I
Снежные смерчи метались по Алаю. Вся огромная высокогорная Алайская долина походила на бушующий океан. Зажатая меж Заалайским хребтом с юга и Алайским с севера, эта сквозняковая долина протянулась почти на сто восемьдесят километров, а в ширину местами достигала более двадцати. Было где разгуляться ветру. Буран неистовствовал.
Горные шквалы срывали со скал неулежавшиеся сугробы и швыряли их вниз. Массы то рыхлого, то плотного снега метались по долине, как вздыбленные волны.
Ураганные ветры, мчавшиеся по склонам гор, врывались в ущелья. Глубокие извилистые теснины заставляли воздушные потоки резко изменять направления. Когда эти воздухопады вылетали на простор, заходя в бок или навстречу другим ветрам, рождались вихри.
Массы снега уносились высоко-высоко на ледники и снова обрушивались вниз тучами снежной пыли. Ветер дул неравномерно. За несколько минут наметало огромные сугробы. Вдруг налетал ураганный ветер и сметал все начисто. А вот перед сугробами, выросшими в густых зарослях облепихи, он был бессилен. Чем сильнее дул ветер и швырял снегом, тем плотнее и выше делались сугробы. Зато на вершинах холмов и крутых склонах сдувало не только снег, но и песок и мелкие камешки.
В этом снежном вихре, едва заметные, как мошки на стене, двигались всадники. Небольшой караван – охотник, два геолога и двое рабочих – пересекал долину поперек, от Заалайского хребта к Алайскому. Уже давно они должны были выехать на берег реки Кизыл-Су, но буран спутал все их расчеты.
Был конец октября 1929 года. Для Ферганской долины, лежавшей у подножия великих гор, это была пора жаркой осени, а для Алайской долины, поднятой на три тысячи метров над уровнем моря, это было начало студеной высокогорной зимы. Даже летом зима никогда не уходила с заоблачных высот, вечно покрытых снегами. Там умирали и рождались тучи. Там умирали и рождались реки и ветры, оттуда срывались обвалы. Весной, когда пригревало солнце, из-под снега обнажалась долина, исчезал снег на холмах и в предгорьях. Склоны гор обнажались постепенно, будто кто-то медленно втаскивал все выше и выше покрывавшее их снежное одеяло. Затем устанавливалась четкая граница лета и зимы, альпийских лугов и снега. И все же даже летом высокогорная зима напоминала о себе в долине зимним холодом, студеными ветрами и неожиданными снегопадами. В высокогорьях осень наступает раньше. Еще в Алайской долине зеленела трава, а на склоне гор уже лежал рыхлый снег. Нижняя кромка нетающих снегов с каждым днем спускалась все ниже и ниже. Зима шагала в долину с юга, с вершин Заалайского хребта. Зима шагала в долину с севера, спускаясь по склонам Алайского хребта. И наконец снежный покров в долине сомкнулся.
Эта осень выдалась снежной. Уже две недели как все было бело. Высокогорные перевалы на дороге Ош-Хорог со дня на день должны были закрыться для проезда до весны. Работники золоторазведочной партии Попова – геолог Никонов, его помощники Юрий Ивашко и Федор Лежнев – спешили закончить до закрытия перевалов работы маршрутного характера.
Оставался последний день благополучного пребывания их в Алайской долине. И в этот последний день их настигла беда. Чтобы закончить в этот день рытье ямы-шурфа в ущелье и взять последние пробы, было решено всем вместе пойти на участок. Охотника Шамши послали за мясом, на охоту в горы. Хотя в горах было неспокойно – кое-где появились басмачи – и геологи спали с заряженным оружием, а ночью дежурили по очереди, включая рабочих, всем так хотелось поскорее закончить работы, что Никонов решился оставить лагерь под присмотром одного Мурзая – переводчика, тихого и услужливого человека.
Утро было чудесное. Небо синее-синее. Снега так искрились, что без темных очков нельзя было смотреть на сверкающие величественные снежные горы. Шамши ошибся, предсказав плохую погоду. У геологов было превосходное настроение. Завтра им предстояло выехать в обратный путь.
