Назад в космос

Стены матово поблескивают, словно их покрывает слой слюны или слизи от прокопавшего ход к гнезду насекомого. В каком-то смысле так и есть. Результат машинно-химического метаболизма, ибо «Медведка» не только копает, но и укрепляет ход и даже прокладывает всю первичную инфраструктуру – кабели, освещение, заготовки ответвлений будущей лунной базы, а со временем, чем черт не шутит, и лунного города.

И когда луч фонарика высвечивает из темноты фигуру селенита, я резко останавливаюсь. От неожиданности – да. От страха – нет.

«Первые люди на Луне» Герберта Уэллса – любимая книга. Более того, это первая книга, которую прочитал полностью самостоятельно в пятилетнем возрасте и с тех пор перечитывал регулярно. Десятки раз. Может быть, сотню.

Я наизусть помню описание селенитов.

И почти не нахожу отличий.

Казалось, у него не лицо, а уродливая страшная маска. Нос отсутствовал, а тусклые, навыкате глаза сидели по бокам, похожие на уши. Но ушей тоже не было. Рот, изогнутый книзу, казался человеческим, но искаженным злобной гримасой. Шея разделялась на три сочленения, как ножка краба. Он сделал три шага навстречу, ступая как птица, ставя одну ногу прямо перед другой…

5

Мы с Робертом облачились в скафандры. Нам предстояло выйти на поверхность и занести тело Льва Чандры обратно в купол.

– Гагаров, с вами все в порядке? – спросил Лем, который перебрался в центр слежения. Это не интуиция и не прозорливость психолога – всего лишь фиксация ускоренного пульса и потоотделения чуть выше нормы.

– Со мной все в порядке.

– Отлично. А с вами, Кларк?

– Бесподобно. – Роберт почему-то сказал по-русски, а мне на какое-то мгновение почудилось, будто это произнес не Кларк, а нечто, занявшее его место в скафандре.

Но самым жутким оказался вид отпечатков голых ступней поверх ребристых отпечатков подошв скафандров. Лев Чандра действительно шел без всего по поверхности Луны, в безвоздушном пространстве, пронизанном солнечным излучением, раскалявшим любую поверхность до двухсот градусов по Цельсию.

Его должно было разорвать давление газа внутри тела.

Он должен был превратиться в ледяную статую.

Его должно было сжечь Солнце.

Он не должен был сделать ни шага, мгновенно погибнув еще на этапе шлюзования.

Но он не только вышел, но и сделал десяток шагов, прежде чем умереть.

Кларк извлекает туго свернутый пакет. Я помогаю растянуть его на лунном грунте. Вместилище мертвых тел. Странные вещи имеются, как оказывается, в медицинском инвентаре. Хотя что тут странного? Неотъемлемое свойство людей – умирать. Или гибнуть. Трагически. Героически. Бездарно. Загадочно. Какой эпитет подходит здесь?

Лично я выбрал бы – трагически.

Трагическая гибель командира строящейся лунной базы Чандрасекара, первого индийского космонавта на Луне, незаурядного ученого и к тому же йога.

Пакет лежит, широко разинув пасть, ожидая тело. Теперь предстоит самое трудное. Не физически. Психологически. Уверен, наши показатели на биомониторах зашкаливают допустимые пределы. Но Лем молчит. Молчим и мы, вглядываясь в зеркальные поверхности гермошлемов, словно пытаясь рассмотреть сквозь отражающий слой лицо товарища.

И когда нам больше ничего не остается, кроме как нагнуться и взяться за мертвеца, вокруг разверзается ад.

6

Купол не достроен. И не соединен с основными строениями базы. Его используют под склад. Под чухлому. Все, что не нужно сейчас, но может понадобиться завтра. Или послезавтра. Или через год. Теперь наше временное укрытие. Против блуждающего маскона.

