Водолаз Коновалов и его космос

Она постучала указательным пальцем по верхней карте в колоде:

– А я вот жду, когда вы войдете, Юрий Алексеевич. (Черт, услышала все-таки. Некрасиво вышло.) Представляете, третий день пасьянс не сходится. Как думаете, сейчас получится? Мне очень нужен король.

Коновалов пожал плечами. Откуда ему знать, сойдется ее пасьянс или нет.

– А давайте вы следующую карту откроете, – предложила Фаина Дмитриевна. – У вас рука легкая?

– Не знаю, – снова дернул плечами Юрий. Так часто он не дергал ими с девятого класса.

– Вот и проверим. – Она подвинула ему колоду. – Я, перед тем как пасьянс начать, всегда желание загадываю. Старая детская привычка. И так обидно, что не сходится. Очень хочется, чтобы сбылось.

– Я тоже однажды желание загадал, да только все напутал. – Юрий чуть было не рассказал про щуку и Пашу, но осекся. Подумает еще, что он псих. Он протянул руку и перевернул карту.

– А вот и вы! – радостно воскликнула Фаина Дмитриевна. Нарисованный на старой игральной карте чернобородый король пик действительно был похож на Юрия как две капли воды. Та же аккуратная бородка, длинные черные волосы. Ему стало не по себе, даже мурашки по коже пробежали.

– Вы нарочно это, да? – обиделся он, заподозрив хозяйку в розыгрыше.

– Бросьте, не обижайтесь, я просто хотела вас развеселить. Не думала, что получится так жутко. Я правда не знала, какая там карта. – Она взяла короля в руки и вложила его в пасьянс. – Вы, наверное, хотите заселиться? Ваша комната с синей дверью.

Она оставила пасьянс, скинула с ног покрывало, и только тогда Коновалов увидел, что она сидит в инвалидном кресле.

– Помощь не предлагать! – быстро и резко предупредила Фаина Дмитриевна, проворачивая сильными ловкими движениями огромные колеса. – Когда будет нужно, я сама попрошу.

Она ловко вписалась в поворот и остановилась перед синей дверью.

– Санузел за фиолетовой, я живу за зеленой, в красную прошу вас не входить, – даже привычную хозяйскую скороговорку, отполированную до зеркального блеска, ее голос не проговаривал, а пропевал, как бают сказки маленьким детям. – Вот ваши ключи, золотой от входной двери, серебряный – от комнаты. После одиннадцати, пожалуйста, не шумите, посторонних в дом не приводите, ладно? Кофеварка, микроволновка, холодильник на кухне, ваша полка – верхняя. Постельное белье меняйте раз в неделю, грязное складывайте вон в ту корзину, чистое берите у меня, хорошо? Вас все устраивает?

Юра глянул на белый плетеный ящик в дальнем углу прихожей, кивнул, взял ключи и открыл дверь.

– Тогда отдыхайте… Если возникнут вопросы, я на кухне, – произнесла заточенная внутри старухи Фаина. Коновалов остался один.

Он бросил в угол комнаты свою дорожную сумку и буквально рухнул на кровать. Нужно было бежать, спасаться от этой старой карги, уносить ноги, пока она не запекла его в печке и не съела на завтрак. Напуганный Юрик прислушался – из коридора доносилось тихое пение.

– Нет у нее никакой печки, – ответил напуганному Юрику храбрый Коновалов, – и никакая она не ведьма. Просто женщина, у которой с возрастом не изменился голос.

– Но ведь в голосе все и дело! Я же поехал только потому, что голос ее услышал! – возмущался Юрик. – Она же мне только сейчас сказала, что она Дмитриевна, а не просто Фаина.

– Так голос-то никуда не делся! А то, что ты, хам, к ней по имени до этого ни разу не обратился – не ее вина! Или она должна была паспорт тебе предъявить, чтобы ты год рождения посмотрел, прежде чем к ней в постояльцы определиться?

– Храбрый Коновалов дело говорит, – признал кто-то третий, скорее всего, сам Юрий.

– А чего она меня о погоде… Солнце у нее солнечнее… – некрасиво передразнил Юрик.

– Так ты ей сам позвонил, помнишь? И вовсе не к ней ты ехал, а к морю. Вот и иди к морю. И кончай ныть, – у храброго Коновалова заканчивалось терпение.

– Правильно, кончай, – повторил сам Юрий, окончательно встав на сторону своей разумной половины. Он натянул плавки, оделся, взял полотенце, ключи и вышел из комнаты.

