Кочевники поневоле
– Да. Не волнуйся, кузен, сделаю как надо. Посмотрим ещё, кто кого устранит.
– Ну, и прекрасно, – Джерри хлопнул Уэйна Каллахана по плечу. – Выполняй.
***
На следующий день собрались рано. До полудня занимались мелочёвкой, потом отобедали и перешли к делам более насущным.
– Серьёзный инцидент в позднем октябре, – промокнув губы салфеткой, сообщил Уотершор. – И довольно тревожный. Декабриты атаковали пограничный заслон на нейтралке. Успешно атаковали. Но людей убивать не стали, а взяли в плен, заложниками.
– Как это? – недоумённо заломил бровь Риган. – Что значит «заложниками?»
– То и значит. Угнали их в декабрь и потребовали за каждого по двадцать, что ли, стволов. Сроку поставили две недели. В случае необмена грозились всех расстрелять.
– Ну, и? – Джон Доу недовольно насупился. – Чем кончилось?
– Оружия декабритам не дали. Пока святые отцы судили да рядили, пока молились, пока совещались, срок вышел.
– И что, октябритов расшлёпали? – заинтересованно спросил Риган.
– Не знаю, – пожал плечами Уотершор. – Какая, собственно, разница?
– Есть разница, – ответил за Ригана Джон Доу. – Неизвестно, чего там эти заложники наслушались. Крамола имеет свойство распространяться. Так что лучше бы их там постреляли.
– Ничего страшного, – Оливер Риган снисходительно улыбнулся. – Не берите в головы, господа. Когда этнос агонизирует, инциденты неизбежны, они всего лишь неприятная закономерность. Через два года никакой крамолы не останется, так что беспокоиться о подобных вещах не придётся.
– Мне бы вашу уверенность, Оливер, – проворчал Джон Доу. – Два года. Как бы они не растянулись надолго. И вообще, не нравится мне то, что происходит в зиме. И генеральный план с каждым днём нравится всё меньше и меньше. Я начинаю раскаиваться, что отдал за него голос. Слишком рискованно, господа, слишком, и теперь мы в этом убеждаемся. Сначала война между октябрём и декабрём, сейчас заложники. Что будет дальше?
Вопрос повис в воздухе, был он риторическим, и отвечать на него был некому. Генеральный план приняли четыре года назад, тремя голосами против двух. Джерри Каллахан и Дэвид Самуэльсон голосовали против. Сессия тогда затянулась, Риган и Уотершор с жаром отстаивали преимущества плана, ими же и разработанного.
Преимущества, несомненно, были. Зимние месяцы вот уже полтораста лет сидели в вельможных июльских задах острой и неприятной занозой. Ресурсов они поглощали немерянно и ничего не производили кроме охотничьей добычи. И неважно, доказывали Риган и Уотершор, что на этой добыче держится экономика республики. Чтобы добывать шкуры зимних зверей, совсем не обязательно в зиме жить. Отстрелом зверя могут заниматься октябрьские и апрельские вахты. Июньские солдаты, если на то пошло. Небольшие партии, которые стартуют в декабре и пойдут сквозь зимние месяцы против хода Великого Круга на запад. И будут идти, пока не окажутся в апреле. Вахты можно запускать непрерывно, таким образом, добыча лишь увеличится, а затраты на неё окажутся минимальными.
Для осуществления генерального плана от людей зимы предстояло избавиться. Сначала в течение пяти-шести лет ослабить их, а потом единовременным ударом уничтожить. И проделать это так, чтобы сократить перерыв в поставках пушнины до минимума.
План осложнялся тем, что численность населения зимы была неизвестна, боеспособность – тоже, да и вообще неизвестным оставалось, по сути, всё, в зиме происходящее. Отрезанные от прочих нейтральными землями ноября и марта, непокорные, нелояльные к июльской элите, люди декабря, января и февраля вот уже полтораста лет представляли собой угрозу. Потенциальную, но могущую в любой момент стать реальной. Оливер Риган частенько говорил, что, найдись в зиме способный объединить население трех месяцев энергичный и идейный вожак, и ситуация станет чревата тотальной гражданской войной и полным развалом экономики. Покончить с проблемой правящие кланы июля мечтали давно, однако до сих пор сделать этого не удавалось – люди зимы упорно не хотели ни вымирать, ни деградировать, ни даже установить с летом какое-либо подобие дипломатии. Также не признавали они и церковь, направленных в зиму выпускников ригановской семинарии в декабре не приняли и бесцеремонно изгнали. Вытолкали вон, наказав никогда не появляться впредь, если дорожат жизнью. Точно таким же образом февралиты обошлись с июльскими дипломатами.
