Арни снова голоден

Пролог

Надя медлительно водила тряпкой, задумчиво размазывая человеческую кровь по скрипучим половицам. Бесполезное это занятие – она уже битых два часа трёт, а разводы всё равно остаются. В качестве половых тряпок женщина использовала подручные материалы: колготки, штаны, детские пальто, а те выходили из строя почти моментально. Более подходящей ветоши в доме не нашлось. Огромный чёрный пёс породы Ньюфаундленд неторопливо прошёлся по чистому, оставляя за собой бурые следы. Словно назло. Нет, так дело не пойдёт!

– Арни, тупая псина, ко мне, – рявкнула женщина грозно, отчего милый, пушистый, как медвежонок, Арни приветливо завилял хвостом, но команду проигнорировал. Добродушная, но абсолютно невоспитанная собака младшего брата подчиняться Надежде не торопилась. Так и хотелось ударить непослушную скотину грязной тряпкой по глупой морде, но Надя сдержалась. Если это увидит Олег, случится истерика. Тот любил своего кобеля до фанатизма. Женщина зло швырнула тряпку в ведро и с трудом выпрямилась, по-стариковски закряхтев от внезапной боли в пояснице. Шутка ли – два часа ползать по широкому коридору на коленках, не разгибая спины! А тридцатипятилетняя Надежда, между прочим, не девочка. Совсем их с престарелой матерью загонял, шизофреник. Вода в ведре снова стала грязно-красной, как кровавые помои.

В комнате Олега кто-то слабо застонал. Очнулась? Какая живучая. Но с дырой в животе всё равно долго не протянет. Надя приоткрыла дверь и недружелюбно уставилась на голую, бледно-синюшную, как курица из коммерческого ларька, девушку. Та полулежала на полу в изголовье кровати, неестественно вывернув ногу, словно сломанная кукла.

В спальне младшего брата стоял жуткий кавардак: замызганная, месяцами нестиранная простыня сползла вниз, подушка в подозрительных пятнах напоминала куль, набитый тряпками. Олег с детства ненавидел застилать свою постель, как ни пыталась заботливая мать приучить его к порядку. Видимо, психологическая травма.

– Чего вошкаешься? Больно? – буркнула Надежда, ощущая в груди что-то похожее на сожаление. Конечно, она могла бы помочь этой дурочке спастись, но кровавые потёки на худых бёдрах и бледные, почти белые губы жертвы и так указывали на скорое избавление от страданий. Вчера утром Олег немного разозлился и проткнул живот молодой пленницы шилом. Младший Надин брат последнее время частенько выходил из себя, потому что мучился головными болями. Мама даже сходила в аптеку и купила ему аспирин, но упрямый и капризный Олег принимать таблетки отказался. Впрочем, он и без головных болей был вспыльчивым и ранимым. Трудное детство испортило его сложный от природы характер. Наверняка глупая девица что-то ляпнула. Сидела бы молча, умерла бы быстро. Хотя, быстро у изощрённого Олега никто не умирал. Пристрастий брата сестра не разделяла, да и вообще вся эта возня с человечиной ей претила, но Олег получился таким, каким получился, и осуждать его старшая сестра не бралась. Господь не просто так даёт людям жизнь, а потом отбирает её без сожаления. Неисповедимы пути.

– По-мо-ги-те, – чуть слышно промямлила раненая, но смысла помогать живому трупу Надя не видела. Девчонка всё равно не жилец, а спасать обречённую на скорую смерть бессмысленно. Тем более, что, в случае огласки, ни в чём не повинную Надежду могли бы принять за соучастницу. А она просто помыла полы.

– Не понимаю я таких, как ты. Как можно незнакомому человеку настолько довериться? Сами пришли, а теперь «Помогите»? Странные.

Надя точно знала, что такие, как эта слабеющая худышка, приходили к брату, склонному к эпатажным выходкам, регулярно, но старалась не вникать. Девчонки сами выбирали, с кем идти, а Олег… он же особенный.

