Ормедея. Тайна одной женщины
– Похоже на квеври, – в унисон мыслям друга сказала Мари, – только маленький.
– Литра на три, коцо их называют. Форма – вылитый квеври: к середине ширится, как лимон, а снизу – узкий, что и не поставишь…
– Как рог для вина или пожарное ведро.
– И горлышко сверху, как у кувшина.
– А мне больше размером новорожденного напоминает.
– Мумифицированного. Распеленаем младенца?
Девушка ответила лишь после того, как страх наказания победил в ней любопытство:
– Спрячь! Представь, накроет нас сейчас сторож, что мы скажем? И вообще, надо дыру замаскировать, чтобы на нас не подумали…
– Мари, – с шутливым укором сказал Дато, – ты хочешь скрыть следы преступления?
– Какого преступления? Не было нас здесь, кирпичи сами обвалились!
– Не ожидал! – посмеялся Дато и осторожно положил «мумию» в сторону от ямы. – А замаскировать нужно…
Он ссыпал землю в нишу, закрыл ее плитой и попытался приладить отбитый обломок. Обнаружив, что нескольких кусков все равно не хватает, поднялся, подтащил оставшийся цельным монолит кирпичей и впихнул стоймя в зазор над ямой.
– Так даже натуральней… Опору вернуть? Нет, пусть лежит: выскочила под тяжестью нагрузки, камни и посыпались. Что скажешь?
– Ничего не забыл? – указала Мари на загадочный предмет. – Или сторожу отнесем?
– Ты как это видишь? «А мы клад в спецхране нашли!» – «Где? В спецхране? А что вы там делали, а? Комнату времен Горгасали ломали?»
– Тогда обратно спрячем, пусть сами разбираются!
– Они разберутся: толкнут задорого, если ценная. Сколько сейчас черных археологов! А мы историкам отнесем: есть к ней интерес – нам законные 25 процентов от государства.
– А если нет?
– На память оставим.
Ребята еще поспорили, но в итоге Мари дала себя убедить: ей тоже хотелось знать, что за подарок сделала им судьба. Вернувшись в комнату и закрывшись изнутри, они бережно уложили находку на диван. Едва Дато взялся за похожую на лен материю, как носы обоих уловили сладкий запах пчелиного воска.
– Погоди! Можешь потом открыть? – спросила вдруг Мари.
– Почему?!
– Тут такое дело…
Дато увидел, как она переминается с ноги на ногу. Казалось, все внутри нее танцует.
– Не подождет? – смекнул он.
– Из последних сил держусь.
– Эх! На самом интересном месте!
Дато ждал Мари на одном их двух балконов, которые архитектор поместил на третьем этаже здания с боков фасада. «И как я раньше не сообразил выше подняться? Давно бы на свободе были!» – снисходительно журил он себя.
Все произошло само собой. Ища столь необходимую Мари комнату, он почему-то сразу повел ее к двери, через которую звал сторожа, почему-то в этот раз заметил, что лестница уходит еще выше, и они резво вспорхнули наверх. Там-то и нашелся укромный уголок.
Но прежде Дато увидел дверь с витражами, в которых горели точки уличных фонарей. Он рванул щеколду – замка на двери не было – и выскочил наружу. Вне себя от счастья перегнулся через перила: до земли было метров пять. Зато слева к балкону на одном с ним уровне подходил парапет террасы. Винный завод стоял на горе, и территория вокруг была устроена на манер ниспадающих к главному входу уступов. Третий этаж со стороны фасада был первым со двора, а второй и начальный скрывались под землей, поверх которой были устроены широкие дорожки, обнимавшие здание с боков, как обод кольца – драгоценный камень. Верхняя и кончалась террасой с парапетом, примыкавшим к балкону.
«Всего-то – залезть на перила и перейти. Один шаг. Если назад не смотреть, не страшно! Мари согласится, ей домой нужно!» – мыслил Дато. И был прав. Стоило ему несколько раз перемахнуть с балкона на парапет и обратно, как от строптивости девушки не осталось и следа. С птичьей легкостью перескочила она на террасу.
– А сумочка? – спохватилась она.
– Думала, вместе с нашим кладом брошу? Жди здесь, я мигом!
Он вернулся еще быстрей, чем обещал. Сторож нашелся на проходной: сопел, уронив голову на руки на столе. Рядом стояли две бутылки вина, обсыпанные благородной пылью, как ели снегом в зимнем лесу. Ребята не стали нарушать покой того, кто предпочел пьяные грезы чудесам наяву, и ускользнули в темноту ночи.