– Поступила информация из апреля, – сообщил Бухгалтер. – Последние торги прошли успешно. Снижение расценок воспринято, как и ожидалось, негативно, но обошлось без инцидентов. Однако аккредитованный в боевом кочевье священник, некий Дюпре, сообщает, что, вероятно, следует ожидать обострений. Возможно, на следующих торгах стоит усилить апрелитов июньской ротой, а то и двумя. И вообще, господа, если позволите, моё мнение таково: в ближайшее время нам следует ожидать неприятностей. Каждая убывающая последовательность имеет предел. При его достижении, как правило, происходит кризис. В нашем случае он может обернуться социальным взрывом. Думаю, что в зиме понимают, к чему идёт дело, и вместо локальных стычек мы можем получить организованный отпор. И войну, господа. На два года раньше, чем мы предполагали.
– Им нечем воевать, Дэвид, – пренебрежительно бросил Уотершор. – Уже сейчас нечем. Оружие у них на исходе, боеприпасы, согласно расчётам – тоже. Даже если они затеют войну завтра, с нашей стороны это будет блицкриг. Да, конечно, не обойдётся без жертв, которых через пару лет можно было бы избежать. И без некоторого упадка в товарообороте. Однако подобные вещи – последствия любой войны. Да и потом, война – лишь один из возможных исходов. По моему мнению – маловероятный. Скорее всего, им придётся попросту сдаться на милость.
Джерри закурил, глубоко затянулся и откинулся в кресле. Сдаться на милость означало уничтожение мужчин и ассимиляцию женщин среди населения осенних и весенних месяцев. Об этической стороне вопроса, похоже, никто и не заботится, по крайней мере, в обсуждениях её тщательно избегали. Даже Самуэльсон, вместе с ним голосовавший против плана Уотершора-Ригана, поступил так лишь потому, что боялся экономического спада, а вовсе не из-за неприятия геноцида.
– На милость, говорите? – Джон Доу едва заметно улыбнулся. – По самым грубым прикидкам, сколько в зиме способных к сопротивлению мужчин?
– Тысяч двадцать, – быстро ответил Уотершор. – Может быть, двадцать пять. Но оружия у них нет. Хорошо, если одна винтовка на троих. А то и меньше. Ну, ещё охотничьи ружья. А через два года не останется вообще ничего. Мои парни одолеют их без боя.
Джерри откашлялся. Пора, лучшего момента ему не дождаться.
– Я хочу кое-что предложить, – сказал он и почувствовал, как тонкая струйка пота пробежала от затылка вниз по спине. – Кое-что, над чем работал последние месяцы. Вот здесь, – Джерри извлёк из планшета стопку бумаг, – подробности и детали. А пока позвольте на словах.
– Говорите, – кивнул Джон Доу.
– Вкратце план сводится вот к чему. Людей зимы мы оставляем в покое. Армию расформировываем. Превращаем вояк в шахтёров и дорожных рабочих. Заселяем ими ноябрь и март. Освободившуюся рабочую силу в осени используем на полях. В бумагах – подробные планы переселения и перепрофилирования. Там же калькуляции по сметам и суммарный баланс. Общая выгода от проекта в деталях расписана в приложении. Она, по самым скромным подсчётам, колоссальна.
Джерри замолчал, и наступила пауза. Сказанное ещё не дошло до собравшихся, не воспринялось, пока оно только шокировало. Лысина Бухгалтера покрылась каплями испарины, но он вопреки привычке не донёс до неё платок. Оливер Риган звучно сглотнул, поперхнулся слюной и закашлялся. Красное от загара лицо Уотершора стало багровым. Лишь Джон Доу остался, как всегда, невозмутим и бесстрастен.
Джерри смотрел на лица остальных и чувствовал, как неприязнь, испытываемая с того дня, как стал одним из них, перерастает в нечто большее – в злость, возможно, в ненависть. Кто из четверых сейчас думает о жизнях десятков тысяч людей зимы. Да никто. Каждый лихорадочно осмысливает, как реализация предложенного плана отразится на будущем. В лучшем случае, в расчёт берутся интересы лояльных месяцев и республики в целом. В худшем – только собственные и своего клана.
