Памир существенно превосходит Кавказ в высоте, но в разнообразии проигрывает. По сравнению с буйством красок и форм Кавказских гор Памир выглядит, как старые фотографии на фоне 3D-графики. Здесь нет остроконечных каменных пиков и головокружительных обрывов, на склонах нет растительности, и бо?льшая часть их покрыта вечным льдом и снегом. Кавказ – молодые горы, темпераментные и яркие. Памир старше и спокойнее, но мощнее и величественнее.
С перевала дорога спускается в долину реки Маркансу – мёртвую долину, которая имеет сток в восточном направлении, в Китай. Летом её русло в верховье полностью пересыхает. Растительность отсутствует, даже снега нет. Через долину с древних времён шла караванная тропа, часть легендарного Шёлкового пути. Люди здесь жили уже в VIII веке. Через невысокий водораздел Памирский тракт выходит к озеру Каракуль, над которым вдали возвышается Заалайский хребет. «Кара» значит «чёрный», а «куль» – «озеро». И хотя вода в нем скорее синяя, из-за огромной глубины она кажется чёрной. Это бессточное озеро, в него впадают несколько рек, но не выходит ни одной. Вода горько-солёная, мёртвая, глубина достигает 250 метров. Геологи говорят, что это воронка от врезавшегося давным-давно в Землю гигантского метеорита. И вправду, если бы не было озера, то место было бы похоже на лунный кратер со скалистыми зубцами по окружности и глубокой ямой как от врезавшейся в жидкий блин и мгновенно застывшей капли.
Если вода в озере чёрная, то земля вокруг ослепительно белая из-за соли, оставшейся от испарившейся воды. Вокруг совершенно безжизненная пустыня. До этого всё, что я знал о пустынях, было почерпнуто из книг об Африке или Америке. Для меня пустыня – это песчаные барханы «Белого солнца пустыни» или бескрайние красно-жёлтые каменные нагорья Аризоны. Здесь же пустыня была такой, какой, видимо, бывает на других планетах или Луне: она была безжизненной.
От озера Каракуль Памирский тракт выходит на просторы Восточного Памира через самый высокий перевал Акбайтал, или Белая Кобылица. Он находится на высоте четырёх с половиной километров. До недавнего времени это был самый высокий в мире перевал, по которому идёт дорога, пригодная для автомобилей. Но никаких автомобилей там нет. Проходят в основном наши грузовики, типа ЗИЛ. Говорят, уазик ещё может. Остальным не хватает кислорода для нормальной работы двигателя.
Переночевали мы в придорожной гостинице в посёлке Мургаб, куда приехали поздно ночью. Это уже Таджикистан, вернее, Горно-Бадахшанская автономная область, ГБАО.
От Мургаба Памирский тракт идёт по просторам Восточного Памира широкими и ровными долинами рек Мургаб и Аличур и через перевал Койтезек выходит в долину реки Гунт, на месте впадения которой в главную реку Памира Пяндж расположена столица Горного Бадахшана —город Хорог. Участок Ош-Хорог длиной 728 км построен в тридцатые годы. Вот основные участки пути: Ош – перевал Чийирчик (2402 м) – перевал Талдык (3615 м) – перевал 40 лет Киргизии (3541 м) – с. Сары-Таш (Алайская долина) – перевал Кызыларт (4250 м) – долина реки Маркансу – перевал Уйбулак (4200 м) – озеро Каракуль – перевал Акбайтал (4655 м) – перевал Найзаташ (4314 м) – Аличурская долина – перевал Харгуш (4091 м) – перевал Тагаркаты (4168 м) – долина реки Сулу – перевал Кой-Тезек (4251 м) – долина реки Гунт – город Хорог.
Другой путь на Памир – из Душанбе, столицы Таджикистана. Западная часть Памирского тракта, начинающаяся в Душанбе, огибает западную оконечность хребта Петра I и ведёт на юг из долины реки Обихингоу через перевал Хабуработ опять же в долину реки Пяндж. По ней проходит граница Таджикистана с Афганистаном.
В районе Хорога Пяндж разливается до километра в ширину, а потом сжимается до двух десятков метров, стиснутый двумя хребтами. Огромная масса воды несётся по узкому руслу неудержимым и бурным потоком. Я не мог представить, как переправиться через реку без моста. Однако если в местном магазине продавались эмалированные тазы, обычно на следующий день в них уже стирали белье на той стороне, в Афганистане. По большей части в долине реки Пяндж и вокруг живёт примерно один народ. Формально их называют таджики, но они называют себя язгулямцами.