3
Путь от площади Воронцова, где в одном из итальянских дворов жила Мари, до своего угла в Старом городе Дато преодолел едва не вприпрыжку. Порывистей мартовского ветра был он и часто переходил на бег, снедаемый желанием скорей изучить добычу.
Влетев в комнату, зажег лампу и бросился на сверток, как кидается на еду оголодавший человек. Блеснул желтый металл, и Дато заставил себя охладить пыл: «Я все-таки ученый, нужно быть аккуратней». Смирить сердце было тем трудней, чем больше открывался ему предмет. Это и вправду был квеври, но какой!
Залитое воском горло венчал оттиск причудливо переплетенных линий. Окружность опоясывал обод желтого металла с вырезанными в два ряда буквами. Такие Дато встречал в исторических книгах. Он пошарил рукой по столу, ища увеличительное стекло. «Как этот шрифт назывался, асомтаврули[17]? – пригляделся он. – Самый древний у нас, пятый век».
Отложив лупу, Дато поднялся: хотелось отстраниться и охватить взглядом основную часть кувшина целиком. Выпуклое, овальное его туловище покрывали рисунки. Причем от горлышка до узкого дна сосуд был как бы поделен надвое, походя на позитив и негатив фотоснимка. Изображения с одной стороны были нанесены красной краской поверх глины желто-зеленого, оливкового цвета, в части напротив она сама формировала рисунки, углубленные в ее красный фон. «Как обратная сторона Луны», – думал Дато, отходя к окну.
Сквозь кипарисы сада церкви Святого Георгия, куда выходил внутренний двор, светили редкие огни Авлабари[18] на той стороне реки, и стояла какая-то особая тишина замершей жизни, что только и бывает в церковных садах да на кладбищах.
«Дело ясное – штука ценная, – совещался Дато сам с собой. – Неужели обруч золотой? Но это и медь может быть… И кому вино в таком кувшине сделали? Царю? Патриарху?..» Дато не сомневался, что внутри сосуда – вино. Что еще бывает в квеври?
Докурив, он вернулся к столу, взялся за «светлую» часть квеври. Разгадывать этот один большой ребус Дато начал с поиска схожих элементов. Таким был повторяющийся сверху и снизу орнамент: сплошная полоса, к которой – на равном удалении друг от друга – снизу крепились по семь «горошин». Ритм дробился, когда линия свивалась в петлю: внутри нее теснились те же «горошины». Можно было подумать, что линия – это поверхность земли, а петля – яма. «И что там закопано?» – гадал Дато и, не найдя ответа, переключился на две другие повторяющиеся полоски.
«Вода», – пробежал он глазами по волнистой линии с характерными загогулинами, что тянулась от края до края «светлой» стороны. В одном месте она делилась надвое, подобно рукаву реки. Это происходило там, где над водой появлялся треугольник. «Это что за зверь? Вроде капюшон палача с прорезями для глаз… Или гора с двумя пещерами?..»
Еще необычней были образы в центре квеври. Загадочные существа здесь совершали некий обряд. «Не лица, маски! – смотрел в лупу Дато. – Не бывает таких длинных носов и подбородков! И хвосты висят… А на ногах – башмаки странные, носки к небу задраны».
Ритуал был явлен в двух сценах. В первой процессия из трех существ с кубками в руках шла к фонтану. Второй сюжет показывал обнаженную женщину на троне и двух участников действа: один прикладывал к ней руки, другой воздевал руки к диску над головой девы. В нем Дато узнал борджгали[19], символ солнца с семью изогнутыми лучами. Необычным было то, что из центра круга-отверстия прямо на женщину низвергался поток некой жидкости.
Эта же дева занимала почти всю вторую, «темную» сторону кувшина. Здесь она стояла фронтально, во весь рост. Уже разведя руки в стороны и согнув их в локтях. На ладонях, как на весах, помещались борджгали: диск справа был обычным, а символ слева – расколотым надвое, как после удара молнии. Такой Дато видел впервые. С боков были нарисованы по две переплетающиеся линии с «горошинами» внутри. «Похоже на спираль ДНК, – мыслил Дато, – но откуда ей взяться? Раз это квеври, должно быть, лоза! Символ вечной жизни. И тогда никакие это не «горошины», а виноград!»
Обрадованный разгадкой, Дато отложил кувшин и, не гася света, перешел на кровать. Заложил руки за голову и любовался сокровищем. Так долго, пока веки не отяжелели и сон не унес его в далекие сферы, где человеку даны ответы на все вопросы бытия при условии полного их забвения при пробуждении.
