек-потрошитель с Крещатика

– Красивый вид. Да… И она, Ира, тоже так говорила, – сказала Ада. – Единственное, что в ней нормального было – любила этот вид из окна. И аллею к Зеленому театру любила. А в остальном… Звереныш зверенышем. Психопатка. Либо огрызается, либо молчит в ответ на вопрос, либо ходит по дому пьяная. Знали бы вы, как я ее свадьбы ждала. Думала: наконец-то избавимся, пусть теперь Егор с нею мается. Он – мужчина сильный, волевой, он бы с ней справился. Он всерьез о политике думал.

– Он любил ее? – спросила Маша.

– Пылинки сдувал. Оно и понятно. Чем-чем, а красотой эту девушку Бог не обидел. Да и она его вроде тоже любила. Во всяком случае, его она слушалась. Для нас он был уже членом семьи. Теперь мне нужно говорить: «У нас один бизнес»… Семьей мы с ним уже не будем… никогда… Нет больше семьи… Ничего больше нет!

Она вдруг заплакала, горько и искренне, точнее заплакали только глаза – ее застывше-холеные черты лица попытались сдвинуться с места, но не смогли, словно купленная молодость приросла к ней как страшная маска.

– Ничего нет… ничего, – повторяла она. – Спасибо хоть деньги остались. Радуйтесь девушки, пока молодые – в вашем возрасте все бесплатно, – с внезапной истеричной искренностью сказала Ада. – Любовь, веселье – бесплатно… красота, цвет кожи, овал лица без брылей и морщин, волосы без седины… Потом все это будет за деньги. И веселье за деньги, и дружба, и разговоры до утра… знаешь, как мы с твоей мамой в Харькове тогда в молодости до утра на кухне сидели, все говорили и говорили? Теперь все не так… И волосы тебе покрасят, и морщины разгладят, и расслабиться помогут, и поговорят по душам, и развеселят – ты только плати. Парикмахеру, косметичке, массажисту, психологу, аниматору, йогу, дилеру, учителю танцев – любому, хоть из «Танцев со звездами», и они продаются за сто долларов в час. Но бесплатно уже никто с тобой возиться не будет. Вот это, девушки, и есть одиночество. Это и есть настоящая старость… когда без денег ты за месяц-другой превратишься в никому не нужную одинокую злую седую старуху!

Ада Антоновна закрыла лицо ладонью, ее рот замер в конвульсивной и самобичующей ухмылке.

– А как твоя мама… Света… она-то как? Я так и не спросила, – после паузы сказала она.

– А вы позвоните ей, думаю, она вам будет рада… бесплатно, – посоветовала Маша, невольно проникаясь печалью этой малоприятной женщины.

– Так вы говорите похороны завтра? А Егор будет на похоронах? – спросила Даша. – Он вас поддерживает?

– Конечно… Он и похоронами сейчас занимается. Он как-то держится. Не знаю уж как… Надеюсь, она с ним ничего больше не сделает. – Ада Антоновна опустила руки, аккуратно утерла слезы, стараясь не размазать грим под глазами.

– А что она, по-вашему, может с ним сделать?

– Позвонить ему. Если Ира позвонит ему и попросит о помощи… Я его знаю. Он ей не откажет. Не сможет. Он все ради нее, в тюрьму из-за нее сядет, но поможет. Надеюсь, у нее хватит совести ему не звонить. Достаточно она ему жизнь испоганила. Я-то после похорон отсюда уеду. Совсем. В Англию или в Италию… еще не решила. А Егору придется расхлебывать. Жених невесты, убившей родного отца. С такой биографией уже не станешь политиком. Она ему всю жизнь наперед поломала.

Ада Антоновна с неприязнью посмотрела на стоящее рядом на комоде фото в дорогой серебряной раме – там, в другой, уже не существующей реальности жила их счастливая семья. Неестественно молодая Ада, ее рыжеусый улыбающийся муж, рядом с ним, вероятно, Егор – молодой красивый мужчина с уверенным подбородком и светлыми глазами. Он смотрел на свою невесту. Повернувшись к нему, черноволосая молодая девушка тоже запоем глядела на своего жениха. Они могли стать очень красивой парой.

– Это она?.. Ира? – с запинкой вопросила Чуб.

На семейном фото Ирина Ипатина была снята в профиль – и этот профиль был Даше превосходно знаком.

Точно такой же она видела утром на купленной Катей картине «В тихую ночь».

…на купленной ею утром картине «В тихую ночь» девушка в объятиях ангела была повернута в профиль.