Язгулямцы, один из народов Памира, живущий в Горно-Бадахшанской автономной области Таджикистана, в долине реки Язгулям. Язык язгулямцев относится к иранской группе языков. Происхождение их туманно. О том, что они могут быть потомками войска Александра Македонского, свидетельствуют местные легенды. В предании об Александре рассказывается, что великий полководец не только был в этой местности, но и нашёл здесь свою смерть. По легенде, местный герой Андар сразился с ним. Язгулямцы верят, что Александр похоронен здесь, в гробнице, в местности, носящей название Каменный мост.
Вниз по течению Пянджа, в направлении Душанбе, нам надо было проехать ещё около четырёхсот километров до долины реки Ванч, в верховьях которой и находился альплагерь «Высотник». Дорога шла вдоль реки по шоссе, порой вырубленном в толще скал. На другой стороне реки, в Афганистане, никаких дорог не было и в помине. Там, в редких долинах, образованных притоками Пянджа, царила патриархальная атмосфера феодальной деревни или усадьбы, можно было увидеть немногочисленных жителей и пасущихся лошадей. В местах, где вплотную к руслу Пянджа подступали скалы, на высоте до нескольких сотен метров в щели скал были вбиты деревянные балки, увитые ветвями кустарника, который служил настилом. По ним изредка передвигались люди, иногда в сопровождении ослов. Интересно, как они расходились, когда встречались? Эти тропы называются овринги. Иногда на отвесной скале можно было увидеть застывших горных козлов. Не уверен, что профессиональные мастера скалолазы полезли бы туда, где эти козлы с такой лёгкостью карабкаются и даже пасутся, поедая мох и клочки кустарников, выросших в щелях.
Так продолжалось до самого Ванча. Только долины становились шире, а скальные участки попадались реже. В Ванче мы сделали привал возле настоящей чайханы, вокруг которой росли абрикосовые деревья, а на коврах сидели и полулежали люди. Пахло лепёшками и рисом. Среди низкорослых южных таджиков своим высокие ростом выделялись блондины с голубыми глазами и рыжие – с зелёными. Это были язгулямцы. И хотя они выглядели вполне европейцами, поведением они мало чем отличались от остальных. Большинство были в белоснежных рубахах, о которые они вытирали руки во время еды. Видимо, дома эти рубахи стирали каждый день.
Шоссе превратилось в пыльную, высушенную солнцем каменистую дорогу, ведущую вдоль реки Ванч вверх в горы до самого языка величайшего на Памире ледника Федченко, который идёт вдоль хребта Академии Наук. Там, на подступах к пику Революции, и находился лагерь «Высотник». Он представлял собой группу брезентовых палаток военного образца, выцветших на солнце и разбросанных по небольшому куску плоской земли, с одного конца подпираемой языком ледника, а с другой – руслом Ванча, который на этой высоте был бурным и мутным. В этом лагере я провёл месяц. В палатке с отцом, читая «Угрюм-реку» и слоняясь по лагерю в поисках чего-нибудь интересного.
Жизнь в альплагере насыщена только для альпинистов, которые готовятся к восхождению или отдыхают, вернувшись. Пятнадцатилетнему подростку делать там было, в общем-то, нечего. Гулять вокруг негде, да и опасно. С горами шутки плохи. Однажды, где-то через пару недель после приезда в «Высотник», произошло ЧП. Группа туристов присела отдохнуть под скальным козырьком, который, будучи ледяным в своей основе, сошёл прямо на них. Двое погибли, и их трупы несколько дней лежали на леднике, пока их не забрал вертолёт.
Отец, который был начальником лагеря, очень нервничал. Нервозность усугубляла ситуация, сложившаяся с командой альпинистов нашего лагеря, которая по заявке на первенство СССР предприняла попытку восхождения на пик Революции по северной стене. Они ошиблись с прогнозом, и непогода застала спортсменов, когда они уже были на маршруте. Связь с командой пропала, и несколько дней никто в лагере не знал, что происходит. Они были вынуждены провести несколько висячих ночёвок прямо на скале, под непрекращающимся дождём, снегопадом и камнепадом.