4
Карусель событий вращалась столь интенсивно, что вряд ли кто посмел бы попрекнуть Дато, проспи он следующий учебный день. Он и сам удивился легкости, с которой вскочил с кровати в час, когда первая багряная полоска только прорезалась в небе над Тбилиси. Еще до того, открыв глаза, он нашел взглядом кувшин и облегченно выдохнул: «Не сон». Убрав находку в шкаф, он, не сменив одежды, выскочил на улицу.
Никогда еще он не приходил на учебу так рано – за час до занятий – и теперь, сидя на парадной лестнице, курил, наслаждаясь тишиной и казавшимся без людей каким-то иным пейзажем университетского сада. Дато вообще любил поступать не как все и оказываться в ситуациях, где мог почувствовать себя отличным от других. Даже такой пустяк – быть тем единственным прохожим, что идет по улице против общего потока людей, наделял его душу приятным чувством исключительности.
Вот и сейчас он с тихой радостью встречал взглядом тех, кто постепенно наполнял двор движением: «Вы только явились, а я уже здесь». Наконец появился и тот, кого он ждал.
– Ты корпусом не ошибся? Ваш – соседний, – обнял его подвижный улыбчивый парень.
– Гия!
– Или ты пришел в ресторан меня отвести? Уже два года, как проспорил!
– В ресторан не отведу, но долг закрою. У тебя занятия важные?
– А что предлагаешь?
– Таким вином угощу, какое ты в жизни не пил и не выпьешь!
– Как учат предки: «Если действовать не будешь, ни к чему ума палата»[20]. В путь!
– Да, глупостями вас на историческом не кормят. Давай еще Мари подобьем на прогул.
– Мари я всегда рад! Кстати, Меджнун, ты своей Лейли[21] так в любви и не признался?
– А ты своей?
Дато и Гия были не разлей вода с детства: росли в одном дворе на Кутузова, переживая общие радости и невзгоды. Проводили вместе столько времени, что в глазах окружающих стали братьями. Даже влюбленности их были схожи. Разве что Дато успел сойтись с Мари, а Гия никак не решался преодолеть барьер дружбы с Мери. «Смотри, еще замуж выйдет!» – подначивал друга Дато. Они любили подзадоривать друг друга. Так, и в университет Гия поступил на спор: год слушал россказни Дато о прелестях жизни студента, а потом заявил: «За хороший спор могу сам хоть завтра поступить!» С тех пор Дато и задолжал ресторан на десять персон: достаточных денег все не заводилось. Гия не был в претензии, обнаружив в себе подлинную страсть к историческим наукам.
И сейчас, поднимаясь к дому Дато по улице Чахрухадзе[22], он сыпал фактами:
– Вот дом Бараташвили[23], музей. А в начале улицы – дом Текле, дочери Ираклия Второго[24].
– А кто был этот Чахрухадзе? – спросила Мари.
– Поэт, секретарь царицы Тамар[25]! Любил ее – безответно, конечно, – сборник стихов в ее честь написал.
– Знакомая ситуация, да? – съехидничал Дато.
Гия не заметил насмешки. Он замер на месте, вытянул руку и, растопырив пальцы, стал патетично декламировать отрывок из «Тамариани»:
– «Признаю: ты – небо, о царица, с розой, с хрусталем должна сравниться!»
– Вылитый Ленин с площади, – шепнул Дато Мари, а в голос спросил: – А про мой дом что скажешь? Кто из знаменитостей в третьем номере жил?
– Лет через пятьдесят скажут – ты, – засмеялся Гия. – Табличку повесим: «Здесь жил и не работал великий балабол такой-то…» Знаю, что напротив была лавка Нико Пиросмани[26]. Тут повсюду в подвалах духаны[27] прятались, думаю, он и к тебе в гости хаживал.
Дато выуживал из приятеля факты не из праздного интереса: хотел знать, насколько тот поднаторел в истории и будет полезен в расшифровке таинственного ребуса с кувшина.
– Ты где его взял?! – кружил по крошечной, как шкатулка, комнате Гия. Он то подходил к столу, то отскакивал от него, как от огня, ударяя себя ладонями по бедрам. Мари, наоборот, оцепенела и, сидя на кровати, беззвучно шелестела губами, словно выплакавшая все слезы родственница усопшего на поминках. Дато попытался разрядить обстановку:
– Ну, квеври, ну, старый, тоже мне чудо! Гол Дараселия[28] «Карлу Цейсу» в финале Кубка кубков – чудо. А здесь? Разве что вино – старинное, интересно попробовать!