Вместе с рабочими все пошли пешком в глубину ущелья, споря по поводу одного научного вывода Юрия, вызвавшего резкие возражения Никонова.
Даже встречаясь каждый день после работы, геологи всегда делятся впечатлениями, радуются и часто гордятся своими находками. А тут было о чем поговорить.
Никонов, высокий, медлительный и очень самонадеянный мужчина, говорил, что не следует из слухов о горных богатствах создавать теории, подтверждая их случайными находками. Тем более что Памир, по мнению Никонова, беден. Избалованный работой на богатых разработках золота в Сибири, Никонов разделял мнение Де-Лонга о бедности Памира рудными ископаемыми.
Юрий Ивашко запальчиво отвечал, что если геологи еще не изучили как следует Памир, то это не говорит о его бедности. Наоборот, Юрий ссылался на новую теорию Ферсмана, позволяющую делать геологические прогнозы залегания полезных ископаемых и руд. Так, в спорах и работе, прошел день. Взяв последние пробы, они вернулись в лагерь еще до наступления темноты. Обе палатки стояли на месте. Как будто ничего не изменилось. Но почему нигде не видно Мурзая? И костер потух. А казан, обычно источавший над огнем аппетитный аромат вареной баранины, лежал опрокинутый.
– Мурзай! – громко позвал Никонов.
Ветер трепал распахнутые полотнища, прикрывавшие входы в палатки. А ведь перед уходом геологи аккуратно зашнуровали вход в палатку, где хранились образцы.
– Сейчас разбужу бездельника! – сердито сказал Федор Лежнев и быстро пошел в ближайшую палатку.
– Не вижу лошадей! – растерянно сказал Юрий Ивашко и показал рукой на ущелье, где обычно паслись лошади.
– Исчезли курджумы! – донесся голос Федора Лежнева. Он выбежал из палатки и вбежал в другую.
Никонов вынул револьвер, Ивашко сделал то же самое.
– Курджумов нет! Украли! – с отчаянием крикнул Федор, показываясь у входа.
Трудно передать чувства отчаяния и растерянности, овладевшие геологами. Не сговариваясь, молча, они поспешно пошли на ближайшие скалы, чтобы осмотреть окрестности, и сразу же наткнулись на труп Мурзая.
Мурзай лежал в неглубокой канаве. Это была одна из тех старинных канав, которые были проложены в далеком прошлом для орошения полей.
– Эх, бедняга! – сказал Никонов. Он опустился на колени и осмотрел рану.
– Басмачи! – заметил один из рабочих. – Они всегда так.
Геологи перенесли труп к палаткам, положили на землю и сняли ремень, связывающий руки.
– Надо нам что-то предпринять, и быстро! – сказал потрясенный Ивашко.
Геологи считали, что вряд ли басмачам пригодится исписанная бумага. Будь это в спокойной обстановке, они использовали бы бумагу для костра. Здесь, на месте нападения, им некогда было рассматривать содержимое тяжелых курджумов. Но чтобы облегчить груз в пути и тем самым легче уйти от погони, они, конечно, выбросят исписанные тетради.
Хотя бы удалось спасти результаты работы! Но куда отправились басмачи? Следы вели в восточном направлении, то есть к границе. До нее, а значит, и до пограничников километров восемьдесят. Не оказалось и винтовки Никонова, которую он оставил Мурзаю для охраны лагеря. Выстрелов – сигналов тревоги – они не слышали. Не было рядом с Мурзаем и стреляных гильз. Или Мурзай растерялся и струсил, или его захватили врасплох, обманом.