– Хорош с собачим ужином тарахтеть. Где мать? – перепачканный кровью мужчина с пилой в руке уже почти расчленил в ванной труп одной из трёх подружек. Обычно разделывать тела он заставлял своих измученных и оттого покладистых невольниц, но последняя жертва настолько ослабела, что не могла поднять инструмент. Поэтому хозяин возился сам, – Сколько можно ходить? Волки её съели? У меня полная ванна костей, уже некуда складывать. Арни, на, мальчик! – кусок мяса на косточке смачно плюхнулся на только что вымытый пол.

– Олег, ну, в кого ты такая свинья? Я же только что помыла. Больше не буду за тобой убирать. И зачем ты кормишь собаку трубчатыми костями? Он же желудок поранит и сдохнет! Ну, и вонь у тебя в ванной стоит. Сколько они у тебя лежали? Даже я, со своим ринитом, задыхаюсь. Всё, я ухожу. Пусть мама за тобой моет.

Сестра была единственной женщиной, на чьи агрессивные выпады Олег никак не реагировал. Её бархатистый и тягучий голос умиротворял злопамятного и скорого на расправу серийника. Временами ему казалось, что это мелодичное меццо-сопрано принадлежит не Надежде, а ему самому. И плотно сбитая женская фигура в тёмно-бордовом платье лишь его второе «Я».

Глубоко верующий мужчина относился к человеческой душе с уважением, поэтому никогда не расчленял трупы сразу после смерти. Он терпеливо ждал, пока душа покинет тело. Они (тела) сами «говорили» ему, когда готовы. Иногда счёт длился на несколько суток. Но у этого священного действа имелся естественный побочный эффект.

Следующим утром соседи нажаловались участковому на невыносимую трупную вонь, исходящую из квартиры Олега, и дверь взломали менты. Полуживая, доведённая до полного истощения жертва, у которой из-за ранения кишечника начался перитонит, успела дать показания и благополучно преставилась. По странному стечению обстоятельств о Надежде она умолчала. Может быть, просто не запомнила. Останки, которые мать не успела закопать на пустыре, стали уликами. В общем, всех ближайших Надиных родственников арестовали и неожиданно осиротевшего «медвежонка» Арни Наде пришлось забрать к себе.

Глава 1. Деревенское детство

Надюшка привычно притаилась в сарае, с наслаждением вдыхая запах ароматного сена. Ей нравилось, как в широкую и кривую щель над дверью заглядывает игривое солнышко, заботливо освещая маленького, трудолюбивого паучка в липкой паутинке. Оп, мушка попалась. Надя чуть не захлопала в ладоши от восторга. Сорвалась! Улетела. Как жалко.

– А ну, иди сюда, шалава! – раздалось совсем близко, отчего девочка машинально сжалась в напряжённый комочек, ещё глубже закапываясь в пахучий стог. Послышались глухие удары чего-то тяжелого о металлические ворота и визгливые женские вскрики и причитания.

Наде нравилось разглядывать паучков и других насекомых, придумывая им имена и фантазируя, но её увлечение родители не одобряли. Мать требовала от девочки посильной помощи по хозяйству, а отец – подчинения и хороших оценок, но сами родственники идеальным характером не отличались и давно жили между собой, как кошка с собакой. Папа частенько выпивал и гонялся за мамой по огороду, а мама… иногда Наде казалось, что мама собирается папу убить. По крайнее мере то, что мама папу ненавидит восьмилетняя Надежда чувствовала каким-то шестым чувством. «Ничего-ничего, узнаешь ещё» – тихонько грозилась родительница срывающимся на слёзы голосом, когда агрессивный выпивоха заваливался спать. Что она имела в виду?