Здесь же, в мастерской Котарбинского, Катя увидела третий вариант все того же сюжета – и на нем туманная дева в розовом платье поворачивалась анфас, обнажая невероятное сходство…

– Невозможно! – повторила Катерина.

Ангельская дева была точною копией Ирины Ипатиной – девушки-убийцы, с которой был нарисован Дух Бездны.

Как же так вышло?

Как?

Светлая Дева-ангел и Черный Дух были одним и тем же лицом в прямом смысле этого слова!

– Да, это точно она, и анфас, и профиль, – Катя поставила на диван прихваченную из мастерской Котарбинского картину с ангельской девой и присоединила к ней газету с фотографией Иры.

Чуб положила рядом копию дореволюционной открытки «В тихую ночь» и добавила фото, выпрошенное Машей «на память для мамы Светы».

– Она… – вынуждена была согласиться и Маша.

– И вот к ней довесок! – помахала Даша вырванной из каталога репродукцией «Духа Бездны».

Пару секунд Киевицы смотрели на две работы. Одна была устремлена вверх – к небу. Другая – головокружительно падала в бездну. И обе они были портретом одного человека, полубезумной девчонки из детского дома, зарезавшей собственного отца ножом для арбуза.

– Не понимаю, – сказала Катя. – Не понимаю уже вообще ничего. Как Котарбинский мог регулярно рисовать человека, рожденного век спустя? И как Демон может быть Ангелом? Она же убийца!

– Он тоже, – Чуб указала на Мира Красавицкого.

– Как ты так можешь?! – вспыхнула Маша.

– Я не боюсь правды, – спокойно сказал Мирослав. – И правда не может быть оскорблением. Да, я был убийцей при жизни, потом был убит. Но после смерти я изменился.

Секунду Катя и Даша с сомнением смотрели на него, но не нашли, что возразить. Сказать, что сразу же после кончины Мир Красавицкий стал ангелом, было бы преувеличением, но нынче его можно было с чистой совестью сдавать в монастырь – он вполне подходил по формату.

– Убийца – диагноз, – продолжил Мирослав. – Но зачастую эта болезнь излечима. Просто, говоря откровенно, мало кто хочет лечить убийц. Мы, люди, хорошо понимаем смысл преступления и очень плохо – смысл наказания… Мы воспринимаем наказание, например тюремный срок, как месть – месть общества преступнику. Мы хотим ответить ему злом на зло. Но смысл наказания – в изоляции преступника от общества, которому он может нанести вред. И – самое главное – в его раскаянии. В изменении его внутреннего «я». Но мы не желаем понять это… Потому что на деле не хотим, чтобы преступник менялся, не хотим прощать его – мы хотим причинить ему боль. Потому что мы…

– Такие же, как и он, – спокойно сказала Катя.

– По сути, язычники, – сказала Даша.

– Нам просто никто не объяснил, – сказала Маша.

– У вас, людей, есть книжка под названием Библия, там вам все это объяснили примерно 379 раз, – ухмыльнулась Акнир.

– А, кроме того, Мир, – не самый типичный пример, – добавила Катя. – Прости, Мирослав, но, во-первых, ты мертв. Во-вторых, ты умер, спасая Маше жизнь… Умер, потому что любил ее. Ты изменился еще до смерти. И остался живым даже после смерти, потому что любил… А тут мы имеем дело с какой-то пьяной оторвой.

– Должен заметить: до того, как я полюбил Машу, я был премерзким субъектом, – иронично напомнил им Мирослав.

– Согласна, он был даже хуже нее, – засвидетельствовала Землепотрясная Даша.

– Не соглашусь. Она убила отца, – сказала Катя. – Что может быть хуже? Ну, пусть не родного отца, но человека, пожалевшего ее, взявшего в дом, любившего ее, прощавшего все. Нет, не понимаю, – Дображанская посмотрела на Белого Ангела.

– А я все понимаю теперь! – победоносно похвасталась Чуб. – Чего непонятного? Его убила не она, а Дух Бездны! – Даша ударила по картинке с изображением Ангела Черного. Слова полились горячим потоком. – Мы ведь знаем, что мертвые некроманты могут вселяться в живых и управлять ими! И Дух Бездны, дух жены Котарбинского вселился в Ирину. Пропечатался на ее лице, задушил ее душу, подавил ее волю, убил ее любящего папу… А после пошел и раскопал могилу художника, любившего этого Духа всю жизнь. Ты сама говорила, – воззвала Чуб к Катерине. – Зачем дочери бизнесмена Ирине какая-то древняя могила? В нее вселился злой дух! А сама она ни в чем не виновата. Она – ангел. Зло и добро в одном лице. В одном теле. В прямом смысле… Вот это и нарисовал Котарбинский!