Альпинист должен уметь устроиться на ночлег в любой ситуации, потому что от отдыха и восстановления сил зависит не только успех восхождения, но, зачастую, и сама жизнь. Неискушённый читатель представляет себе альпинистский лагерь на маршруте как группу палаток в живописном месте. На самом деле альпинистам часто приходится ночевать там, где их застанет ночь или непогода. Например, висячая ночёвка: застигнутые во время подъёма по скале, альпинисты бывают вынуждены ночевать в спальном мешке, пристегнув его карабинами к верёвке и прикрепившись к скале. Даже не представляю, как им удаётся спать в таком положении, но другого выхода у них нет.
Альпинизм вообще – один из самых опасных видов спорта. Каждый сезон отважные покорители гор гибнут, срываются со скал, падают в трещины, погибают под камнепадами и лавинами. Гора берет очень высокую плату с тех, кто хочет её покорить. А именами погибших называют вершины. Например, гора Эрцог в Домбае, которую так романтично воспел Юрий Визбор, названа в честь Мориса Эрцога, легендарного альпиниста, который потерял пальцы рук и ног во время первовосхождения на Аннапурну, десятый из четырнадцати восьмитысячников нашей планеты. Но дело того стоит. О подвигах восходителей слагают легенды и песни. Ощущения же на вершине просто неописуемы. Очень точно спел Владимир Высоцкий:
Весь мир на ладони – ты счастлив и нем
И только немного завидуешь тем,
Другим – у которых вершина еще впереди.
Я с детства слышал рассказы об альпинизме, почти все мои старшие родственники и многие их друзья занимались альпинизмом и горными лыжами. Мой дед, Иван Александрович Черепов, во время войны переводил через перевалы Кавказа людей, скрывавшихся от немцев из дивизии «Эдельвейс». Он написал первую книгу о технике горнолыжного спорта. С детства я помню имена всех восьмитысячников наизусть: Джомолунгма (Эверест), К2 (Чогори), Канченджанга, Лхоцзе, Макалу, Дхаулагири, Чо-Ойю, Манаслу, Нанга Парбат, Аннапурна, Хидден-пик (Гашербрум I), Броуд-пик, Гашербрум II и Шиша Пангма.
Отец каждое лето проводил в горах, там он и познакомился с моей мамой. Мама была молодой начинающей альпинисткой, когда во время прогулки по лагерю Бакуриани встретила группу, возвращавшуюся с восхождения. У них были обветренные и загорелые от горного солнца лица, а у их лидера, шедшего впереди, сопля из носа примёрзла к щеке. Этим лидером и был мой отец…
Ситуация с командой на пике Революции усугублялась беспорядками в лагере, которые вызвало пьянство, устроенное с подачи доктора экспедиции и с радостью поддержанное командой спасателей лагеря, которых доктор снабжал медицинским спиртом. Отец очень сильно нервничал, так как вся ответственность за происходящее в лагере лежала на нём. Случись что – к примеру, гибель кого-то из команды – и ему пришлось бы отвечать перед законом. Он принял решение отправить меня домой. Но стресс был слишком велик, и как-то после купания в ледяной воде одного из трёх крохотных озёр, находящихся в часе ходьбы от лагеря, у него случился инфаркт. На вертолёте его доставили в госпиталь Душанбе, где он провалялся несколько недель. От этого инфаркта он так и не смог оправиться, с годами ситуация с давлением и сердцем усугублялась, пока не привела к смерти в 1990 году. Ему было всего 58 лет.
Я же в сопровождении пресловутого доктора проделал весь обратный путь вниз по долине реки Ванч, потом до Хорога и назад, через перевалы Памирского тракта, в Ош. Оттуда мы сначала вылетели во Фрунзе, и я в первый и единственный раз в жизни летел на самолёте «Як-40». Оттуда в Москву и домой, в Питер. Так закончилось самое яркое путешествие моего детства. Я ещё много раз бывал в горах, но та поездка навсегда останется в моей памяти как самое прекрасное приключение, в котором рядом со мной был мой отец.
Купание в Белом море
Летом между девятым и десятым классами я поехал в Полярные Зори – город недалеко от Кировска в самом предгорье Хибин, уже за полярным кругом.