Маленькая зелёная мушка зацепилась прозрачным крылышком за невесомую паутинку и принялась неистово биться и громко жужжать, ещё больше запутываясь. Счастливый паучок уже перебирал тонкими лапками в предвкушении скорой трапезы. Наде даже показалось, что тот радостно улыбается. На несколько секунд выбившаяся из сил мушка замолкла. В сарае стало до звона в ушах тихо. Но умная девочка знала, что это лишь иллюзия победы. Грядёт вторая, самая отчаянная волна сопротивления. Опьянённый противостоянием паук медленно пополз к своей жертве, перебирая лапками, но обречённое стать его сегодняшним ужином насекомое забилось в липких сетях с утроенной силой. Паутина с пауком неистово завибрировали. Какая сильная муха. Но она уже не вырвется.

– Да ты же убьёшь её, идиот! Она же беременная. Изверг! Оставь-оставь! Иван, оттащи его! Иван! Убьёт бабу! Изверг!

Соседка часто вступалась за обижаемую супругом мать и даже разрешала им с Надькой ночевать у себя, пока дурной и пьяный Надин отец буйствовал. Но синяки с маминого лица всё равно не сходили. Мать оправдывала это тем, что у неё какая-то особенная «жидкая кровь», но маленькая Надя давно знала, что кровь жидкая у всех: у уток, у кур, у свиней и даже у неё самой, поэтому в маминых словах сомневалась.

– Надюшка, вот ты где, – соседка, тётя Варя широко распахнула дверь сенника, впуская в сарай солнечный свет, запах дыма из печной трубы и мужскую ругань, – Пойдём ко мне. Пойдём ко мне, пока дядя Ваня с твоим папкой по-мужски гутарит. Изверг. Убил твою мамку. Пойдём, не бойся.

Надя не боялась.

Она вскользь, с тупым детским равнодушием бросила взгляд на огромный беременный живот избитой матери, лежащей в траве под забором, и позволила сердобольной соседке увести себя в пахнущую укропом кухню. Голодная Надя с самого утра ничего не ела и безумно хотела кушать. Соседка тётя Варя усадила горемыку за стол, расторопно налила той в глубокую тарелку горячего куриного супа и ловко отрезала большим ножом ломоть пшеничного хлеба. Флегматичная, русоголовая девочка с вялым любопытством наблюдала за озадаченными какой-то серьёзной проблемой взрослыми из открытого настежь окна, пока суетливые, румяные от волнения женщины бегали туда-сюда в поисках телефона, пытаясь вызвать скорую помощь. У них что-то не срасталось. То ли связи не было, то ли машины. Наконец, кто-то из соседок позвал старую бабку-акушерку.

Уже потом, намного позже, будучи взрослой, Надежда поймёт, что именно в тот роковой день у покалеченной в неравной схватке матери начались преждевременные роды и на свет появился тот, кого так упорно и безропотно ждала все эти годы очерствевшая, но не сломленная жертва привычного для обывателя бытового насилия: сын. Опора и защита. Только очень-очень слабенький, потому что недоношенный.

Ну, а пока Надя, довольная и радостная оттого, что никто не заставляет её пропалывать грядки и таскать тяжёлые вёдра с водой, жадно и часто хлебала горячий, наваристый бульон, обжигая тонкие, сжатые в некрасивую розовую складочку губы. Честно говоря, на проблемы взрослых апатичной девочке было наплевать. В глубине души она мечтала навсегда остаться у заботливой соседки, а к злым, вечно матерящимся родителям возвращаться не хотела.

Но вечером того же дня, свернувшаяся маленьким калачиком в чужой постели Надюшка разочаровалась. Колючее и душное одеяло пахло дешёвым стиральным порошком и цыплятами. И оказалось, что не только родители, а все, абсолютно все, мужчины и женщины ненавидят друг друга.