Гэри Уотершор внезапно поднялся на ноги. Кровь отхлынула от лица, из багрового оно стало обычного красно-кирпичного цвета. Тонкие, в нитку, губы растянулись в улыбке, широкие ноздри раздулись.
– Отличная идея, – Уотершор подцепил двумя пальцами стопку бумаг с деталями плана, небрежно сунул подмышку. – Я бы сказал, замечательная. Вы молодец, Джерри. Хорошо постарались. Мне нужно время на ознакомление с подробностями, я думаю, нам всем нужно. Предлагаю расстаться до завтра.
– Поддерживаю, – Джон Доу встал. – Мне тоже нужно время. До свидания, господа.
Уотершор шутливо отдал честь, повернулся и размашисто зашагал к Ремню. Джерри Каллахан проводил его взглядом, закурил и неспешно двинулся вслед. Ему пришло в голову, что сейчас он, возможно, идёт по стопам своей смерти.
6. Август. Ловкач
Пыльные августовские тополя выстроились вдоль Ремня, отгораживая ровные шеренги палаток военной академии, неприметные медицинские трейлеры, блёклые жилые бунгало академической профессуры. Буйных, сочных красок и запахов июня и июля в августе не было – конец лета придавал благообразия и спокойствия всему и всем.
Под стать августу выгладел и Энрике Гарсия. Глядя на него, нелегко было предположить, что за благообразной, добродушно-доброжелательной внешностью прячется жёсткая и порой жестокая сущность. Невеликого роста, улыбчивый и приветливый толстячок больше походил на выпускника семинарии, чем на штатного исполнителя клана Уотершоров по кличке Ловкач.
В свободное от основной деятельности время Ловкач посещал академию, где числился референтом на кафедре социологии. В социологии он совершенно не разбирался, но этого и не требовалось. Никаких обязанностей в академии Энрике Гарсия не исполнял и не собирался, а лишь проводил там полтора-два часа в день, присматриваясь к студентам на предмет отбора перспективных в возглавляемую им команду. Занималась команда самыми разнообразными делами – от поведенческого контроля до выявления неблагонадёжных, наказания проштрафившихся и устранения неугодных.
Спать Ловкач обычно ложился под утро, незадолго до восхода Нце, а просыпался за полдень. Ночью он работал. Не потому, что по роду деятельности ему пристало вершить нечистые дела в тёмное время суток – в августе тёмного времени суток попросту не было. А в основном потому, что с делами предпочитал разбираться в одиночестве и не любил прерываться из-за того, что кому-то вдруг приспичило срочно с ним повидаться. Ночь уходила на изучение отчётов от членов команды, а точнее, от агентуры, аккредитованной во всех месяцах кроме зимних, и на составление сводной справки, которую Ловкач ежедневно отсылал в июль, хозяину. Звали его хозяина Гэри Уотершор.
Ловкача Гэри ценил, доверял ему и услуги его оплачивал щедро, так что позволить себе тот мог довольно многое. Жил Ловкач во вместительном, оборудованном импортной техникой и с роскошью обставленном трейлере. Питался при академии в специальной, доступной только узкому кругу ресторации. Одевался щегольски, курил раритетные сигары, пил не менее раритетный виски двадцатилетней выдержки и иногда принимал у себя молоденьких девочек с сентябрьских кочевий.
Правая рука Ловкача, долговязый и носатый Хуан Родригес по кличке Дылда, постучался в дверь трейлера под вечер. Молча помялся на пороге, затем пересёк завешанную коврами, заставленную видео и звукотехникой гостиную и уселся в массивное кожаное кресло у стены.
– Что-нибудь случилось, голубчик? – Ловкач вопросительно поднял брови.
Благостная, приязненная, с вкрадчивыми елейными интонациями речь была частью имиджа Ловкача, он никогда не грубил, не сквернословил и не повышал голоса.
– Ничего особенного, шеф, – Дылда прокашлялся. – Если не считать того, что ребята сфоткали в сентябре приличную девочку. Возможно, вас заинтересует. Взгляните.
Подручный, не вставая, протянул стопку фотографий.
– Очень симпатичная девочка, очень. Кто ж такая? – Ловкач пролистал снимки, отобрал два, упрятал во внутренний карман, остальные вернул Дылде.
– Некая Бланка Мошетти. Двадцать лет, помогает родителям на полях. По словам парней, цаца и недотрога. Судя по всему, девственна. Как вам она, шеф?
– Хороша, весьма хороша, – Ловкач одобрительно кивнул.