К тому моменту как раз завершился мой первый длинный составной обмен, начавшийся с того, что Рыба, который уже бывал на пластиночной толпе, обменял взятый мной у приятеля «24 Carat Purple» Deep Purple на «Foxtrot» Genesis. В результате длинной цепочки я оказался должен хозяину Deep Purple что-то около пятидесяти рублей. Взять их было неоткуда, да ещё Рома Глоба из класса старше предложил купить усилок со встроенным восьмитрековым кассетным магнитофоном и ресивером и какую-то странную плексигласовую вертушку в разваливающемся самопальном корпусе. Этот, с позволения сказать, комбайн ему якобы привёз отчим, по слухам работавший аж в самой Японии на заводе Panasonic. Тот же отчим привёз ему гитару Fender Stratocaster. На ней в нашем школьном бэнде старшеклассников играли Дюша Михайлов и Олег Валинский, который отметился в «Кино», а потом сделал карьеру в железнодорожном управлении. У того же Глобы были редкие пластинки, с которых, видимо, Дюша снимал ноты. Они играли не просто «Smoke on the Water», но и «All Along the Watchtower» (в версии Хендрикса, разумеется), и «Nothern Hemisphear» в то время совершенно неизвестной у нас английской группы East of Eden, и ещё не помню какую вещь Atomic Rooster, которых, кстати, тоже никто не знал, и, что самое привлекательное, «N.I.B.» Black Sabbath.
Короче, на покупку комбайна и долг мне надо было заработать пятьсот рублей, сумму по тем временам совершенно невероятную. Тут и подвернулась возможность поехать «в поле», в мамину 17-ю геологоразведочную партию. В Полярных Зорях была база их экспедиции. Я должен был работать на стройке двухэтажного административного корпуса.
Из Ленинграда нас было человек пять, мы все прошли медкомиссию, и нас официально оформили на работу на летний период. Со мной поехал мой ближайший школьный приятель Серёжа Сокольский, высокий худой и томный знаток английского и любитель Пугачёвой вместе с нормальным роком. В то лето я впервые понял, что встречаться эпизодически, пусть и почти каждый день, в школе – это совсем не то, что находиться с ним постоянно в более или менее одном пространстве. К концу лета мы практически не разговаривали. Но, оказавшись в сентябре в школе, все было забыто. «Долгая память хуже, чем сифилис, особенно в узком кругу».
Остальные были постарше – либо уже нигде не учившиеся, либо студенты техникумов. Среди них был один, особенно мне запомнившийся. Не помню, как его звали, но буквально в первую же встречу он рассказал нам историю своей жизни в подробностях, среди которых, к примеру, имелся замечательный эпизод, когда он работал – или, лучше сказать, оказался работающим, ибо сострадательный залог точнее всего отражал его судьбу и характер, – на фабрике кондитерских изделий им. Крупской в качестве разносчика. В его обязанности входило катать по цеху тележку с пробирками, в которых находился либо ликёр, либо коньяк, и добавлять их содержимое в чаны, где варилось что-то сладкое, наподобие карамели. Работники его специальности, как и все остальные в цеху, делились на две группы. Одна страдала алкоголизмом, другая была на грани диабета. Разумеется, в первой были в основном мужчины, вторая же была смешанной, с явным преобладанием женщин. К концу рабочего дня те, кто употреблял, еле стояли на ногах. Дело усугублялось в день аванса или зарплаты, когда к обеденному перерыву некоторые работники сильно уставали. В один из таких дней наш новый знакомец, устав неимоверно, провалился сквозь дыру в полу в хранилище сахара, который туда ссыпали прямо из мешков. Причём не только провалился, но и заснул там, заблевав все вокруг. Наутро его выловили и уволили. Теперь он ехал с нами на шабашку и бахвалился, что у него настоящий триппер.
Я не поверил бы во все его истории, если бы не стал свидетелем двух трагикомических случаев, произошедших с ним на нашей стройке.
После пары недель работы на строительстве административного корпуса подошёл долгожданный день получки. Администрация приняла странное решение – до обеда денег не выдавать, но выдать их в обед. Видимо, бухгалтерии не хотелось оставаться после рабочего дня. Не знаю, чего они пытались добиться, но идея потерпела полное фиаско. В течение часа после обеда все были в дым. Тем не менее рассвирепевший начальник экспедиции выгнал всех на объект, причем не просто убирать мусор, но класть кирпичи. Этот замечательный день закончился тем, что двоих рабочих, в том числе нашего нового знакомца, по ошибке замуровали в будущей кладовке, в которой и так не было окон, заложив кирпичами единственную дверь. Проснувшись на следующее утро в кромешной темноте заживо погребёнными, рабочие с дикого бодуна чуть не лишились рассудка. Их высвободили, услышав замогильный стук, доносившийся со стройки.