Телевизор в соседней комнате орал слишком громко, чтобы расслышать грязные, не предназначенные для детских ушей подробности разворачивающейся в потёмках драмы, но то, что миролюбивые на вид хозяева ругались, девочка поняла по истерическим вибрациям высокого женского голоса и недовольному мужскому рычанию. На обёрнутой потёртой клеёнкой тумбе стояла чадящая, то и дело грозившая окончательно потухнуть керосиновая лампа, которая распространяла по дому специфический запах горелого масла. Керосинка мягко освещала скромное убранство небогатой хаты, придавая спальне уюта. Слабый огонёк красиво вибрировал внутри прозрачного стекла, превращаясь на стенах в загадочно движущиеся светотени. По своему обыкновению, чтобы не бояться, Надя сосредоточилась на рассматривании настенного ковра, обнаружив в причудливых узорах фигурки людей и животных, и, фантазируя, совершенно отключилась от неприглядной и опасной действительности. Если те двое за стеной начнут драться, нужно будет куда-нибудь спрятаться. Куда? В шкаф? Под кровать? Может быть, просто накинуть на голову одеяло? Но, по опыту, одеяло никогда не спасало. Довольно скоро вымотанная за день девочка уснула, а приветливый, маленький огонёк погас. Двое за стеной понемногу успокоились.

– Ну, куда я её дену? Людка в больнице. Вань, ну, что ты, как сволочь? Дитё не виновато. Как её с этим душегубом оставлю? Он же не просыхает третий день.

– У неё родственники есть. Тётке отдай. Возишься с чужим дитём, как бесплатная нянька. Лучше б своего родили.

– Ваня, но ты же знаешь, что не получается.

– А как тут получится? Когда малая тут? Я, Варвара, не железный. Мне нормальная баба нужна. А у тебя вечно всё болит: то голова, то пузо. То дитя чужого в дом тащишь. Двор проходной. Ещё и за Людку впрягаться гонишь. Надоело. Пусть сами разбираются.

– Жестокий ты, Ваня. Вот, что я тебе скажу.

– Да, жестокий. Надоело мне в этой деревне гнить. Три мужика на всё село, да и те алкаши. Поговорить не с кем. Скоро сам сопьюсь. Я в город уезжаю, к сестре. Она давно меня к себе зовёт, работу хорошую предлагает – на заводе. Там комнату в общежитии дадут. Семейным-то площадь побольше, конечно, но я и без тебя не пропаду. Может, даже разведусь с тобой и другую жену возьму. А ты, как хочешь. Сама с соседом дерись.

– Вань, да как же так? Я же тоже в город хочу. Не надо со мной разводиться!

– Значит, поехали.

– Когда?

– Сейчас собирайся. Я же тебе уже пятый день намекаю и так, и эдак, совсем меня не слушаешь? Корову продали, птицу зарезали. Ничего не держит. Автобус в двенадцать.

– А картошка? А сад? А дом наш?

– Дом я продам, когда устроимся. А там и картошка, и яблоки, и апельсины с тутовником будут. Обещаю. И к медицине поближе – полечишься по-женски. Я нормальную семью хочу, а не бобылём при живой жене по земле шататься.

– Ах, Ваня, какой же ты заботливый и решительный. Ой. А Надька?

– К тётке отведи.

– Надюшка, проснулась? Собирайся, моя хорошая.

Надькины мечты о сытой жизни потерпели фиаско. А чего она от соседей-то хотела? Правильно мамка говорит, что чужие дети никому не нужны. Только привыкла к тёте Варваре с дядей Иваном – предательство. Но верить нельзя никому – родственники не лучше. У папиной сестры даже собака от голода сдохла. Не потому, что тётка бедно жила, в селе и победнее есть, просто баба она была жадная и ненавистная – зимой жменьку снега не выпросишь.

– Надюшка, ты меня пойми. Работящими мужиками разбрасываться нельзя. Надо же – в город позвал! Радость-то какая. Наша-то деревенька совсем загибается. И вам с мамкой в город надо. Там женщины-работницы нужны, на швейную фабрику. И комнату вам дадут, только решиться надо. Хотя, куда твоей мамке сейчас, с младенцем-то? Да уж. Не повезло тебе, милая. Надюшка, пойми меня.

Надя понимала. Понимала, что хочет есть. В голодном желудке заурчало.