Когда выбиралось место под лунную базу, выбор кратера Пири считался наиболее удачной идеей. Во-первых и в главных – пик вечного света, что позволяет со временем развернуть вокруг базы поля солнечных батарей, избавляясь от скудного энергетического пайка. Во-вторых, «замороженные» орбиты, характерные для экваториальных зон Луны, но и здесь, в районе полюса, они тоже есть.

Проклятие Луны – масконы, масс-концентраторы, причина сложнейших гравитационных возмущений, от чего спутник Земли почти не имеет стационарных орбит. Любое орбитальное тело без постоянной корректировки обязательно упадет на лунную поверхность.

А проклятие из проклятий – блуждающие масконы, возникающие ниоткуда и в никуда исчезающие. Ни гипотез, ни теорий, ни моделей их природы еще не придумано. Но блуждающие масконы не слишком этим озабочены.

И вот результат – вокруг лунной базы словно прошло не очень прицельное бомбометание. Грузовой шаттл, прилетевший по расписанию, сошел с «замороженной» орбиты и превратился в тучу осколков.

Кто сказал такую глупость, будто в космосе нет звуков? Звук есть. Пробирающий до костей гул взрывов. Распространяясь по поверхности, по куполу, по скафандрам и давя на уши так, что хочется заткнуть их ладонями. Увы, невозможно.

– У меня утечка, – говорит Роберт. – Посмотришь?

У меня тоже утечка – ползунок давления в баллонах сдвигается к нулевой отметке слишком быстро.

Я осматриваю скафандр Кларка, потом он осматривает мой. Накладываем друг другу заплаты на те места, откуда, как нам кажется, выходит воздух. Ключевое здесь – «кажется». Ползунок нисколько не замедляется. Ни у меня, ни у Роберта. И нет связи с Лемом.

Мы в осаде.

– Спасибо, – говорит Кларк. – Спасибо, что вытащил… я… я растерялся, понимаешь?

7

В нашем распоряжении минуты. Роскошь человеческой жизни, щедро сдобренная роскошью человеческого общения.

– Что будем делать? – Кларк.

– Нам не хватит кислорода вернуться в купол, – я.

– Если дышать через раз, а потом надолго не дышать… – Кларк.

– Ты серьезно? – Меня не хватает даже на иронию. – Шлюз может быть поврежден.

– Лем поможет его открыть, – Кларк.

Я молчу, поскольку не силен в мечтаниях или бреде. В подобных ситуациях я не теряюсь, мыслю холодно-логично, без иллюзий.

Выход, конечно, есть. Но я не смогу предложить его Кларку. Потому что случилась моя встреча с селенитом в подземном тоннеле, проложенном «Медведкой». И потому что на лунной базе не предусмотрена конфиденциальная связь с национальным центром управления. Мы все – члены одной команды. Команды Человечества. Индус, русский, американец, европеец, китаец, японец, бразилец, заирец. Те, кто сейчас находится на двухнедельной рабочей смене на лунной базе, и те, кто ожидает своей смены на орбитальной лунной станции. Мы пришли с миром и от имени всего человечества.

Но при этом я точно знаю – на поверхности голубого шарика нас жестко и беспощадно разделяют границы и разрывают противоречия. Поэтому любые политические дискуссии в космосе запрещены под угрозой немедленной дисквалификации. Поэтому наложен запрет на новостные каналы. Поэтому все общение с Землей идет через международный ЦУП. Поэтому я должен донести свое невероятное открытие существования селенитов до возвращения на Землю, доложить о нем компетентным национальным космическим службам. Таковы инструкции, полученные мною перед тем, как я перестал быть гражданином Российской Федерации и стал гражданином космоса или, точнее, – гражданином Луны.

И я на двести процентов уверен – подобные инструкции вшиты в кровь и плоть Кларка, Лема, всех и каждого.

О любых событиях, имеющих чрезвычайное стратегическое значение, докладывать исключительно в национальную космическую службу, пользуясь максимально конфиденциальными каналами. А если таких каналов нет, то – лично по возвращении на Землю.

Именно поэтому мне нужно выжить и вернуться.

