– Акияма-кун, что-то было не так? Мне показалось, ты сильно нервничал.
– Нет-нет, Танака-сэнсэй! – поспешил ответить Тору. Находиться наедине с учителем было неуютно и, хотя Танака Иори всегда говорил с заботой и без осуждения, ему хотелось как можно скорее покинуть класс. – Всё было замечательно, и мне очень понравилось.
– Волноваться, впервые оказавшись среди новых ребят, нормально, – сказал Танака, – но беспокоиться не о чем. Видишь, Ямамото-кун оценил тебя по достоинству. Ему не так легко понравиться.
Ямамото-кун? Джуничи Ямамото? Третьегодка, чьё имя на слуху у большей части школы? Тору смутился, поняв, насколько был растерянным и невнимательным. Лицо Джуничи сразу показалось ему знакомым, но он до сих пор не мог понять, где и как встречался с ним раньше. Фото Ямамото Джуничи стояли в главном зале, чтобы служить примером для остальных учеников. Получить похвалу от такого человека было намного ценнее, чем от любого другого члена клуба. Однако что-то в словах Джуничи напрягало Тору. Он тряхнул головой, прогоняя лишние мысли. Сейчас за него говорила невозможность поверить в искреннюю похвалу. Если Танака-сэнсэй доверял Джуничи, значит, поводов для беспокойства не было. Учитель выглядел человеком, отлично разбирающимся в людях.
Тору пришёл домой в смешанных чувствах, но почему-то почувствовал себя свободнее. Будто нить, связывавшая его крылья, порвалась и позволила вспорхнуть над скучающими буднями.
Тору регулярно посещал литературный клуб и, хотя сначала это давалось ему тяжело, стал приходить туда с удовольствием. Заставлять себя общаться и действовать в коллективе было мучительно, но воодушевлённый похвалой Тору умело справлялся с задачами. В какой-то момент ему начало казаться, что судьба проявила милосердие, позволив ему осмелиться и начать реализовывать свои таланты. Деятельность клуба процветала, мероприятия проходили успешно, Тору чувствовал себя ценным и, что было для него особенно важно, получал одобрение Юмэ.
Тот часто обвинял его в излишней скромности и нерешительности, но теперь мог лишь одобрительно кивать, в глубине души наверняка гордясь другом.
Тору долго не решался открыться кому-то из новых знакомых, однако с учителем Танакой с лёгкостью нашёл общий язык. Они несколько раз ходили в пришкольное кафе, чтобы обсудить дела клуба и отдохнуть. Танака Иори – как оказалось, большой любитель мотти – делал всё возможное, чтобы позволить Тору чувствовать себя уютно в в новом кругу, и со временем у него получилось. Больше не приходилось молчать или заикаться, мучиться сомнениями и неуверенностью. Голос по-прежнему звучал тихо, но к нему прислушивались, посещение клуба перестало быть изощрённой пыткой и, если бы не многозначительные взгляды Ямамото Джуничи, каждый раз заставляющие вздрагивать и беспокоиться, Тору мог бы сказать, что ему нравится вкус его новой жизни.
Однако главным открытием, связанным с литературным клубом, была вовсе не открывшаяся страсть к общению и не возможность смотреть на Юмэ, как на равного. В один из дней, когда стихи складывались особенно гладко, Тору осознал, что нравится девушкам. Это не было плодом разыгравшегося воображения или слишком бурной подростковой фантазией: девушки действительно засматривались на него, хотя за спиной называли «объективно средним».