– Тётя Варя, а можно чего-нибудь покушать?

– Покушать? А, ну, да, ну, да. Сейчас я тебе свёрток соберу. Пирожки будешь? Только давай я тебя отведу, а ты у тёти Таи поешь, а то дядя Ваня сильно ругается.

Возле дома из белого кирпича, через две улицы, в неухоженном дворе, поросшем пыреем и пастушьей сумкой, злая и неприветливая тётка первым делом отобрала у Надюшки заветный свёрток с пирожками и приказала той не придуриваться.

– Дети должны кашу есть, а от пирожков они жиреют. Чёрт тебя ко мне принёс, лишний рот, проклятая бездельница, – пробухтела она сквозь пожелтевшие от увлечения папиросами зубы и грубо выругалась.

Надюшкин отец часто и много ругался, но даже он не знал таких хитрых и звучных словечек, как эта худющая женщина с налитыми кровью глазами. Девочка пообещала себе, что обязательно научится ругаться так же. Зачем? А затем, что в плохих словах жила неуёмная, первобытная сила, заставляющая спины слабых сутулиться и убегать от сильных в страхе. Маленькой, вечно голодной Надежде сила не повредит.

На следующий день Надежда снова оказалась в отчем доме. Прокормить прожорливую восьмилетнюю племянницу тётя Тая оказалась не в силах.

Глава 2. Надежда и опора

Через некоторое время загадочная и заметно похорошевшая мать вернулась домой с молчаливым свёртком.

– Надька, иди сюда. Хочешь на мою надежду и опору посмотреть? – доверчиво подмигнула она сидевшей на скамейке под яблоней дочери, – Нет, не так. Надежда – это ты. А он – моя опора. Опора и защита, – мамка широко улыбнулась, обнажая ряд жёлтых и неровных зубов. Передний резец у неё во рту почему-то отсутствовал. Наверное, папа выбил, – Ну, чего, как мумия, сидишь? А ну, иди сюда.

Надюшке совсем не хотелось смотреть на содержимое свёртка, но спорить с матерью она не решилась – обречённо приподнялась и двинулась родительнице навстречу, чтобы краем глаза заглянуть в детское одеяльце, изображая любопытство.

«Опора» оказалась жёлтой и чудовищно сморщенной, а «защита» невероятно худой и маловесной. Некрасивый, желтушный младенец в плюшевом конверте меньше всего походил на человека, напоминая искусственно состаренную куклу.

– Смотри, какой красивый, – мать улыбнулась ещё шире, отчего её впалые щёки покрылись тонкими и частыми морщинками, – Красивый? Чего молчишь, глупая? Мужчина. Сын. Твой брат, – она слегка потрясла свёртком возле Надькиного носа в попытке самоутвердиться, – Где отец? Совсем себе голову отбила? Чего молчишь всю дорогу? Надька. Эй!

– Не отбила я, – буркнула Надежда, воинственно нахохлившись. Болтовня матери ей наскучила. Хотелось куда-нибудь спрятаться и разглядывать пауков и паутину, освещённую солнечными лучиками. Но, скорее всего, предаваться размышлениям сегодня не получится, потому что сейчас начнётся визг и смертоубийство, так как папа ушёл к местной самогонщице Райке. Хитрая дочь проследила за ним из-за густых зарослей малины, – Папа к тёте Райке пошёл.