Более того – мне приказано выжить.

8

Становится невыносимо противно. Поначалу я принимаю это за первые признаки кислородного голодания. Но дело гораздо хуже. Это – совесть. Я отнюдь не ангел. Не бессребреник. Не воплощение человека, с которым у меня схожа фамилия, а кто-то говорит – лицо и улыбка.

Я боюсь.

И я хочу жить.

Вот только блуждающий маскон имеет на этот счет иное мнение.

Добраться из купола до базы может только один, которому другой отдаст свой баллон. Отдать баллон – еще одна нетривиальная задача для лунного скафандра, поэтому на ее решение тоже предстоит потратить время. Благо вокруг нас залежи ненужных деталей и инструментов. Из которых можно собрать еще один челнок. Вот только кислорода из них не добудешь. Какая ирония…

– Роберт. – Я сжимаю кулаки насколько позволяют перчатки скафандра и продолжаю, не позволяя себе слишком задумываться: – Роберт, Луна обитаема.

– О да, – говорит Кларк. – Ее население, по самым оптимистическим оценкам, составляет на данный момент три человека.

– Я не об этом. Здесь есть селениты. Понимаешь? Они обитают в пустотах под поверхностью. Я встретил селенита в туннеле, где работала «Медведка».

Что я ожидаю от Кларка? Я ожидаю, что он мне не поверит. Более того, мне даже хочется, чтобы он не поверил, но моя совесть перед человечеством будет чиста. Я не скрыл, я все рассказал. Все, что знал. Крошечную крохотку.

– Почему ты об этом рассказываешь?

– Потому что мы сейчас с тобой размонтируем наши скафандры и переставим уцелевший баллон с воздухом тебе. И ты доберешься до базы. И расскажешь о селенитах. И черт с тобой, ты можешь рассказать это не человечеству, а только и исключительно НАСА. Твое право. Я ни о чем не прошу. Просто расскажи.

– Хорошо. Я расскажу.

Вот так просто. Без возражений и великодушного спора о том, что баллон должен достаться не ему, а мне. Романтизм русских, как всегда, проиграл прагматизму американцев. Но я и не надеялся.

Я поворачиваюсь к стеллажам, ящикам, контейнерам.

– Нужно найти подходящие инструменты.

9

Только сделав несколько шагов к стеллажам, я понимаю, что Кларк не следует за мной. Я повторяю на тот случай, если он не поверил:

– Я отдам тебе свой воздух. Ты вернешься на базу и расскажешь про селенитов. Кому хочешь и как хочешь. У нас нет времени на споры.

– Я нашел монолит, – говорит Кларк.

Плохо дело. Скорее всего у него не в порядке еще и поглотители углекислоты. Начинается бред.

– Я нашел монолит сверхцивилизации, – говорит Кларк. – Он… он полон звезд. Это даже не монолит, а портал. Проход в червоточину. Дверь к другим звездным мирам.

– Я тоже видел этот фильм. Давай работать.

– Ты не понимаешь. – Кларк шагает ко мне и хватается за плечо. – Я каждый день хожу на энергостанцию. Знакомая дорога. Каждый божий день – туда и сюда. Ничего интересного. Валуны. Камни. И следы в пыли. Поэтому когда первый раз увидел вспышку… я подумал, что… Сенсорное голодание. Понимаешь? Решил, что у меня глюки от сенсорной депривации. И испугался. Если бы не испугался, я бы ни за что туда не пошел. Ведь это нарушение инструкции. Запрещено покидать проложенный маршрут движения.

Его утечка серьезнее моей.

– Он стоял в тени скалы. В густой тени. Если бы он не включился, я бы его не заметил. Вернулся на базу и попросил бы у Лема волшебных таблеток. Но он включился, и я увидел… Алексей, они здесь были, и они оставили нам путь в другие миры.