Мисаки Рин, второгодка из класса 2-С положила ему на стол конверт с лежавшей внутри запиской. Тору узнал её почерк и, заметив, как девушка посматривает на него в компании подруг, счёл её жест очередной насмешкой. Тору ничего не почувствовал. В детстве он не раз представлял своё первое свидание и первое признание в любви. Тору был уверен, что это будет настолько смущающе и неловко, что кровь пойдёт носом, а руки будут дрожать ещё несколько дней. Образ его будущей невесты никогда не виделся отчётливым, оставляя после себя лишь смутный силуэт – примерно так он видел Юмэ из-за матового стекла. Однако сейчас, когда детская фантазия получила возможность приблизиться к реальности, он не испытал и части представляемого трепета. Даже насмешка со стороны Рин не вызвала бы у него на душе ни единой волны. Тору подумал, что, должно быть, действительно умер. В его возрасте мальчики тайком листают журналы для взрослых, просматривают запрещённые сайты и приглашают девушек на вечерние прогулки. Большая часть их разговоров вне учебных тем сводится к женщинам и сексу. Подумав об этом, Тору почувствовал себя странно: почему Юмэ до сих пор не говорил с ним об отношениях, отделываясь лишь глупыми шутками? С ними в самом деле что-то было не так?
Конверт от Мисаки Рин Тору убрал в сумку, намереваясь решить его судьбу дома. Сейчас его гораздо больше беспокоило собственное будущее и выступающие линии вен учителя Танаки.
– Акияма-кун, – голос Джуничи заставил Тору поёжиться, – вы с Танакой-сэнсэем стали достаточно близки, верно?
Тору попытался расслышать в его словах угрозу, но не смог. Образ Джуничи вызывал тревогу, но в нём не за что было зацепиться. Какое разочарование вновь и вновь страдать от собственных мыслей!
– Нет, Ямамото-семпай, – отмахнулся Тору, желая поскорее закончить неприятный разговор, – учитель помогает мне по вопросам учёбы и литературы не больше, чем остальным.
– Да? – переспросил Джуничи. – А я с ним по кафе не ходил. И не думаю, что кто-то ходил.
– Мне жаль, – слова сами сорвались с языка, и Тору в следующую же секунду замер, задержав дыхание.
– Твой выбор, – пожал плечами Джуничи, – не зазнавайся раньше времени, Акияма-кун, – неожиданно мирно вздохнул он. Джуничи посмотрел на Тору с сожалением: так, что он сразу почувствовал себя униженным. – И будь, пожалуйста, осторожнее, даже с учителями. Как лидер клуба, я должен позаботиться о тебе.
Позаботиться? Это Джуничи собрался о нём заботиться? Что он имел в виду, прося быть осторожнее? Не мог же Джуничи завидовать тому, что учитель уделял Тору много внимания? Ямамото никогда не страдал от одиночества, его всегда окружали одноклассники и друзья. Разве могло ему не хватать чего-то настолько, чтобы говорить с таким незначительным, как Тору? Стоило ли спросить об этом учителя Танаку? Или он, почувствовав недоверие, станет относиться к нему с презрением?
Как бы хорошо ни складывались дела в реальном мире, попросить совета Тору мог только у Юмэ.
– Ты даже не представляешь, какими бывают люди, Акияма-кун, – однажды сказал учитель Танака.
К фразе, звучащей так обыденно и избито, Тору отнёсся без особого интереса. Писать стихи и прозу под руководством и наставлениями Танаки Иори было гораздо увлекательнее. Учитель почти всегда соглашался с его мнением, корректируя лишь оформление и подачу. Работы Тору стали набирать популярность, и их слава вскоре разнеслась среди многих крупнейших школ Токио.
Тору всё больше боготворил Танаку Иори: с каждым новым выступлением и проектом он проникался к учителю особенной нежностью. К Мисаки Рин присоединилось ещё несколько девушек – за месяцы у Тору скопилась стопка цветных конвертов, подарков и писем. Ему льстило женское внимание, оно окутывало теплом, сильно отличающимся от материнского. В их ласке не было тревоги и беспокойства, только странное и далёкое от понимания обожание, проливающееся на страницы чернилами и штрихами карандашей.