На море моря не было. Было бесчисленное множество разнокалиберных тел, непонятно, мужских или женских. Каждого из них Юрий готов был спасти, не моргнув глазом, вытащить, сделать каждому искусственное дыхание, но лечь среди них, стать частью этой человечьей мостовой было выше его сил. Всю вторую половину дня он бесцельно бродил по набережной: ел вареную кукурузу, сидел одетым на песке, наблюдая за тем, как трое малышей строят замок. Они возводили башню за башней из теплого вязкого песка, а потом набежавшая волна, посильнее своих предшественниц, смывала их соборы святого семейства, и строительство начиналось заново. Коновалову хотелось и самому строить башни, он мог бесконечно смотреть на этот процесс. Но лежавшие поодаль мамаши забеспокоились при виде наблюдавшего за их отпрысками подозрительного одетого мужчину и поспешили забрать малышей.

Коновалов присел рядом с недостроем, набрал полную пригоршню песка вперемешку с водой и начал потихоньку лить на самую высокую башенку. Она росла так стремительно, что Юра начал представлять, что еще чуть-чуть, и она достанет до неба и вознесется сквозь атмосферу и стратосферу, мимо МКС, к самой ручке ковша Малой Медведицы.

– Дядя, это наш замок, – обиженно произнес детский голос. В эту же секунду волна набежала и смыла устремленную ввысь башню с лица Земли.

– Костик, быстро возьми совочек и иди ко мне. Иди сюда, я кому говорю! – Прав был Коновалов, что не потащил из Москвы этот бабий визг.

Стемнело. В иссиня-черном небе переливалось неоновыми цветами всевидящее око чертового колеса. Юрий брел домой по шумному променаду, похожему на слоеный пирог – из каждого ресторана неслась своя песня, возле каждого стоял веселый зазывала и приглашал зайти. Такие же, как он, отдыхающие скупали мороженое и облака сладкой ваты, пили пиво и лимонад, ели красных вареных раков. На пляже было совсем пусто. За громоздящимися друг на друге пластиковыми шезлонгами и клеенчатыми матрасами шумело море. Он наконец-то встретил его. Огромное, живое, доброе море уносило куда-то оставленный днем мусор и приносило другой мусор из других мест, словно передавало привет от обитателей одного курорта гостям другого. Он спустился по бетонной лестнице к воде, присел на большой камень, еще горячий после жаркого дня. Ему о многом нужно было поговорить с морем.

– Как ты? Устало? – спросил Юра и ласково погладил набежавшую волну.

– Очень, – ответило море шепотом, видимо, чтобы отдыхающие на набережной его не услышали.

– И я устал, – пожаловался Юра. – Нет, не так, как ты, конечно… Но у меня такая беда случилась…

– Какая, Юра? – спросило море.

– Я больше не могу быть водолазом, – ответил Коновалов.

– Это плохо, – вздохнуло море. – Я на тебя рассчитывало.

– Прости, – сказал Коновалов, поднялся и пошел к лестнице.

– Эй, Коновалов! – окликнуло вслед море. – Ты завтра придешь?

– Я к тебе каждый день приходить буду, – обернувшись, ответил Юра.

Море успокоилось, зашуршало и затихло. Коновалов пошел домой. Ему хотелось принять душ, выпить горячего чаю и лечь спать. День начался так давно, что казалось, что доживает его другой человек.

На кухне горел свет. Коновалов, успевший смыть с себя и частички московской пыли, и запах аэропорта, и налипший на пальцы песок, и остатки утреннего разочарования, остановился в дверях. Фаина Дмитриевна сидела за круглым столом, сложив руки на коленях и закрыв глаза. То ли спала, то ли дремала, а может, вовсе померла. Коновалов тихонько постучал в раскрытую дверь. Фаина открыла глаза.

– Юрий, добрый вечер. Как прошел ваш день? – спросила она.

– Спасибо, прекрасно, – соврал Юрий. От звука ее голоса во рту снова появился горький вкус несбывшейся надежды.

– Купались? – Она наклонила голову набок и смотрела на него, не мигая, как учительница, ждущая правильного ответа.

– Да, – почему-то снова соврал он, но тут же исправился, – то есть, если честно, нет. Не смог.

– Мне кажется, я вас понимаю, – сказала она осторожно. – Однажды, давным-давно, мне пришла в голову метафора… Надеюсь, вы простите мне такую откровенность… Как будто море – женщина, которую насилует эта толпа потных тел. Мне стало так нестерпимо жалко его… Не знаю, откуда пришел этот образ, но прогнать я его не смогла. С тех пор избегаю городских пляжей, боюсь увидеть там что-то преступное и непристойное.