Наш приятель продержался на работе ещё две недели и в день следующей получки подложил под колеса «Волги» начальника экспедиции учебную противотанковую мину. Мину заметили и, не зная, что она учебная, вызвали сапёров. Диверсанта уволили, но перед отправкой домой он снял мне соло Гилмора из «Atom Heart Mother» Pink Floyd. В этом парне я не ошибся.
К тому времени подоспел сенокос. Каждую организацию в районе обязали сдать определённое количества сена. Меня и Сокольского для этого сняли со стройки. Начальником нашей маленькой бригады из трёх косарей поставили местного деда по прозвищу Ильич. Наверное, у него все же было имя, но все звали его именно Ильичом. Косил он как бог. Вечером скошенное сено грузили на старенький «ГАЗ» и отвозили на приёмный пункт, взвешивать. Правда, по дороге мы обычно заезжали на мойку, где заливали в кузов воды из шланга, чтобы увеличить вес скошенного сена. Заливая воду, Ильич рассказывал историю, как прошлым летом объявился в районе молодой технолог по распределению. Движимый энтузиазмом и комсомольским задором, он внедрял по району агрегат для упаковки высушенного сена в брикеты, схваченные проволокой, наподобие тех, что использовал Заяц в одной из серий «Ну, погоди!», когда Волк так потешно убегает под бессмертный хит «Песняров» – «Косил Ясь конюшину». И все бы ничего, вот только мужики в совхозах, получив эти брикеты, покусали проволоку кусачками, да так, что её куски попали в корм скоту.
Не знаю, чем там дело кончилось, – на этом моменте Ильич обычно выключал воду.
Ильич не был стахановцем, хоть косарём был знатным, поэтому работа у нас шла с перерывами и многочисленными перекурами, во время которых мы с Сокольским либо слушали байки Ильича, либо глазели на гигантский лесоперерабатывающий комбинат, находившийся рядом с нашей делянкой. На его дворе, устланном, как в цирке, щепой и стружкой, лежали штабелями огромные стволы, уже без коры и попиленные. Иногда что-то происходило, и какой-то механизм перевозил что-то с одного места на другое, что-то куда-то заезжало, издавало несусветный визг и вываливалось с другой стороны ровненькими стопочками. Если не приглядываться, то людей было не очень, и огромный комплекс, включая двор, казался гигантским механизмом. Это завораживало.
Полярные Зори находились рядом с Белым морем, глубоко врезавшимся в сушу заливом Северного Ледовитого океана, были окружены бескрайними лесами, в основном хвойными. Весь этот край был мне хорошо знаком с детства по лыжному Кировску. Я люблю эти лысые, снежные горы, суровый, как бы инопланетный ландшафт и короткое, но такое яркое лето, когда солнце не вообще заходит, а маячит на горизонте в красном мареве. В один из выходных мы с Сокольским съездили в Кандалакшу и искупались в Белом море, прыгая в воду с гигантского камня.
Горные лыжи
Меня поставили на лыжи в три года. Я помню свой первый спуск с горы на папиных плечах. Помню цвет искусственного освещения горы ВЦСПС в Кавголово, где это произошло. Тогда я, естественно, не знал никаких гор и склонов, но обрывки впечатлений, которые у меня остаются до сих пор, подсказывают, что это было именно там. Потом я также возил на плечах своих детей, сначала Митю, потом Зою, а теперь и Глеба.