– Превосходный сценарий для третьесортного фильма, – бесстрастно похвалила ее Катерина. – Только Ирина отнюдь не была ангелом. И откуда Котарбинский мог знать все это? А потом, я была у него в мастерской. И никакого духа там не было, – Катя замялась. – Вот именно, не было… А ведь она должна была быть в его спальне… Как звали жену художника? – обратилась она к Мирославу.

– Неизвестно, – сказал Красавицкий. – В этой истории у его кузины нет не только лица, но и имени. Оно нигде не упомянуто. Его жена и правда похожа на дух, исчезнувший так же загадочно, как и появился.

– Мой визит к Котарбинскому был прерван, – проговорила Дображанская. – Ему сообщили, что внезапно умерла какая-то Ася.

– Видите! – влезла Чуб. – Дух Бездны начал убивать еще там. Может, Ася тоже любила ее… как сестру. Или во-още была лесбиянкой. Хорошо хоть вдову мы защитили.

– А она дала нам телефон жениха, чтоб мы могли предложить ему свою помощь, – сказала Маша. – Егор примет нас в офисе в пять часов дня, и мы очертим его Кругом. Хоть я сомневаюсь, что ему нужно опасаться Ирины Ипатиной. Я пытала Город. Он не видит ее. Ирины нет в Киеве. Скорее всего, она давно за его пределами…

– И даже за пределами нашей страны, – прибавила расстояния Катя. – В ее случае это было бы самым разумным решением.

– Ася… Ася… – Мирослав еще раз пересмотрел статью о художнике в «Страницах прошлого». – Нет, о мертвой Асе тоже ничего не известно.

– О Котарбинском действительно ужасающе мало информации и в Интернете, и в академических изданиях, – пожаловалась Маша, – только сухая биография в столбик.

– Зато картин его в Интернете – действительно тучи! – подозвала их Акнир.

Все это время ведьма сидела за компьютером, качая картинки из инета, и теперь повернула к ним экран, предлагая полюбоваться результатом неправедных трудов.

– Глядите… Я и наши сюда залила.

Фантастические, дивные, бередящие душу сюжеты замелькали на экране, сменяя друг друга.

«Жертва Нила» – привязанная к плывущему по воде деревянному кресту прекрасная девушка, предназначенная в жертву священным крокодилам. «Богатыри», одновременно пронзающие друг друга копьями в схватке. «Умирающий» – истекающий кровью мужчина, взирающий на стоящую над ним деву в белых одеждах – свою собственную душу. «Цыганка» с банджо на дороге, «Цыганка» с банджо у городской стены…

– Смотрите, он часто рисовал очень похожие картины, – отметила Чуб.

– Самоплагиат, – воспроизвела утверждение соперника Катя. – Иногда он менял только мелкую деталь.

– А я о чем? Пусти меня, – Чуб оттеснила Акнир от ноутбука. – Смотрите сюда. Вот, к примеру, одна… – Землепотрясная открыла картинку, изображавшую двух девушек в платьях римлянок, сидящих в саду при свете луны. Лицо красивой смуглой брюнетки было повернуто в профиль. Блондинка склонила голову на плечо подруги. – Вот вторая, – сказала Даша, показывая им тот же сюжет. Те же самые девушки в тех же платьях сидели в том же саду – только головы римских красавиц были повернуты чуть иначе. – А теперь… – Землепотрясная застучала по клавишам, соединяя изображения в «живую картинку». Брюнетка и блондинка стремительно завертели головами. – Вы поняли? Это – не самоплагиат! Это – комикс!!! Он как будто рисовал мультик. Еще до того, как их придумали… А теперь поглядите на наш графический роман.

Даша нашла в папке три имеющиеся в их распоряжении изображения «Тихой ночи»:

открытка издательства «Рассвет»;

картина, купленная Катей на аукционе;

и еще одна – украденная Дображанской из мастерской.

Пальцы Чуб вновь заплясали по клавишам – увиденное и впрямь походило на мультфильм.

Вылетающая из туманного озера дева-душа подняла руку, обняла Ангела за шею и повернула к ним голову, словно, прощаясь, хотела взглянуть напоследок на этот бренный и сумрачный мир.