Он поискал на столе складной нож и, сев на стул, зажал сосуд в коленях.
– Остановись, варвар! Не смей! – очнулся Гия, когда лезвие почти коснулось воска. Он выхватил и прижал квеври к груди, как если бы тот был живым существом. – Что ты делаешь?! Это же музейная ценность!
– А что такого? Открыть хотел…
– А я говорила, говорила: не трогай, положи на место… – обрела голос Мари.
– Ты понимаешь, что срезать хотел? Это же монограмма царицы Тамар!
– Где? – не поверил Дато.
– Да вот же, – наклонил Гия кувшин, показывая узор на восковой «печати». – Это шрифт мхедрули[29], вот «т», вот «р»… Я эту печать на монетах Тамар видел.
– Правда, что ли? А я думал…
– Думал он, – не дал закончить Гия. – Разрушитель! Перс! Видишь сад в окне? Раньше там дворец царя Ростома[30] стоял. А в конце XVIII века Ага Мохаммед-хан[31] напал и Тбилиси сжег. В три дня все церкви, школы, библиотеки… Типография! 20 000 трупов на улицах…
– Я при чем? – защищался Дато. – Типографию не трогал! – сострил он.
– Тот все достижения Грузии в три дня прикончил! А тебе и десяти секунд хватило!
– Не сгущай краски. Так если это печать Тамар, то квеври, что же, восемьсот лет?
– Я тебе не все сказал, – прищурился Гия. – Ты где, говоришь, его взял?
– Где взял, там больше нет.
Гия вопросительно посмотрел на Мари. Та лишь отвела взгляд.
– Понятно. В общем, за печать Тамар я ручаюсь. Но есть нестыковка: надписи на обруче старше. Это асомтаврули, семь веков до Тамар.
– Прочесть можешь? – подступил Дато. – Да положи на стол! Ничего я с ним не сделаю.
– Специалист нужен. Но знаешь что? Мари, подойди… Эти рисунки говорят, что кувшин еще древней! Точки под линиями – это виноград. У нас в музее квеври с похожим рисунком есть. Шесть тысяч лет до нашей эры!
– Господи боже, – выдохнула Мари. – А эти страшилы в масках? Это кто?
– Есть у нас знаменитый кубок из Триалети[32]. На нем похожие существа.
– И кто же они? – повторила вопрос Мари.
– Тут много споров. Все сходятся, что участники культовой сцены. Но кто? Один говорит – люди в ритуальных костюмах. Другой – божества одного из грузинских племен. Кому-то жрецы в медвежьих масках видятся, а кому-то – в масках кротов.
– А каким веком кубок датируют? – спросил Дато.
– Бронзовый век, 2000 лет до нашей эры. Но там материал – серебро. И не охра поверх глины, как здесь, а чеканка. Кстати, ты обруч проверял? Золотой?
– Издеваешься? Чего его проверять…
– Ты же химик!
– Химик, не дурак. Разница есть. Ты бы на золото подумал? – ответил Дато и, не увидев на лице друга сомнения, засуетился: – Сейчас узнаем! Самое простое – чуть-чуть наждачкой пройтись и азотной кислоты сверху капнуть.
– Не повредится? – заволновался Гия.
– Если в царскую водку положить – смесь азота и соляной кислоты, – большой «пшик» будет: растворится и в золотистую воду превратится, – сказала Мари, отличница курса. – А от одной азотной ничего не будет. Зато бронза даст реакцию.
– И что, есть у тебя эта кислота?
– Я же сказал: я химик, не дурак, – звенел в ящике стола мензурками и колбами Дато.
– А откуда у тебя посуда лабораторная? – хихикнула Мари. – Или ты такой везучий, что и в университете клад нашел?
– К эксперименту это отношения не имеет, – отмахнулся Дато. – Приступим, – поднес он стеклянную пипетку к бутылке с нанесенной фломастером формулой: HNO3.
5
– Поверить не могу, что кувшину столько лет, – задумчиво мешала ложкой кофе Мари. Они с Дато сидели в кафе рядом с университетом, ожидая Гию.
– Ты особо не слушай. Этим историкам лишь бы что открыть.
– А химики не такие?
– Не такие. В истории – догадки, в науке – разгадки. Если факт, то наглядный, за каждой гипотезой – опыт. Посмотрим, что ему скажут, и сами анализ сделаем, радиоуглеродный.