Альпинисты и горнолыжники – это был самый писк шестидесятых. Как очки Шурика и мини-юбки, прически «бабетта», а потом сапоги-чулки и танкеры Аляска. Мой папа был физик, мама – геолог. Классика. Они пели песни Визбора и читали Хэма* – на даче висел портрет седого бородатого красавца, обветренного далекими морями и странствиями. А ещё летом они уезжали: мама – в поле, папа – в горы. Вообще, они всегда были заняты – своей работой, своими компаниями, своими интересами. И если бы не лыжи, я бы рос дворовым парнем, и как сложилась бы моя судьба, трудно представить. Но случилось так, что в компании мамы и папы у нескольких семей одновременно родились дети, и, чтобы облегчить нелегкую задачу воспитания отпрысков, было решено по очереди заниматься всеми детьми скопом. Для этого надо было собрать нас в одном месте. Таким местом стала хата, которую компания родителей, как тогда было принято, снимала в поселке Токсово с целью катания на лыжах с Кавголовских гор по выходным. Вернее, не хата, а хаты, потому что каждая компания обычно проживала несколько лет у одних хозяев, потом, по каким-либо обстоятельствам, перебиралась к другим. Я помню четыре такие хаты. Первая была на Новой улице, а на ее заднем дворе был маленький склон, который именовался Гальюнкой, видимо от того, что вершину этой горки венчал обычный дощатый сортир, по-морскому – гальюн. Там мы всей компанией, насчитывающей в разное время от четырех до шести детей, и начали кататься. Подъемника там не было, и первое, что мы освоили, был подъем «лесенкой».
Я свято верю, что без труда не выловить и рыбку из пруда. Притом что сам я чрезвычайно ленив и избегаю этого самого труда всеми силами. Поэтому я всегда очень радуюсь, если жизнь ставит меня в условия, когда просто некуда деться, кроме как взять препятствие. И если при этом приходится много трудиться и приобретать новые навыки, это подчас для меня важнее решения самой задачи. Так я освоил перкуссию, которая всю жизнь мне не давалась, и потому я ее избегал, так я учился кататься на лыжах. Как-то мой коллега и приятель возраста моей старшей дочери в сердцах сказал, что не понимает, почему страдания необходимы. Почему, чтобы чего-то добиться, надо страдать? Передо мной такого вопроса никогда не стояло, я знал: так устроен мир, и в житейских терминах, и в терминах, к примеру, физики и естествознания. Вкусное лекарство не работает. Попытка сделать лекарство вкусным есть глубочайшее непонимание сути и ошибка. А за ошибки, как известно, платишь втройне – это тоже вполне универсальный закон. Всякий раз, когда жизнь ставит перед тобой проблему, она будет ставить ее раз за разом, пока ты не решишь ее. Вообще-то она будет ставить её и дальше, у нее нет никаких воспитательных целей, просто, когда ты с ней справишься, она перестанет быть проблемой. Именно поэтому нельзя уходить от проблем, а вовсе не потому, что это якобы недостойно. Все гораздо прозаичнее.
Во времена моего детства горные лыжи были в расцвете. Имена Жан-Клода Килли или Карла Шранца* были на слуху, как имена чемпионов мира по шахматам или фигуристов. В Ленинградской области было четыре горнолыжных курорта. Дело в том, что с севера пойму Невы окружает возвышенность, которая тянется на северо-запад, в Финляндию, и на северо-восток, в Карелию. Каждый, кто путешествовал в этих местах, знает, что дорога северных направлений начинает повышаться в нескольких десятках километров от города. Причем повышается она ступенями. Это выглядит, как если бы в древнейшие времена ледниковые массы, остановленные широкой долиной Невы, создали барьер на подступах к ней, так и не пойдя ближе. Первая ступень повышения в северо-восточном направлении – это Кавголовские высоты. Перепад высот тут небольшой, всего какая-нибудь сотня метров, но достаточно резкий, чтобы создать условия для катания на лыжах.
Надо упомянуть, что один из четырех курортов все же находился на левом берегу Невы. Это Можайская гора, или Можайка, рядом с Красным селом. Как Воронья и Ореховая горы, эти, скорее, холмы также ледникового происхождения. Притом что Можайка самая скромная из всех областных лыжных гор, именно там появились два наиболее значительных горнолыжных таланта семидесятых: Бульбочка или «Буля» и Герасимов или «Ряха». Они были многократными победителями чемпионатов страны среди молодёжи и, по сути, являлись лидерами сборной. Таким же феноменом был Александр Жиров, лыжный самородок из совсем не горного Подмосковья. Он поднялся до самых высот горнолыжного спорта и даже соперничал с легендарным Ингемаром Стенмарком, который после проигрыша Жирову на прощальных соревнованиях даже решил отложить уход на пенсию и ещё несколько лет выступал на Кубке Мира. Судьба всех троих оказалась трагической. Жиров погиб в автомобильной катастрофе в самом расцвете сил, а Буля и Ряха канули без следа, они даже не гуглятся. Sic transit gloria mundi.