– Он не перерисовывает один сюжет – он его дорисовывает, продолжает историю! – громко заключила Даша. – Просто в его время мультиков не было и он сам не знал, что рисует. У каждой его картинки есть движение – развитие сюжета. И у нашей ангельской девы – тоже…

– Ты хочешь сказать, – уловила мысль Маша, – что мы видим лишь три фрагмента, три куска пазла. Три кадра одной длинной и цельной истории!

– Четыре – если считать картину «Дух Бездны», – сказала Даша. – И это история о Черном Ангеле, ставшем ангелом Белым.

– Или наоборот, – сказала Катя. – О Белом Ангеле, ставшем Черным. Мы не знаем последовательности. Не знаем, какая из работ изображает финал.

– Значит, нам нужно собрать все работы Котарбинского и сложить их вместе, – беспроблемно предложила Чуб. – И мы узнаем настоящую историю Духа Бездны.

– Боюсь, собрать их все невозможно, – покачала головой Дображанская. – Ведущий аукциона рассказывал, что Вильгельм Котарбинский нарисовал их великое множество. Часть его работ до сих пор не найдена, часть утеряна. Он легко продавал их, легко дарил… Потому в Киеве даже в наши дни часто находят новые и неизвестные сепии, эскизы, полотна.

– Значит, нужно найти все, что можно! – оборвала ее Даша.

– Мне говорили, есть еще одна работа, – вспомнила Катя. – Владельцы не пожелали продать ее на аукционе. Ну, а еще больше картин я видела в его мастерской, – Катерина застыла с видом «ну что, мне разорваться, что ли?»

– Жаль, мы не знаем, какая именно картина даст нам ключ к этой тайне. Мы даже не знаем, в чем тайна, – вздохнула Маша.

– «Тайна»! – вскликнула Дображанская. – Так называется третья картина! Сначала я должна съездить в Аукционный Дом!

– Нет, – оспорила Маша Ковалева, – сначала нужно сходить к Котарбинскому. Он же живет за углом! А в Прошлом время стоит, – разъяснила свое предложение она. – Потом – за «Тайной»…

– Прости меня, Маша. – Катерина удрученно нахмурилась. – Сюрприза не вышло. Эту картину, – показала она на экран с ангельской девой, – я собиралась подарить тебе вечером на день рожденья.

– Эту?..

Маша совсем не умела врать – и трех ее разочарованных букв совершенно хватило, чтобы понять…

– Она и тебе не понравилась? – расстроилась Катя. – Нужно было покупать «Духа Бездны»!

– Да, нужно было брать его! – поддержала Чуб.

– Что ты… нет, нет, – замахала Ковалева руками. – Он такой страшный. Все хорошо, мне нравится твой Белый Ангел.

– Забудь про него, – приняла соломоново решение Катерина. – Держи, – сняла она с груди модерновую бабочку-брошь.

Маша протянула сразу обе руки, чтоб принять драгоценный подарок. И на этот раз Дображанской не нужно было слов, чтоб понять, как младшей из Киевиц понравился дар.

Глава шестая

Тайна художника

Дверь в номер Котарбинского была не только не заперта – приоткрыта. Но Катя все равно постучала.

– Войдите… – его голос был тихим.

Катя и пожелавшая сопроводить ее Маша Ковалева зашли в обширную комнату-мастерскую.

Художник сидел у окна на дубовой лавке, сгорбившись, закрыв глаза.

Был он нынче совсем иным – растрепанным и измятым, и крылья его галстука-банта поникли, как у мертвой бабочки.

– Здравствуйте, – поздоровалась Катя. – Я пришла к вам, чтоб закончить портрет.

Он только плотнее прикрыл веки.

– Помните меня? – не стала отступать Дображанская. – Я была у вас вчера… Мы не успели поговорить об оплате.

– Что? Об оплате?! – резко поднял голову он. – Вы намерены оплатить мою работу? Деньгами?

– Вы предпочитаете натуральный продукт? – порядочно удивилась Катерина Михайловна.

– Простите, простите, – вскочил он со скамьи, – я подумал… не понял… Так вы были вчера. Втроем?

– Вдвоем, – припомнила Катя так и не разъясненную натурщицу в спальне. – А это – моя спутница Мария Владимировна, – представила она Машу Ковалеву.

– Очень приятно, Мария Владимировна, – галантно сказал Вильгельм Котарбинский.

Но что-то изменилось. В прошлый раз он излучал счастье, сейчас же – угас; был не просто несчастлив – сломлен. Моложавый, подтянутый – нынче он казался несчастным седым стариком, и лихо подкрученные кончики его гоноровых польских усов превратились в грустные щеточки. Однако, если вчера у него умер кто-то из близких, столь разительная перемена была легко объяснима.