И тут меня разбирает смех. Меня трясет от попытки удержаться. Потому что смех – дополнительный расход кислорода. Бесполезно. Я смеюсь. Я смеюсь и выдавливаю вместе со смехом:

– Селениты… монолит… селениты… монолит…

Кларк отступает. Бьюсь об заклад – за зеркальной поверхностью лицевого щитка безумный взгляд. Или ошалелый. Мне не объяснить – как смешно на пороге смерти узнать о двух величайших открытиях, которые могут изменить будущее человечества. Дать человечеству еще один шанс на выживание, потому что каждый здравый человек понимает паллиативность этой так называемой международной лунной базы в кратере Пири. Которая, возможно, вообще не будет достроена, ибо всемирная междоусобица начнется раньше, чем сюда на смену строителям прибудут исследователи. Да и когда наука являлась средством примирения и сотрудничества? Наука движется войной, а война движет наукой.

10

Мы больше об этом не говорим. Мы методично-лихорадочно обыскиваем стеллажи, контейнеры с зипами, сбрасывая в кучку то, что поможет проделать операцию пересадки баллона с одного скафандра на другой скафандр. Мы не говорим о селенитах и монолите потому, наверное, что мы не герои. Мы – строители. Не покорители межзвездных пространств, а те, кто идет следом. За первопроходцами. Мысль о близкой гибели нас пугает, а не заставляет с еще большим воодушевлением продвигаться к неизведанному.

– Мы не успеем. – Я вздрагиваю, ибо кажется – сказал вслух, но это Кларк. Он вертит в руках замысловатую деталь. – Утечка воздуха ускоряется.

Я знаю, но не говорю. Скоро. Скоро мое щедрое самопожертвование потеряет всяческий смысл. А люди не узнают о величайших открытиях. Лунную базу после подобного инцидента обязательно закроют. Гибель Первой экспедиции. Гибель Второй экспедиции. Обратно в колыбель, в которой человечеству тесно, которая изгажена до невозможности, которую давно пора покинуть, ибо нельзя всю жизнь провести в колыбели.

– Тут есть тоннель, – говорит Кларк. – Тоннель до купола.

Словно в ответ пол вздрагивает. Блуждающий маскон продолжает свое дело. Обойма грузовых ракет с регулярностью бомбардировщиков утюжит окружающее пространство. Не будь основной купол укрыт в скальной породе, ему пришлось бы несладко. А вот складской купол – на открытом месте. Ну-ка, какова вероятность попадания ракеты?

– Тоннель служебный, – говорю я. – Предназначен для подвода коммуникаций. Ширина, высота не соответствуют габаритам наших скафандров. Забудь.

И тут Роберт говорит такое, что окончательно убеждает – он сошел с ума.

11

Тоннель узок. Чертовски узок и не предназначен для человека. Расточительно пробивать в лунной породе служебные тоннели по габаритам космонавта, и не просто космонавта, а космонавта в скафандре. И вот результат – условный путь к нашему спасению имеется, но нам в него не пройти, как верблюду в игольное ушко. Уточним – нам, облаченным в громоздкие лунные скафандры. Не надо быть специалистом в ТРИЗ, чтобы додуматься до решения: снять скафандры и преодолеть несколько сотен метров тоннеля в нательном белье и термокомбинезонах.

Я – за скептика. Кларк – за оптимиста.

– Там нет воздуха, – скептик.

– Мы можем не дышать, – оптимист.

– Там космическая стужа, – скептик.

– Мы побежим очень быстро, – оптимист.

– Человеческий организм не может существовать в вакууме, – скептик.

– Чандрасекар доказал обратное, – оптимист.

– Мы не йоги. И он погиб, – скептик.

– У нас нет другого выхода, – оптимист.

Я знаю – Кларк прав. Но мне жутко. Жутко выбраться из скафандра в безвоздушное пространство. В пустоту. Все противится этому, даже сам скафандр, в котором предусмотрена «защита от дурака». Но на хитрую гайку найдется еще более хитрый болт.