Надо было организовать погоню. Но что может сделать пеший на высоте трех тысяч метров над уровнем моря, где невозможно даже без груза ходить быстро! На поиски дневников послали рабочих. С ними пошел Федор с винтовкой, а Никонов и Юрий полезли на гору. Может быть, сверху удастся увидеть в бинокль басмачей? Был предвечерний час. Дул порывистый ветер. Небо затягивалось тучами. Ветер усиливался с каждой минутой и гнал поземку. Снежная мгла скрывала дали. Бинокль оказался бесполезным. Внезапная перемена погоды в высокогорье не была новостью для геологов. Здесь даже летом неожиданно выпадал снег, и если солнце грело грудь, спина мерзла. Геологи больше всего боялись, что снег может замести дневники и карты. Они были убеждены, что басмачи обязательно выбросят бесполезную для них бумагу. Никонов и Юрий спустились в лагерь. В сумерки вернулся Федор с рабочими. Они тоже ничего не нашли. Об этом крикнул Федор издалека. Был он невысокий, худощавый, смуглый и в пылу азарта, касалось ли это работы или охоты, мог довести и себя и других до изнеможения.
Сейчас они еле передвигали ноги, и, пока дошли до палатки, Федор успел сообщить, как они искали. Геологи были в отчаянии: мыслимое ли дело – лишиться всех результатов работы! Неужели на будущий год начинать все сначала? Собравшись в палатке, при свете фонаря они вспоминали и поспешно записывали результаты работы. Близость басмачей заставляла быть настороже. А вдруг они нападут ночью? Кроме винтовки Федора у геологов были револьверы. Дежурили по очереди. Всех волновало отсутствие Шамши.
В прошлом боец киргизского кавалерийского дивизиона, он был и охотником, и проводником, и, когда надо, переводчиком, поваром, кузнецом, лечил лошадей и людей, чинил обувь, знал повадки не только птиц и зверей, но и басмачей, он предсказывал погоду – словом, был мастером на все руки. И сейчас все надеялись на его помощь и ждали у палаток.
Шамши пришел ночью. Серого жеребца, навьюченного двумя козлиными тушами, он вел в поводу. Теперь это была единственная лошадь. Винтовка Юрия Ивашко висела у охотника за плечами. Стройный, как и все горцы, закаленный походами, Шамши казался молодым.
Узнав о случившемся, Шамши рассердился. Он без всякого стеснения выругал геологов за беспечность и сказал несколько злых слов по адресу Мурзая. Шамши собрался сейчас же ехать в погоню за басмачами.
Но что мог сделать один Шамши? Посоветовавшись, решили послать Шамши в кишлак у Заалайского хребта за лошадьми и всем вместе преследовать басмачей.
Жаль было незлобивого Мурзая. Басмачи коварны. Злые волки прикинулись овцами. Грабители захватили курджумы, рассчитывая найти в них богатую добычу. Намытое золото они, конечно, возьмут, а дневники и карты им ни к чему. Разве что ими разожгут костер или выбросят, чтобы легче было удирать. А вдруг басмачи уже выбросили дневники и надо только поехать и подобрать их? Эх, скорее бы ехать!
Шамши вернулся в полдень. Ему удалось перехватить по пути небольшой караван и договориться с ним. Он привел двух лошадей и пять верблюдов. С ним приехал сопровождающий. Это был пожилой киргиз, по имени Джаныбек. С ним же приехали на конях три вооруженных киргиза – разведчики из добровольческого отряда, борющегося с басмачами. Тело Мурзая прикрыли камнями, чтобы на обратном пути Джаныбек отвез его в кишлак к родственникам, которые его и похоронят.
Осмотрев следы, Шамши определил, что было пять басмачей, причем одна из лошадей хромает на правую переднюю ногу. Следы привели к скале, из-за которой басмачи почти сутки, судя по количеству конского навоза, наблюдали за лагерем. Напасть на вооруженных геологов они, видимо, побоялись и воспользовались их уходом.
– Рассчитывали найти полные курджумы золота, – иронически заметил Федор, – а теперь удирают за границу.
Шамши удивляла жадность басмачей – захватили лошадей экспедиции, а даже свою хромую лошадь не оставили. Не задерживаясь, вся группа двинулась по следам. Следы привели к руслу метров семьсот шириной. В солнечные летние дни, после полудня, здесь неслись мутные талые воды, гремя по дну камнями, а сейчас не было даже ручейка. Отпечатки копыт виднелись на снегу, а где не было снега – то на плотном песке и сдвинутой гальке. Басмачи старались ехать, прячась за высоким берегом, выбирали промоины, лощины, то есть двигались так, чтобы их не заметили.