– Вдвоем… так и есть… А вторая сегодня не пришла? – поинтересовался он.

– Не пришла, – подтвердила Катя, не слишком понимая, почему она должна отчитываться за других визитеров.

– В таком случае, сегодня я могу поработать только над вами, – сделал вывод он, разыскивая среди множества работ вчерашний эскиз. – Ах, вот и он… Я забыл спросить, какой портрет вы желаете?

– А можно увидеть то, что вы написали вчера? – подойдя к нему, Катерина заглянула в лист и вскрикнула так отчаянно громко, что Маша Ковалева уронила свой крохотный шелковый ридикюль и бросилась к Кате.

Карандашный набросок являл Катерину Михайловну Дображанскую в полный рост: высокую, стройную, с горделивой посадкой головы и ослепительно-прекрасным лицом. Тем больший контраст представляла вторая женщина – стоящая, плотно придвинувшись к ней, невысокая, некрасивая, с крупными резковатыми чертами лица, большим ртом, темными глазами и крыльями бабочки за спиной.

«Придвиньтесь, прошу вас…» – вспомнила Катя непонятную просьбу художника.

Его возглас: «…такой дивный контраст!»

«А вторая сегодня не пришла?..»

– Кто это?.. – глухо спросила Катерина Дображанская.

– Вы… и вторая дама… – объяснил Котарбинский. – Та, что не смогла прийти сегодня… Она была с вами вчера.

– Была тут со мной?!

– Да.

– Но это моя мама! Моя покойная мама!

Его лицо приобрело цвет небеленого холста.

– Она – нереальна? – справился художник с запинкой, обреченно, но совершенно без удивления. – А вы?

– Я – да, – сказала Катерина Михайловна.

– Вчера я думал, вы обе… – сбивчиво заговорил он. – Как те, другие… Как все они. Особенно вы. Люди редко бывают столь необыкновенно красивы при жизни. Но те, другие, не платят за работу. И когда вы спросили об оплате… Я подумал… и вы, и она… и та третья, с арфой…

– Вы что же, увидели рядом с Катей привидение? – вопросила Маша.

– Это не просто привидение, – сказала Дображанская, и ее кожа словно покрылась колкими мокрыми осколками льда. – Моя мама была тут со мной. Мама пришла на Деды́… Значит, она нуждается в помощи. Или хочет помочь нам!

– Простите, вы тоже ко мне? – сощурившись, художник посмотрел в пустой угол комнаты.

Из пустоты проступил изумленный Мир Красавицкий.

– Он что же, видит меня? – спросил Мирослав.

– Вы видите всех привидений? – ахнула Маша. – Всех и всегда?

– О, Матка Боска, опять!.. – взвыл вдруг художник, сворачиваясь в улитку, опуская голову на грудь. – Лучше бы мне ослепнуть!.. Уходите… Немедленно. Уходите, прошу… – Он заметался по комнате, забился, как по невидимой клетке по своей мастерской, с отчаянной ненавистью сбивая с ног тонконогие мольберты, сбрасывая рисунки со столов, сметая картины со стен…

– Он сейчас уничтожит все свои работы! А мы пришли за его картинами… – испугалась Катерина.

– Катя, бери свой портрет с мамой, иди, – быстро распорядилась Маша. – И ты, Мир, тоже… иди, не мучай его. Помоги Кате… Я знаю, как обращаться с безумными художниками, – уверила их младшая из Киевиц.

При виде Кати глава Аукционного Дома сразу поднялся из-за массивного письменного стола с пузатыми резными ножками и обтянутой зеленым сукном столешницей. На столе возвышался массивный чернильный прибор с бронзовой фигурой оленя. Стол обступали книжные полки. Катерине нравился его кабинет.

– Очень рад видеть вас снова. Садитесь, пожалуйста, – предложил Вадим Вадимович Водичев.

Дображанская села. Хозяин Аукционного Дома тоже вернулся в кресло.

– Я перевела вам деньги за «Тихую ночь», – сообщила она. – Но я здесь не поэтому. Перейду сразу к делу. Утром вы упоминали о третьей картине Котарбинского… «Тайне».

Хозяин снова встал – весь его вид выражал неподдельное сожаление. Он хотел понравиться Кате – и точно знал: то, что он скажет сейчас, не понравится ей.

– К сожалению, она уже куплена.