Ямамото Джуничи, признав успех члена своего клуба, говорил о нём с гордостью и больше не язвил по поводу близких отношений учителя и ученика. Его демонстративное спокойствие казалось Тору пугающим – он с настороженностью относился к любой попытке Джуничи заговорить с ним по рабочим вопросам. Однако ещё больше Тору переживал за то, что учитель Танака в любой момент мог предпочесть ему Ямамото Джуничи, более успешного, взрослого и решительного. Он следил за каждым взглядом Танаки Иори, боясь пропустить в нём момент угасания искры заинтересованности. Тору не хотел, чтобы учитель касался Джуничи, чтобы заботился о его проектах и успеваемости. Он привык быть единственным учеником, удостоившимся такого внимания, и теперь не мог отпустить прилипшую к коже роль.
Тору ревновал. Обидно, глупо и безнадёжно ревновал Танаку Иори.
Мир Тору затрещал, затрясся и обернулся руинами спустя три месяца, когда учителя Танаку, человека с самой светлой улыбкой, безграничной любовью к детям и литературе, читающего стихи с выражением прирождённого оратора, задержали по обвинению в растлении несовершеннолетних. Слухи разлетелись по школе с небывалой скоростью, дошли до широких масс так же быстро, как распространяются смертельные вирусы, и поразили все слои общества от юных до пожилых. Все говорили о Танаке Иори с пренебрежением и ненавистью, родители его учеников, обеспокоенные состоянием детей, требовали жесточайшего наказания, жертвы – Тору не мог решиться назвать учителя Танаку преступником – молчали, опустив взгляд, и избегали любых вопросов. Тору отказывался верить в произошедшее: больше недели ему пришлось провести дома, пытаясь смириться с реальностью. Из головы не выходил образ жизнерадостного учителя, открывшего ему путь в мир литературы. Если бы не Танака Иори, Тору продолжал бы относиться к себе с презрением и выслушивать насмешки Юити и его друзей. Танака Иори сделал для школы больше, чем кто-либо, он зажёг так много талантов, что никто не смог бы оспорить его заслуг. Однако сейчас судьба учителя Танаки была перечёркнута газетными статьями, радиоэфирами и заседаниями суда.
Тору передёргивало от отвращения при мысли о том, с какой целью учитель помогал ему всё это время, зачем так искусно склонял к доверию и открытости, для чего помогал бороться со стеснением и неуверенностью. Почему он смог избежать участи пострадавших? Почему Танака Иори не успел осуществить то, что планировал? И, что беспокоило Тору больше всего и заставляло чувствовать себя куском прилипшей к ботинку грязи, почему в его глазах учитель Танака по-прежнему был добрым сэнсэем, любящим мотти и классическую поэзию? Почему Тору до сих пор вспоминал уютные беседы в кафе и вечера после них, когда он мог только лежать в кровати, обнимая подушку и пряча в ней расплывшуюся по лицу улыбку.
– Ты даже не представляешь, какими бывают люди, – сказал Юмэ, услышав эту историю. Тору показалось, что она задела его до глубины души, – твой Ямамото был прав. А таким ублюдкам место в аду. Пусть жарится, когда его казнят!
– Я до сих пор верю сэнсэю, – ответил Тору, подходя к окну. Он сел на подоконник и прислонился лбом к стеклу: открылся захватывающий вид на зелёное поле и ломаные линии гор.
– Ну и дурак, – фыркнул Юмэ, – тебе было нужно, чтобы он и тебя…это…того самого, в общем? Или ты думаешь, что это весело?
– Нет-нет, я не это имел в виду, – Тору помахал головой, не отводя взгляд от пейзажа, – место мечты.
– Так и назовём, – согласился Юмэ, с удовольствием переводя тему, – Дримленд.
– Я не понимаю, как мог не понять, – вздохнул Тору, – разве Танака-сэнсэй мог?
– Мог, – категорично отрезал Юмэ. Он ни на мгновение не сомневался в своих словах. – Мог, Тору, мог. Оно-то и страшно. Эти твари скрываются так хорошо, что опытных следователей за нос водят. Милые дядечки, любящие деток и всегда старающиеся им помочь. Или родственники. Хуже всего, когда родственники. И чаще всего именно они. Тебе повезло, что он ничего не сделал. Мне кажется, я должен был понять по твоим рассказам, что что-то не так. Не подумай, что я виню себя, тебя или тех детей. Мы просто слишком тупы для таких извергов, вот и всё. У них мозги потёкшие, вот вся энергия и идёт на змеиную изворотливость. Задушил бы, честно.