Я делаю глубокий и последний вдох. Перед нырком в безвоздушное пространство. Вырываюсь из уютного лона лунного скафандра. Словно еще раз рождаюсь на свет. Что думает младенец, покидая материнское лоно? Может, он тоже отчаянно боится, что умрет? Ведь его больше не будет питать кислородом и пищей пуповина, а беззащитное тело не укроет оболочка матки?

И вот я вовне.

В пустоте!

И рядом – дружище Роберт.

И мы, черт меня раздери, почему-то еще живы!

Отсчет пошел.

Мы ныряем в распахнутый люк служебного тоннеля и начинаем наш забег. И смерть мчится по пятам. Кларк – впереди. И темное пятно, которое расплывается в районе поясницы, беспокоит меня. Я не могу разобрать цвет – темный или алый.

12

– Все, – сказал Лем и накинул на заостренное лицо Роберта простыню. – Я ничего не мог сделать.

Я знаю. Я знаю – если бы мог, он сделал бы. Крохотка, разогнанная до космической скорости, насквозь прошила Кларка в районе поясницы. Блуждающий маскон дотянулся. Забрал одну жизнь.

– Мне надо идти, – говорю я Лему. Он пристально смотрит, словно пытаясь поставить диагноз – нервный срыв или психологический слом? – Нужно осмотреть энергостанцию, – поясняю.

Я ожидаю, что Зигмунд будет возражать, прикрываясь обычными врачебными поводами. Его право. После пробежки в пустоте меня следует срочно эвакуировать на Землю, запереть в медицинском центре и исследовать под микроскопом. Еще бы. Человек, доказавший, что резервов организма достаточно на столь безумный поступок. Надо лишь сделать глубокий вдох.

– Скафандр я надену, – что-то вроде невеселой шутки.

Я знаю, тяжело не только мне.

Тяжелее всего Лему.

Потому что он быстро понял: это – психоз. Весьма специфический психоз космологического происхождения. Антенна, направленная в межзвездную пустоту и настроенная на длину водорода, не может упрямо ловить вальс Штрауса «Голубой Дунай». И тем не менее вот он – Лем не случайно включал его каждый день, пытаясь по нашей реакции еще раз убедиться – он не сошел с ума. И мой селенит, и переполненный звездами монолит Кларка, и нечто, что заставило Льва Чандра выйти голым из купола, – проявление постоянной Эйнштейна, загадочного члена «лямбда» в релятивистских уравнениях, который вводил в мироздание силу отталкивания.

Мы должны были молчать о наших псевдооткрытиях, ибо у каждого имелись на этот счет четкие инструкции. Между нами еще до прибытия на Луну пролегла трещина – отчуждение, недоверие. И мироздание проверило нас на излом. Так же как проверило Первую экспедицию.

Нет, мы не оказались лучше. Скорее, нам повезло. Хотя я уверен, что Роберт знал о том, что смертельно ранен. Знал и не собирался брать у меня баллон. Он отдал бы мне свой. Простой американский парень, которому также претили все эти секретные инструкции, все эти земные воплощения постоянной Эйнштейна.

Пусть так. Пусть эта постоянная Эйнштейна не космическое суеверие, а действительно космологическая сила, препятствующая нашему продвижению в космос. Но значит, есть что-то еще. Сила, которая в противовес ей сближает нас, преодолевает отталкивание и отчуждение, и когда такое происходит, мы обретаем фантастические способности. Например, выживать без скафандров. А может, что-то еще большее, что в конце концов все же откроет нам дорогу к звездам.

Я стою на поверхности Луны.У Луны нет темной стороны.Мы несем ее в себе, даже сюда —в пик вечного света.

Алекс Передерий. Звезда в космосе

Феликс сидел напротив Мадам и старался выглядеть гордо и независимо, насколько это возможно в положении, когда зад утонул в мягком кресле, а коленки задрались до самого подбородка.

– Я думаю снять новый клип, смешной. Это сейчас модно. – От волнения он теребил борт расшитого бисером пиджака. Пиджак имел весьма потертый вид, как и его хозяин.