У девушки, запечатлённой на фотографиях, были длинные золотые волосы, серые глаза, маленький слегка вздёрнутый носик и родинка-завлекалочка на правой щеке.
– Прикажете доставить?
– Прикажу, пожалуй, – Ловкач улыбнулся уголками пухлых губ на круглом, одутловатом лице. – Впрочем, постой-ка, голубчик.
Он замолчал. Дылда, хорошо изучивший привычки шефа, терпеливо ждал. Ловкача не звали бы Ловкачом, не держи он на уме множества хитроумных комбинаций. И раз шеф задумался, то наверняка сейчас обмозговывал одну из них.
– Знаешь что, друг мой, – сказал, наконец, Ловкач. – Ты передай, пожалуйста, мальчикам, чтобы девочку не трогали и присмотрели за ней. Пускай понаблюдают с недельку, а отчёты присылают мне ежедневно. В особенности мне любопытно знать об отношениях нашей красотулечки с родителями. Ну, и c братьями-сёстрами, если у неё они есть. А там, так сказать, посмотрим. Возможно, я найду достойного и уважаемого человека, кому можно будет девочку сосватать.
Красивыми девочками интересовался друг и соратник хозяина Оливер Риган. А может, и не соратник, и даже не друг, такие подробности Ловкача не интересовали. В основном потому, что дружба в июле всегда была явлением временным и в любой момент могла обернуться враждой. Так или иначе, возможности оказать хозяину услугу Ловкач никогда не упускал, какого бы рода услуга ни была. А девочка откровенно красива, фигуриста и, по всему видать, знает себе цену. Риган стар и вдов, зато могущественен. Вполне возможно, она его заинтересует. И, таким образом, Риган окажется у хозяина в долгу, а тот, в свою очередь, будет обязан ему, Ловкачу. С учётом того, что добра хозяин не забывает, вырисовывается неплохая комбинация.
– У тебя всё, голубчик? – осведомился Ловкач.
– Есть интересная новость из позднего октября. Заложники вернулись. Помните, шеф, декабриты взяли полтора десятка пленных? Хотели обменять на оружие, но им отказали.
Ловкач укоризненно покачал головой. Вопрос, помнит ли он то, что непосредственно касалось работы, был неуместен.
– Простите, шеф, – поспешил загладить оплошность Дылда. – Подробности таковы: из шестнадцати человек вернулось четырнадцать. Один был убит при атаке на заслон, и ещё один, некий Курт Бауэр, решил не возвращаться.
– В каком, позволь спросить, смысле не возвращаться? – опешил Ловкач. – Он что же…
– По словам командира заслона, этот Курт влюбился в декабритку и остался с ней. Он сирота, родители погибли, близкие родственники тоже. Местный священник, некий Клюге, заочно отлучил его от церкви, имущество распределил внутри кочевья.
– Понятно, понятно, святой отец поступил правильно. Что ж, боюсь, их счастье будет недолгим, – горестно посочувствовал влюбившемуся октябриту Ловкач. – Что по остальным?
– Со слов того же Клюге, с ними в порядке. Они исповедовались, все остались тверды в своих убеждениях и вере. Командир у них хорош – тёртый парень, бывал в переделках, толковый и преданный. Зовут Мартин Бреме, тридцать четыре года, женат, двое детей, в кочевье пользуется авторитетом. Прозвище – Железный Мартин – весьма красноречивое. Я думаю, стоит присмотреться к нему, шеф, возможно, он нам подойдёт.
– Возможно, возможно, – задумчиво протянул Ловкач. – Толковый, тёртый и преданный, говоришь? Что ж, я согласен, передай, будь так любезен, в октябрь, чтобы присмотрелись. Что-нибудь ещё?
– Нет, шеф.
– Ну, тогда сделай милость, ступай.
Выпроводив Дылду, Ловкач плеснул в хрустальный бокал дымчатого «Чивас Ригал», пригубил, посмаковал во рту, затем мелкими глотками отправил в горло. Уселся в массивное, с витыми ножками кресло красного дерева и разложил перед собой бумаги – отчёты агентов из апрельских и майских кочевий.
Углубиться в материалы, однако, не удалось. Условный стук в дверь – два длинных удара и три коротких, оповестил, что прибыл курьер из июля, от хозяина.