В каждом из лыжных центров существовали детские спортивные школы или секции, относящиеся к какому-либо добровольному спортивному обществу. В Кавголово это были прежде всего «Труд», «Буревестник» и «Зенит», в Можайском – «Леноблоно», на Пухтоловой горе под Зеленогорском – «Спартак», в Коробицино или, на горнолыжном арго, Золотой Долине, где были самые длинные склоны, – «Урожай» и «Трудовые резервы», там же была самая многочисленная и сильная спортшкола во всем регионе. В Золотой Долине и сейчас самые популярные курорты Ленинградской области.
Само собой, нас отдали в одну из детских спортивных секций. Это оказалось общество «Труд», база которого находилась в маленькой долине по дороге от станции «Кавголово» к центру поселка Токсово. Дорога выходит к церкви, в которой в советское время был кинотеатр. К церкви из долины ведет длинная лестница, вдоль которой находился тренировочный трамплин естественного происхождения, то есть без строительных конструкций. Рядом с домом общества «Труд» располагалась база «Динамо», там было много ребят, которые занимались прыжками с трамплина или беговыми лыжами. Горнолыжной секции у них не было.
Главным тренером «Труда» был Николай Иванович Чуркин. Сам он на лыжах не катался и потому техника, которой он учил ребят, была немного странной. Он заставлял нас класть на плечи палку и ехать, взявшись руками за ее концы. Он почему-то считал, что чем шире руки, тем лучше. Сомнительно, но благодаря этому я понял, что в горных лыжах главное – руки. По крайней мере, в классической школе. Вообще-то Николай Иванович был летчиком-истребителем и, по слухам, воевал во Вьетнаме. Его военное прошлое сказывалось на дисциплине, которая царила в секции. Чуркина все звали Кал Иваныч. Про него ходило много рассказов, от уже упомянутой истории с Вьетнамом, где, по слухам, он катапультировался при встрече с американскими самолетами, до ставшей настоящей легендой истории об излечении тренера молодежной сборной Австрии, с которой у нас был совместный сбор на Чегете, от заражения крови при порезе. Австрийцы на тех сборах поразили всех красотой и качеством катания и заодно испортили нам на несколько лет технику, так как все, подражая им, ездили, прижав руки к груди колечком и работая одними ногами, будто привязанными одна к другой. Так вот, по окончании сборов в ресторане гостиницы «Иткол» была пьянка тренерского состава, на которой австрийский тренер порезал палец ножом. Аптечки под рукой не оказалось, и дело взял в свои военные руки Кал Иваныч. Заявив, что знает стопроцентное средство от возможного заражения, он вывел австрияка на улицу и уже собрался было пописать на травмированный палец и даже расстегнул штаны. Австрийский тренер, видимо, не вынес вида хозяйства Кал Иваныча и от процедуры отказался в резкой форме. В общем, Кал Иваныч был хорошим мужиком и даже неплохим тренером, и ребят своих любил и радел за них. Так, «Труд» одним из первых получил пластиковые лыжи со скрытыми кантами. Назывались они «Юниор Метал», так как в них была дюралевая пластина.
С инвентарем тогда было худо. В продаже хороших лыж и ботинок не было. Каждый крутился как мог. Все мечтали получить лыжи в секции, к ним добавляли ботинки «Ботас» на клипсах – металлических застежках. Я катался в шнурованных, кожаных ботинках, так как серьезных результатов не давал. Купить можно было только появившиеся в продаже крепления «Нева», топорную копию австрийских креплений фирмы «Маркер». До них вообще были дремучие дела – «лягушка», при которой пятка ботинка слегка отрывалась от лыжи. Головку крепления часто делали из хоккейной шайбы, назывались такие головки эксцентриками, не могу сказать почему. Палки тоже были жуткие. Лучшими были палки «Ленинград» – тяжеленные и неуклюжие, с громоздкими кольцами. Когда кольца ломались, на палку надевали пластиковые крышки от банок для закатывания солений и маринадов. От холода крышки часто ломались, и приходилось нанизывать новые.