– Звезда моя, это не поможет, – сказала Мадам, отгоняя ножкой надоедливого робота-пылесоса, на котором вальяжно разлегся лысый кот. Тот смотрел на Феликса так же язвительно, как и хозяйка-продюсер.

– Остальные же как-то живут: собирают стадионы, по элитным клубам ездят, даже покупают особняки с башенками…

– Чтобы с башенками, – грубо прервала его Мадам, – нужно было деньги вкладывать в бизнес, а не расшивать трусы бриллиантами и не раздавать миллионы кошачьим приютам!

Феликс стыдливо потупился, фазанье перо на голове понуро свесилось вниз. Мадам права. Но что поделать, он терял силу воли при виде всего яркого и блестящего. Ведь роскошь словно шоколадная конфета: просто лизнуть недостаточно, нужно обязательно разгрызть, выпить сладкого ликера и закусить вишенкой. На меньшее Феликс был не согласен.

– Кризисы случались и раньше. Помнишь, как было тяжело, когда мои поклонницы начали стареть? Мы же выкрутились! Продали голографические статуэтки с записью хитов.

– А сейчас старушки умерли!

– Ну должен же быть выход? Помоги мне, а. Я же твоя маленькая звездочка.

Феликс изобразил жалобную мордашку, но не сработало.

– Какая, к черту, звездочка? Ты двухметровое недоразумение, ошибка молодости с пересаженными волосами и литром ботокса под кожей! Даже я не знаю, как тебе вернуть популярность. Кастрируйся! Убей президента! Слетай на Луну! Что угодно, но не за мой счет!

От возмущения Мадам начала задыхаться и спешно искать на столе ингалятор. Феликс немного поерзал на диване в ожидании: если она помрет, то это будет хорошим поводом дать несколько интервью, а там и памятный концерт, и хайп на поминках. Будто услышав его мысли, Мадам гневно указала ему на дверь. Феликс вздохнул, встал и пошел на выход, бросив взгляд на свое отражение в зеркале.

* * *

Агата шла по колено в снегу и представляла, что прет на себе мамонта. Это было куда занятнее, чем тащить домой пьяного Феликса после корпоратива. Хотя особой разницы между Феликсом и мамонтом не было. Оба тяжелые, вонючие, древние и представляют интерес только для антропологов.

Сгрузив босса на крыльцо обшарпанного особняка, она достала ключи и только после этого заметила, что замок спилен, а дверь опечатана.

– Ну что там, Агата? – пьяно спросил Феликс, вставая на четвереньки.

– Приставы приходили, – ответила она, открывая дверь пинком ноги и входя в гостиную. Феликс заполз следом.

– Лишь бы они не тронули мои костюмы, – простонал он, доползая до полинявшего коврика.

Агата не сомневалась, что монструозные наряды в порядке, а жаль. Безумные конструкции ничего не стоили и никому не были нужны. Втайне от босса она несколько раз выставляла их на аукционы, но смогла продать лишь два. Кожаный костюм с клепками отошел модному фетиш-клубу, а розовые крылья купила какая-то домохозяйка, чтобы отодрать перья и сделать детям платья на утренник. Даже в разгар Хэллоуина никто не решался надевать эту дичь.

– У меня ничего не получается! – Феликс размазал сопли рукавом и пополз в гостиную, оставляя за собой клочки меха. Агата все ждала, когда закончится период линьки и убогая шуба превратиться в кожаное пальто.

– Я же бо-ги-ня… ба-ле-ри-на… У меня же песни… – От бутылки дешевого вискаря, украденного с корпоратива, Феликса знатно развезло, и он не мог подобрать подходящего слова. – Монументальные, знаешь? А как меня встречала толпа, ты видела? Они визжали от восторга.