– Как? – изумилась Катя. – Так быстро… И кем?

– Когда вы ушли, ко мне подошла Виктория Сюрская, – Вадим Вадимович так и остался стоять, словно эта жертва могла компенсировать Кате потерю. – Она жалела, что не смогла купить «В тихую ночь». Я предложил ей перекупить «Духа Бездны», сказал, что выигравший наверняка согласится уступить его…

– Он был бы счастлив, – сказала Катя.

– Но она отказалась. «Дух Бездны» не подходил ей. Она открывает в Париже элитный клуб для любителей драгоценных камней, и сама занимается его оформлением. Всё по первому разряду: мейсенский фарфор, столовое серебро Фаберже, оригиналы на стенах. И для сапфирового зала ей нужна была «Ночь» или нечто похожее, на водную тему. Тогда я упомянул о «Тайне». Она сказала, что готова заплатить за просмотр… за один лишь просмотр, даже если работа не придется ей по душе или владельцы не согласятся отдать ее. Но если согласятся, я получу свой процент.

– И владельцы согласились, – без труда угадала финал Катерина.

– Она предложила им безотказную сумму, – с легкой грустью сказал он.

– А раз она тоже согласилась купить ее, «Тайна» и правда похожа на «Тихую ночь», – удлинила логическую цепь Катерина Михайловна.

– По правде говоря, «Тайна» словно бы продолжает ее… Или, точнее, «Тихая ночь» является продолжением «Тайны».

– Продолжением?.. – в сердце Кати кольнуло. – Что же на ней изображено?

– Ночь. И утопленница в темной воде. И еще какая-то церковь.

– Известная церковь?

– Если в Киеве и стояла когда-то подобная церковь, лично мне ничего не известно о ней.

Дображанская встала.

– Я тоже готова заплатить за просмотр нужную сумму. Мне нужно хотя бы увидеть ее… Вы поможете мне?

– Это я могу вам устроить, – Вадим Вадимович схватил со стола телефон. – Денег не нужно. В какой-то мере Виктория – моя должница… Когда вы хотели бы сделать это?

– Немедленно! Я должна узнать эту «Тайну» прямо сейчас!

Прошел почти час.

В гостиничном номере «Праги» было пасмурно, холодно. Второй день непогоды. Котарбинский сидел на затоптанном коврике, облокотившись на дубовую лавку.

Мальчик в форме с блестящими пуговицами принес заказанный Машей самовар, и она буквально вложила горячую чашку в поникшую, безжизненную руку художника, стараясь отогреть его… Заставила его подкрепиться и чаем, и пирогами.

А потом присела рядом с ним на ковер, крепко сжала его пальцы. После прочтения «любосречи» он больше не сомневался, что она – его давняя знакомая.

– Я еще никому не открывал свою тайну… Я был молод, очень молод, – заговорил он. – Мне было чуть больше двадцати, когда я сбежал из дома в Рим. Денег у меня почти не было, но потребность писать… Она была как любовь, как страсть, как потребность в еде и воде… Нет, – уверенно возразил он себе, – писать мне хотелось намного больше, чем есть. Те немногие средства, которыми я располагал, я тратил на оплату мастерской и натурщика. Я отдавал ему все свои гроши, экономя на еде. Я сочинил одну сценку на античную тему, натура требовалась мне, чтоб творить… Я не ел три дня, пил воду из фонтана… А потом случилось то, что должно было случиться. Однажды натурщик пришел ко мне в мастерскую и увидел меня лежащим без сознания прямо на полу. Он поспешил к врачу – русскому немцу. Тот поставил диагноз: голодный тиф – и сказал, что отправить меня в больницу для бедных – все равно что на кладбище. Он был очень добрый человек, этот врач. Он пошел к своим знакомым, братьям Сведомским, жившим в то время в Риме, и попросил их спасти соотечественника[4]. Они согласились, хотя совершенно не знали меня… Меня перенесли к ним в дом на носилках гробовщика – других найти не удалось. Но этого я не знал. Я ничего не знал, я был без сознания. Я не знал, что умираю. И кабы не упрямец доктор Вендт, приходивший ко мне каждый день, чтобы сделать укол камфары, невесть отчего не терявший надежды воскресить полумертвеца, если бы не милые братья Сведомские, ухаживавшие за совершеннейшим незнакомцем как за своим третьим братом… меня бы сейчас не было с вами. Наверное, я истинно был одной ногой в могиле. Пока они пытались спасти меня, я находился в другом – неизведанном мире. Я не помню его и не могу описать, но после этого…