– Это хорошо, что ты не дал ему квеври профессору отнести…
– Что ты! Увидит – не отдаст. А так он кальку под нос сунет: будьте любезны, блесните знаниями! А что, откуда – не ваше дело, батоно ученый. Сон приснился, я и зарисовал.
– Борджгали и вправду странный, никогда такого не видела.
– Расколотый надвое, что бы это значило?..
– И почему знаки у девы в руках, как на весах: в правой – целый, в левой – треснутый… Ух, как интересно! Я как загадки вижу – как кофе становлюсь, что грозит из турки выкипеть!
– Ты вообще впечатлительная. А еще химик! Лично я думаю, кувшин, конечно, старый, но больше ста лет не дам. Ремесленник поделку сделал и разные эпохи намешал. А золото сверху… Так разве богатых князей в Грузии мало было?
– Не романтик ты, – надулась Мари. – А я верю в чудеса! Мир сложней, чем мы думаем. И точные науки его объяснить не могут.
– Разве?
– А как же! Отрывают по листу, как от кочана капустного, а до сути никак не доберутся. Веками думают, что дело обстоит эдак, потом – раз! – открытие! И все иначе.
– Но ведь доберутся однажды!
– Не при нашей жизни. И хорошо. Без чудес скучно!
– Тут я согласен. Вот я сейчас вижу чудо, – взял девушку за руку Дато.
– А что? – с робкой улыбкой заглянула ему в глаза Мари.
– Вот что… – быстро придвинулся к ее лицу Дато и чмокнул родинку, одинокой звездой мерцавшую высоко на правой скуле. Он не стал говорить, что и в основе этого чувственного чуда – лишь химические реакции мозга в ответ на импульсы нервных окончаний. Не стал, потому что знал: бывают в жизни минуты, когда даже самый пытливый ум устает от самого себя. Он собрался было предложить погадать на кофейной гуще, но тут в кафе возник Гия. Его удрученный вид свидетельствовал: с наскока решить загадку не вышло.
– Не вовремя я профессора нашел, – виновато отхлебнул кофе Гия из кружки товарища. – Думал: загорится, увлечется… Э-э! Обедал: из-за диабета по графику ест. Иногда прямо на лекции жует, это для него святое.
– Совсем ничего не узнал? – не теряла надежды Мари.
– Я же говорю, кивнул так равнодушно, мол, положи на стол, потом посмотрю.
– Даже не взглянул?
– Нет. Не в духе был, может, здоровье подводит, может, проблемы… В таком возрасте и раздражительность – частый гость, без причины накатывает.
На этих словах дверь распахнулась, как от сильного порыва ветра, хотя на улице стоял нежный благодушный май, и в зал вломился старик. Порывистость его никак не вязалась с тщедушным видом. Он яростно озирался и дышал с неистовством быка в бою с матадором. Явление было столь резким, что зал на мгновение затих и взгляды посетителей устремились к странному типу. А тот, словно оправдывая сравнение с животным, определил цель – Гию – и ринулся в атаку. Трое друзей, как по команде, вскочили.
– Гергедава, немедленно отвечайте, откуда это?! – тряс он бумагами. – Я должен знать!
Гия, прежде не видевший профессора таким, растерялся и мялся. А тот все распалялся:
– Не молчите, заклинаю! Откуда они у вас?! И где кувшин, с которого вы их срисовали!
Гия потрясенно молчал, а Дато метнул в него острый взгляд, как бы говоря: «Неужели проболтался? Я же просил молчать!» Тот понял немой укор и помотал головой, мол, тайну не выдал. Исступленный старик, не получив ответа, подскочил к Гие и зло шипел в лицо:
– Где кувшин, я спрашиваю, где?! – буйным блеском горели его глаза. Казалось, он стал выше, значительнее себя прежнего, точно внутри него пробудилась могучая сила, готовая смести все на своем пути.
Дато подумал, что он явно не управляет собой.
– Простите, уважаемый, это я Гию попросил об услуге, – кинулся он на выручку другу.
Казалось, эти слова несколько отрезвили профессора. Он вздрогнул, будто осознав, что рядом, оказывается, кто-то есть. На глазах друзей произошла дивная метаморфоза: старик скукожился, как если бы из него выпустили воздух; потух наделявший его чертами юности внутренний пожар, он стал бледным и безжизненным. Его лицо приняло такой вид, точно он смотрит на мир откуда-то из самого далекого угла души, как испуганный зверь из норы. Он вынул платок, отер лоб и губы и заговорил слабым голосом:
– Простите мой пыл, молодые люди, но речь идет о важном, бесценном предмете. Не для меня, для Грузии. Эта находка… Она затмит все! Если, конечно, я не ошибаюсь…
– Что привело вас в такое волнение, профессор? – спросил Дато.