Вообще-то спортивный инвентарь для горнолыжного спорта в Федерацию поступал. Его конечно было мало, только для ведущих спортсменов. При этом с ним происходила усушка-утряска. То есть даже в лучшем случае, даже ведущие спортсмены не получали полного набора. Например, лыжи и ботинки – но без шлема, палок, комбинезона и наклеек. Имея необходимые связи, инвентарь можно было купить. Как тот, что исчезал при утряске, так и просто привезенный из-за рубежа. Стоило это очень дорого. Если вы видели на горе человека с хорошим инвентарем, это был либо спортсмен, либо работник торговли. У нас таких денег не было и в помине. Правда, папа однажды привёз мне из Финляндии фирменные лыжи «Близзард» – они были деревянными, с накладными кантами, но качество их было не сравнить с мукачёвским или любым другим продуктом, отечественным или соцлагеря. Кстати, именно с появлением у меня этих лыж, а также доставшихся от мамы ботинок «Альпина», я наконец стал показывать какие-то результаты.
К тому моменту мы все перешли из «Труда» в только что появившуюся секцию общества «Зенит». Вернее, перешли мои друзья, а сам я вывалился из процесса на пару лет. Я даже не могу сказать, что явилось причиной этого перерыва. Просто я внезапно остыл к лыжам. Теперь я понимаю, что это – свойство моего характера. Я просто теряю всякий интерес к тому, чем был фанатично увлечен. Причиной ли тому бесперспективность, которую я заранее чувствую интуитивно, или отсутствие видимых успехов вне зависимости от причин, но, пожалуй, только музыка никогда не переставала для меня быть значимой. Правда, я несколько раз остывал к коллекционированию пластинок и распродавал почти все. Место коллекционера тогда заменяла практика уже, собственно, музыкальная. Хотя и её я умудрился бросить почти на десять лет, но на то были особые причины, и её место все равно занимал магазин «Нирвана», о котором речь в другой главе.
Если «Труд» занимался на Андреевском склоне, то тренировки «Зенита» проходили на горе ВЦСПС. Там же каталась компания родителей. Наша новая хата была совсем рядом. В полутораэтажном домике ютились горнолыжники, а в подвале – альпинисты во главе с Владимиром Балыбердиным по прозвищу Фантомас, первым русским, вернее, советским, покорителем величайшей вершины мира Джомолунгмы-Эвереста. Иногда, несколько раз в сезон, мы выезжали в Золотую Долину. Сначала это были поездки с родителями на заказном автобусе или даже на рейсовом от станции Сосново. Помню, однажды по пути назад у нашего заказного львовского автобуса загорелся двигатель, и мы прождали в заснеженном нигде несколько часов, пока его чинили. После перехода в «Зенит» мы часто ездили в Долину на соревнования, иногда на сборы, и жили там либо в здании спортшколы, либо у местных жителей по хатам.
В «Зените» я и оставался до конца своей спортивной карьеры. Нашим тренером был Рудольф Рудольфович Васильев. Он потрясающе красиво катался. Ребята говорили, что он был лучшим демонстратором в стране. Его техника была совершенна и абсолютно современна. Не знаю, где он учился кататься, но это был настоящий мастер и прекрасный тренер. Меня он не очень любил. Возможно, за то, что я всегда был вторым и не представлял для него спортивного педагогического интереса. В отличие от Димки Миронова, на которого Рудик возлагал надежды, которые отчасти оправдались. Миронов своим упорством и целенаправленностью был способен добиваться серьезных результатов. Только он один из «Зенита» ездил на молодёжный Кубок страны. Только он, как член сборной города, получил, хоть и изрядно прореженный, набор инвентаря с уже вполне профессиональными ботинками «Кабер» и лыжами «Россиньоль». Тягаться с ним, да ещё на таком инвентаре, было трудно. Я тогда ездил на потрепанных, но вполне фирменных, купленных мамой у приятеля бармена ботинках и на лыжах «Элан», которые приходилось после каждого катания класть одним концом на батарею, а вторым на пол, и слегка выгибать, так как зазор к вечеру почти исчезал, так они были выработаны. И тем не менее однажды терпение и труд принесли свои плоды, и я поехал. Я выиграл одну попытку в слаломе на Чемпионате города в Золотой Долине и рухнул во второй. Но это позволило мне поехать на Чегет, на летнее Первенство страны среди молодежи, называемое Первенством профсоюзов. Это было в 1978-м я запомнил, потому что в тот год был чемпионат мира по футболу, который мы смотрели в холле гостиницы «Иткол».