Как ни всматривались геологи, заезжая за валуны, заглядывая в колдобины, дневников не было видно. Лишь бы не сожгли дневники. Бумага – хорошее топливо.
Следы вели на восток. Через четыре часа путники обнаружили труп освежеванной лошади. Это и была, как сказал Шамши, та самая хромая лошадь. Часть лошадиного мяса басмачи взяли с собой. Костра не разжигали. Видимо, спешили. И нигде ни одного листка из дневников. Здесь следы раздваивались. Трое басмачей на подкованных лошадях, принадлежавших экспедиции, поехали прямо на восток, двое, с остальными лошадьми, повернули в сторону кишлака Кашка-Су, расположенного в предгорьях Алайского хребта.
Почему басмачи разделились? Может быть, они намеревались оставить часть лошадей у своего человека в кишлаке или неподалеку? Или это только маневр, чтобы разделить преследователей и перестрелять их в засаде? В какой же группе находятся дневники? Все было непонятно.
Надо было спешить. Но ведь скорее, чем идет верблюд, не поедешь. Поэтому Федор Лежнев с тремя джигитами из добротряда, как его сокращенно называли на Памире, поехали на лошадях в восточном направлении, чтобы попытаться перехватить басмачей до того, как они перейдут границу. А Юрий Ивашко, Никонов, Джаныбек и Шамши направились через кишлак Кашка-Су. Здесь же они условились встретиться после преследования басмачей.
II
Юрий Ивашко слыхал о пурге и буранах, сам однажды чуть не замерз, заблудившись во время вьюги, но он даже не представлял себе, что может случиться нечто подобное.
То еле двигаешься по сугробам и сквозь несущиеся на тебя сугробы будто ныряешь в снежных волнах; то выедешь на незаснеженное место, где, казалось бы, легче ехать, но где ветер хлещет по лицу песком и камешками. Приходится прятать лицо за высокий воротник тулупа, но тогда ничего не видно. Хорошо, что весь караван как бы связан веревочкой. Повод от верблюда, находящегося позади, привязан к седлу переднего всадника. По этим обнаженным, или малозаснеженным, местам и старался вести своих верблюдов Джаныбек на север, в сторону Кашка-Су. За Джолдываем, сидевшим на верблюде, ехал на сером жеребце Юрий Ивашко с винтовкой. Никонов, вооруженный только револьвером, предпочел ехать на верблюде. За ним ехали двое рабочих на одном верблюде. Караван замыкал сидевший на верблюде Шамши, вооруженный своим фитильным ружьем – карамультуком, наганом Юрия и длинной палкой. Позади, ныряя в снегу, бежал охотничий пес Кок. Караван шел медленно. Чем дальше, тем труднее было пробираться через снежные заносы. Они становились выше и плотнее. Все чаще верблюды погружались в снег до живота, останавливались и не хотели идти.
Вот и сейчас верблюды шли как будто по ровному месту, но вдруг верблюд Шамши провалился до ушей. Лощина оказалась забитой глубоким снегом до краев. Верблюд не доставал ногами земли. Он ревел, барахтался и наконец завалился на бок. Загребая ногами, он задел Джаныбека, и тот со стоном отскочил. Все столпились возле упавшего верблюда. Одни утаптывали снег, другие развьючивали. Юрий Ивашко пытался помогать, но только мешал, дергая не за те концы веревок.
Наконец верблюду помогли правильно лечь, снова навьючили, заставили встать. Джаныбек перебрался на другую сторону лощины и тянул веревку, продетую в нос верблюда. Тот не хотел идти, упирался, кричал от страха и боли. Под ударами он двинулся вперед, но, не доверяя коварной глубине, подогнул в коленях передние ноги и, как бы на лыжах, медленно перебрался через снежную трясину. Так же перешли другие верблюды.
По этим обнаженным, или малозаснеженным, местам и старался вести своих верблюдов Джаныбек на север, в сторону Кашка-Су.