Агата переступила через него и пошла на кухню ставить чайник. Толпа и правда визжала, но скорее от ужаса. В середине выступления Феликс решил раздеться, а потом по старой памяти прыгнуть в зал. Люди у сцены перепугались, представив, как на них рухнет эта огромная волосатая туша. Обошлось. Феликс запутался в штанах и рухнул раньше, чем добрался до несчастных зрителей. И хоть это феерическое падение стоило сломанного зуба, стоматолог стоил дешевле, чем выплаты за причинение морального и физического ущерба.

– Ну что мне теперь делать? Может, правда яйца отрезать?

– Эээ… какие яйца? – Агата выглянула из кухни.

– Вот эти. Эти, – сказал Феликс, сжимая рукой свое хозяйство.

Агата на секунду задумалась, оценивающе посмотрела на босса, а затем покачала головой.

– Покушение на президента? Похищение «Моны Лизы»? Секс с орангутаном?

– Орангутан не сравнится с тем, что вы устроили со Степашковым.

– Не напоминай. – Феликс зажал рот рукой. Его тошнило от воспоминаний. Как вообще можно спасть с тем, кто фальшивит на соль-диезе? – Может, в космос?

Агата задумалась. Идея звучала бредово, но почему-то именно Феликсу очень везло на всяком безумии. Был в этой стареющей диве талант блистать в самых неожиданных обстоятельствах. Каждый раз он умудрялся выкрутиться из патовой ситуации, по-идиотски улыбаясь и хлопая накладными ресницами. А сейчас, когда страна переживала ренессанс космонавтики, почему бы и не попробовать.

– Знаешь, а это может сработать.

В голове Агаты родился план.

* * *

Заседание комиссии по планированию полетов было в самом разгаре. Горячие споры о целях две тысячи тридцать шестого года закончились, и председатель объявил следующую тему: партнерские программы и космический туризм.

Слово взял директор по развитию.

– Чтобы добиться коммерческой прибыли, мы должны за год отправить на НКС минимум четырех туристов. Предварительно это: Джонсон, Ротшильд, Зеленски и… Феликс.

По залу прокатился шепот, послышались смешки.

– Вы всерьез собираетесь подсунуть нам этого пернатого клоуна?! Все равно что в космос насрать! – возмутился руководитель Департамента пилотируемых космических программ – ДПКП.

– Вы удивитесь, но Феликс один из лучших кандидатов. У него техническое образование, он даже отслужил в радиолокационных войсках! Здоровье как у быка.

– Он же пережиток прошлого! О нем помнят вообще?

– Кто-то выложил в сеть записи его тестов, и они мгновенно стали вирусными, – ответил директор по развитию.

– О, я видел! Смешно до слез, – вставил председатель комиссии и сунул свой мобильный соседу. Тот уставился в экран и потихонечку начал сползать под стол от хохота.

Весь кадр занимала улыбающаяся ряха Феликса, а в углу бежали цифры, обозначающие скорость вращения центрифуги, в которой он сидел, и силу перегрузки, которую испытывает тело. Одновременно с тем, как увеличивались показатели, претерпевало метаморфозы и лицо Феликса. Улыбка расплывалась все шире, в больших карих глазах был детский восторг, но постепенно глаза все больше округлялись, а брови ползли вверх. Чем дальше, тем его раскручивало сильнее, круглые щеки начали сползать на одну сторону, и он стал больше напоминать хомяка, у которого что-то пошло не так. Но это было только начало. На высоких оборотах стал виден косметический скотч, которым, в отсутствие денег на операцию, пользовался Феликс для подтяжки лица. Как бы китайцы ни восхваляли свой продукт, но на такие нагрузки он рассчитан не был. Лицо удивленного хомяка постепенно приобретало черты перепуганного сенбернара. Нагрузка все увеличивалась, веки шлепали по выпученным глазам. Феликс кряхтел и попискивал, но кнопку «отбой» не нажимал. Когда тест завершился, изрядно потрепанный Феликс ощупал обвисшее лицо, сдул с лица прядь мокрых волос и тонким дрожащим голосом произнес: «И это все?»