– Я не оправдываю его, но…
– Ты оправдываешь, Тору, – с горечью сказал Юмэ. Казалось, он был по-настоящему зол. – Не при мне, пожалуйста.
– Мне просто тяжело смириться, – ответил Тору, – у меня весь мир рухнул в одно мгновение, и я не знаю, что с этим делать.
– Весь твой мир был в этом…неважно ком, да? – возмутился Юмэ. Тору мог ощутить его гнев на расстоянии: горячий, острый и неудержимый. Подлинный. – Вот всё, его посадили по заслугам, и ты теперь на покой? Ты творишь такие вещи, ты пишешь, рисуешь, у тебя есть родители, да я у тебя есть, в конце концов! Или мы все не считаемся? Куда нам до зрелого растлителя малолетних, да? Это так для тебя выглядит?
– Не злись, пожалуйста, – неуверенно попросил Тору. В словах Юмэ была истина, которую нельзя было не признать. От этого становилось больнее: страдать по страданию было делом неблагородным и недостойным. – Он неправ, я не отрицаю этого. Просто для меня он значил больше, чем учитель. Я не могу это объяснить, но это что-то очень приятное. Почти как с тобой, но немного иначе. Он тоже понимал меня, но по-взрослому, с трезвостью и глубиной. А если меня понимал такой человек, значит, со мной тоже что-то не то?
– Ты придумал себе его. Он жестокий преступник, а ты не хочешь верить в это только потому что боишься признать, что ошибался на его счёт и доверял ему зря. Он был одним из твоих самых близких людей, ты не хочешь верить, что снова остался один. Я прав? – Тору нехотя кивнул. Юмэ снова был прав, он был прав всегда, когда разговор касался отношений между людьми. Мог ли обычный подросток так понимать мотивы поступков и легко предугадывать их последствия? Танака Иори всегда вызвал у него настороженность и, хотя Юмэ редко говорил об этом, наверное, не желая рушить надежды друга, Тору мог считать напряжение в его поведении.
– А ведь кому-то ошибка твоего «сэнсэя», – нарочито грубо сказал Юмэ, – могла стоить жизни. Вернее, она стоила – после случившегося эти дети долгие годы потратят на то, чтобы вновь почувствовать себя чистыми. Возможно, они никогда больше не смогут.
– Да, я знаю, – ответил Тору. Представлять себя на месте жертв было тяжело, но он не мог отделаться от этого желания. Его мучило чувство вины: он был здесь, непринуждённо разговаривал с другом о случившемся, бессовестно рассуждал о правых и виноватых и находил десятки причин оправдать преступления. В это же время напуганные дети, пережившие настоящий кошмар, сейчас вряд ли могли полноценно рассказать о нём даже родителям. Они испытывали боль и гложащий стыд, который липко протянется на десятилетия, оставив на годах чёрный зловонный след.
Пока Тору не мог забыть душевные разговоры с Танакой Иори, его жертвы вспоминали его лицо и собственные мучения, раз за разом переживали превращение их тел в израненные сосуды.
– Ты снова драматизируешь, да? – переспросил Юмэ. – Только вот этого вот не надо, ладно?
– Прости, – в привычной манере поклонился Тору.
– Хуже привычки драматизировать – только курение. Оно ещё и воняет.
– Не любишь запах сигарет?
– Ненавижу, – ответил Юмэ, – так раздражает, когда все крутые парни в фильмах курят. Я вот не курю, но я и не крутой, наверное. Хотя девчонкам нравлюсь, – не без гордости добавил он. – А твои девочки как?
– Ну перестань, – смутился Тору, – никакие они не мои.
– Но записки тебе таскают, – посмеялся Юмэ, – значит, твои. Ты же мне сам показывал.
– Больше не буду тогда, – пробубнел Тору. – Здесь когда-нибудь бывают дожди?