– К Райке? – Рая была замечена не только в самогоноварении, но и типичном для легкомысленной особи поведении. Мать привычно нахмурилась, – Да и чёрт с ним, – решила она через пару секунд, на удивление легко пуская семейное благополучие на самотёк. Маленькая Надя никогда не понимала, почему глупая мать так бесится из-за того, что отец ходит к другим женщинам. Ведь пока его нет дома, можно спокойно заниматься своими делами, и никого не бояться. Но безумная дурёха упорно искала супруга по соседкам, матерясь и проклиная бледнорожих соперниц, и неминуемо налетала на крепкий мужнин кулак. Даже тётя Варя ругала её за спесивый и гордый нрав. А сегодня мамка по-настоящему Надю удивила. Наверное, и правда «опору и защиту» родила. И успокоилась. Может, даже папку бросит. Надюшка внутренне улыбнулась. Отца она немного побаивалась и совершенно точно не любила. Последние дни, пока они жили без мамы, небритый, заросший, как снежный человек, отец очень много пил и время от времени обзывался на кого-то невидимого. Слава Богу, о Надьке он почти не вспоминал и поэтому девочку не трогал. Та кормилась объедками со стола, пока родитель слонялся по деревне, либо спал в бурьяне между грядками, и отсиживалась в любимом сарае, когда батя просыпался. Поначалу избегать случайных встреч было довольно сложно, но со временем их биоритмы синхронизировались, и дочь с отцом почти не встречались. Благо, от непрерывных возлияний пьяница сильно ослабел и стремления к воспитанию детей не проявлял.

Людмила положила младенца в свою постель, заботливо перепеленав того в чистое, и проспала рядом с ним до самого утра. Ребёнок оказался, на редкость, тихим, побеспокоив мать среди ночи всего пару раз. Он не заорал даже, когда обкакался, а лишь чуть слышно закряхтел. Спокойный ребёнок – счастливая мать. Женщина поняла, что её день настал. Теперь жизнь изменится к лучшему. Навсегда.

В соседней комнате спала умиротворённая, наконец-то, искупавшаяся в большом, алюминиевом тазу Надежда, понемногу начинавшая осознавать, что у неё появился маленький братик. Ей всю ночь снилось, как они бегают со сморщенным, как старичок, братишкой по лугу, ловя разноцветных бабочек.

А утром деревенские мужики притащили полумёртвого батю, с синяками вместо глаз и свёрнутым набок носом. Они волочили собутыльника за потные подмышки по земле, словно мешок картошки. Кажется, отец провалился в выгребную яму и вонял так, что от отвращения морщились даже кошки.

– Люсь, его бы в больницу. Но сначала отмыть. Не уберегли. Прости, – пробасил батин приятель, виновато потупившись, – Я его пальцем не трогал, – зачем-то добавил он, пряча стёсанный кулак за спину.

Не скрывающая своего удовлетворения мать велела бросить пострадавшего возле крыльца и равнодушно отправилась в дом кормить младенца.

– Настигла расплата, – ухмыльнулась злопамятная женщина радостно.

Надежда уставилась на избитого мужчину с наивным любопытством. В первый раз она видела сильного и злого отца в таком состоянии. Обычно бил он, а не его.

Опухшее, багрово-синюшное лицо распростёртого на земле человека отекало прямо на глазах, и голова, казалось, выросла вдвое. Много позже Надя увидела похожую голову в документальном фильме про пришельцев. Меньше всего это чудовище походило на отца. Инопланетный монстр слабо зашевелился, резко кинулся вбок, и из его мерзкого рта потекла тёмно-красная жидкость. Теперь завоняло не только испражнениями, но и кровью. Запах крови девочка не спутала бы ни с чем другим. Даже в своём юном возрасте, опытная не по годам Надежда, регулярно помогавшая матери рубить уток и кур, знала, как пахнет кровь: сладко, тягуче, до тошноты приторно. Но кровь этого существа пахла особенно мерзко. Позже Надежда поняла, что неприятную вонь придавала соляная кислота в желудочном соке. А то, что вусмерть пьяный пропойца каким-то чудом перевернулся, спасло его никчёмную жизнь от удушения собственной блевотиной.

Страшно девочке не было. Скорее, ей было интересно, умрёт пришелец или нет? Лучше бы умер. Неужели мамка повезёт его в больницу? Им было бы так хорошо вдвоём. Нет, уже втроём!