– Да, что вы увидели в надписях? – пискнул Гия.
Профессор посмотрел на смятые бумажки, которые буквально душил в кулаках.
– Вы позволите? – сел он на свободный стул. Трое друзей также вернулись на места. Он разгладил морщинистыми руками кальки и уставился на них, словно видел впервые.
– Понимаете, дело даже не в надписях, в них как раз ничего особенного. Рисунок – вот в чем суть. Это единственное изображение на кувшине или были еще?
– Почему вы решили, что это кувшин? – спросил Дато.
– Гия рассказал, да? – не удержалась Мари.
– Ничего я не рассказывал, – буркнул тот в ответ.
– Все же кувшин, – сглотнул профессор. – Расколотый борджгали: символ столь редкий и даже легендарный, что я ни разу не встречал его изображений, только слышал. И, честно говоря, уже и не надеялся увидеть…
– Мы тоже удивились… – начала было Мари, но Дато стукнул ее под столом.
– …И когда Гия, – он почти ласково потрепал его по кисти, – когда он принес рисунки… Я как без головы остался! Помчался следом с прытью, какой и в юности себе не позволял.
– Так вот как вы здесь оказались, – ответил себе на мучавший его вопрос Гия.
– Простите, профессор, но что же он означает? – спросила Мари.
– Тут нужна композиция целиком, так сказать, нельзя рвать смысловую нить вещи с ее контекстом. Ведь был контекст, да? Было что-то еще? – вопрошающе смотрел он на Дато.
Старик явно снова испытывал прилив неких сил.
– Вроде было что-то, сейчас не упомню… – уклончиво ответил Дато.
– То есть как?! Снова обман?! – взвился профессор, но спохватился. – Просто я не могу понять, как вы не помните деталей столь необычайного квеври…
– Так я и видел-то его всего мельком…
– В каком смысле? У вас его нет?
– Нет. И не было.
– Как это понимать? Гергедава! Как это понимать?! – почему-то напустился он на Гию.
– Очень просто, – ответил Дато. – Я на Сухом мосту[33] этот кувшин и встретил. Понравился мне один старик. Заговорили. Вот я и подумал помочь.
– С чем помочь? – уставился на него профессор.
– Отнесу, говорю, в университет, пусть расшифруют надпись, может, цена прыгнет.
– А женщину с борджгали зачем срисовали?
– Так тоже удивился, никогда такую не видел.
Возникла пауза. Старик барабанил пальцами по столу. Затем заговорил раздраженно:
– Я вам откровенно скажу, что, если вы меня обманываете, будут последствия. Вы тоже в нашем университете? Гергедава, вы его откуда знаете? Наш студент?
– Друг детства, – не стал врать Гия.
– А в университете я не учусь, – обманул Дато.
– Смотрите, я наведу справки, я обращусь куда следует… – выговаривал профессор. Он поднялся, оперся руками на стул: – Как мне найти вашего близкого на Сухом мосту?
– Какой он мне близкий, я же сказал: парой слов перекинулись. Думаю, там сидит.
– Не вздумайте лгать, юноша, – потянулся он к бумагам, – это будет иметь последствия.
– Подождите, зачем они вам? – подался вперед Дато.
– Не ваше дело, – враждебно ответил старик. – Отдам хозяину на Сухом мосту. С вами, Гергедава, я не прощаюсь, – добавил он и двинулся к выходу. Когда от профессора осталась лишь невидимая, но осязаемая напряженность в воздухе, Дато насилу улыбнулся:
– Ну и тип! Такой спектакль устроил. Гия, ты ему точно ничего не говорил?
– Ни слова. Только листы на стол положил. А он вон как погнался!..
– Неприятный человек, как змея, – тихо сказала Мари.
Друзья замолчали. Каждый чувствовал исходившую от старика опасность. Было ясно, что тот вознамерился причинить им неприятности. Наконец Дато высказался:
– Забудем пока о нем. Главное, что теперь знаем: кувшин и вправду уникальный.
– Я это сразу понял! – фыркнул Гия.
– Молодец. Нужно самим надпись расшифровать.
– В принципе, это не так сложно. Я знаю, что делать, – сказал Гия.