– А-а-о-у, – застонал пьяница громко, с трудом разлепляя фиолетовые веки, и потянулся к дочери слабой рукой. На минутку он захлебнулся и закашлялся, брызгая кровавой слюной во все стороны, и принялся плеваться выбитыми зубами. Один из зубов довольно ощутимо ударил задумавшуюся девчонку в лоб. Надюшка резво вскочила и бросилась в дом, споткнувшись о материны туфли.

Каким образом мамка отмыла и переодела этот кусок человеческого мяса, Надя не знала, но к обеду охающий на разные лады, избитый и беспомощный родитель уже лежал в чистой рубахе на кровати возле выложенной белыми кирпичами печи. Батя некрасиво скалился кроваво-серыми пеньками зубов и выл, как собака, но встать без посторонней помощи не мог, поэтому никто его не боялся. Вечером он и вовсе тронулся умом, принявшись ожесточённо с кем-то спорить, и мамка позвала сельского фельдшера. Та чертыхнулась, перекрестилась и со словами «Так козлу и надо» посоветовала молчаливо ухмыляющейся Людмиле отвезти пострадавшего в больницу.

– А то скажут, что ты убила, – шепнула медичка умиротворённой, отрешённо кормящей младенца грудью хозяйке, заговорщицки кивая куда-то в сторону, – Все знали, что не ладили вы. Что с дитями будет, если тебя приберут? Люсь, не дури. Да и я не могу не отреагировать. У него точно с башкой что-то. Гематома, мож. В больницу надо. На рентген. Не дури, Люсь.

Умиротворённая и светлая, похожая на деву Марию с иконки, мамка снисходительно кивнула, опустив голубые глаза на жадно вцепившегося в грудь ребёнка. На мгновенье невероятно похорошевшее женское лицо осветило клонящееся к горизонту солнце, беспощадно заливая их с малышом кровавыми лучами. Маленькая Надюшка невольно залюбовалась открывшейся её очарованному взору картиной. Девочку невольно охватил священный трепет – к ним с мамкой спустился сам Иисус! Да, в те годы ходить в церковь было не принято, потому все сознательные трудящиеся строили коммунизм и в Бога не верили. Но иконы всё равно висели в любой, мало-мальски обустроенной деревенской избе на всякий случай.

– Дьявол пришёл! Дьявол родился! – хрипло и страшно заорал из своей кровати с металлической сеткой так удачно избитый собутыльниками душегуб и обмочился.

Беспрерывно стонавшего и разговаривающего с несуществующими людьми отца всё-таки госпитализировали, и Надежда с Людмилой зажили спокойной, почти счастливой жизнью.

Людмила назвала сына Олегом, объясняя дочери, что тот родился неспроста, а значит он Вещий. По словам матери, выходило, что рождение жёлтого сморчка пророчит много священной радости и обещает избавить Люсю, святую мученицу, от всех прошлых страданий. Женщина долго объясняла дочери, как она к этому шла, как поняла, что избранная, но очень скоро Надюшка устала и перестала вникать в рассказ, тупо пялясь на маленький серебряный крестик на располневшей материной груди. Перед восторженными глазами девочки ещё долго стоял светлый образ из библейского сюжета.

Глава 3. Ну, и кто тут мужик?

Из маленького носа худенького Олежки вытекала желтовато-зелёная слизь, а сам мальчишка визгливо и заливисто кричал, изо всех сил упираясь и не желая сделать ни шагу.

– Пойдём, дурак, – сестрёнка упрямо тащила его к невысокому пеньку для забоя кур, но мальчик так сильно боялся, что неожиданно вцепился острыми зубами в Надькино предплечье. Та завизжала от резкой и пронзительной боли, неминуемо ослабляя хватку. Выступила алая кровь, – Отцепись, скотина! Ща в ухо получишь! – на глаза выступили слёзы, но сестра не сдавалась и со всей силы треснула брата по голове сложенной в кулачок ладонью. Костяшки пальцев больно ударились о твёрдый череп ребёнка. От резкой боли у ушибленной Надьки ухнуло в животе и подкосились ноги, и девочка завыла в голос, как волчонок.