Депеша, курьером доставленная, была зашифрована и снабжена грифом «Особой важности». Это означало, что надлежит бросить все дела и переключиться на то, что велит хозяин. Выпроводив курьера, Ловкач взялся за расшифровку. С полчаса он скрупулёзно переводил цифры в буквы и составлял буквы в слова. Когда, наконец, содержание депеши стало явным и Ловкач с ним ознакомился, он долгое время просидел в прострации, пытаясь собраться с мыслями. Когда это, наконец, удалось, поднялся, наполнил бокал «Чивас Ригалом» до краёв, залпом его опростал, нашарил в ящике стола сигару, закурил и откинулся в кресле. Он осознавал, что от того, как ему удастся справиться с поручением хозяина, зависит его дальнейшая судьба. А возможно, не только его судьба и даже не только самого хозяина, а всей республики в целом. И также осознавал, что в случае, если справиться не удастся, он, Ловкач, проживёт крайне недолго. Его попросту устранят, как носителя смертельно опасной информации, и устранят незамедлительно. Ловкач вновь наполнил бокал, осушил, с силой раздавил в пепельнице окурок раритетной сигары и усилием воли заставил себя сосредоточиться. Сейчас, впервые за всю свою долгую и удачливую карьеру, он пожалел о том, что не остался заурядным, ни во что не впутывающимся армейским лейтенантом. Которому никогда не пришлось бы принимать к исполнению то, что предлагалось в депеше.
А предлагалось в ней в кратчайшие сроки разработать операцию по устранению трёх человек. Имена этих людей, каждое по отдельности, внушали трепет, а собранные вместе вгоняли в ужас. Джон Доу, Дэвид Самуэльсон и Джерри Каллахан. Ловкача передёрнуло от осознания, на кого ему предстоит замахнуться. На разработку операции отводилась неделя, по её истечении предстояло составить план и согласовать его с хозяином. И, в случае одобрения, приступить к реализации.
7. Декабрь. Курт
Снег укутал землю декабря плотным и тяжёлым белёсым покрывалом. Именно белёсым, не белым – в тусклом свете Нце мир потерял яркость цветов и красок, нахмурился, посуровел, стал угрюмым и мрачным. Сол навсегда скрылся за горизонтом, теперь с закатом Нце наступала полная темнота и тянулась она ровно половину суток – до следующего восхода.
Выбравшись из шатра затемно, Курт Федотов сбросил меховую парку, скинул вслед за ней рубаху и нещадно растёрся снегом. Натянул рукавицы, отодрал от наста примёрзшую к нему за ночь пару беговых лыж, повозился, прилаживая крепления, и, как был, по пояс голый, рванул от шатра на юго-восток. С полчаса он, яростно отталкиваясь от снега заострёнными на концах лыжными палками, безостановочно гнал вокруг лагеря по мёрзлой скрипучей лыжне. Затем махом свернул и ещё минут двадцать, не давая себе роздыха, шёл по целине. Вновь вымахнул на лыжню и, пройдя с полмили, повернул к лагерю.
Снежана к возвращению мужа успела вскипятить клюквенный чай и разогреть на костре оставшуюся со вчерашнего зайчатину. Расправлялись с ней втроём – к завтраку подоспел одетый по-походному Медведь. Чай пили уже впопыхах, под ворчание Медведя о том, что в молодые годы следует быть порасторопнее. Затем Курт навьючил на плечи тяжеленный рюкзак со снастями, Снежана упаковала в свой жестянки с наживкой, и все трое, надев лыжи, двинулись на север, к океану.
Центр лагеря пересекли, когда серебряный обод Нце едва появился над лесом. Отсюда и окрест концентрическими кругами расходились островерхие шатры декабря, его первого, боевого кочевья. Было их несколько сотен, больших, семейных, и малых, холостяцких и вдовых. Кочевье просыпалось. Над шатрами уже вились дымки. Мужчины, щурясь спросонья, выбирались из жилищ наружу, за руку здоровались с соседями, кряхтя и ухая, умывались в снегу. С десяток девушек и молодых женщин, сгрузив в сани жестяные вёдра, собирались на дойку. Молоко трирогов было густое, жирное, с него сцеживали сливки, сбивали сметану. Добавляя закваску, превращали в простоквашу, ряженку и варенец.
Курт оглядывался. Он ещё не привык к виду декабрьского кочевья. Женщины, занятые хозяйством, мужчины-охотники, дети, бегающие с визгом между шатрами. Так же, как в октябре. И не так. Октябрьские кибитки были добротными и нарядными. Декабрьские жилища казались ветхими, на шатрах виднелись швы и заплаты. Утварь была по большей части не июльской, а самодельной – из дерева, бересты, кости. Игрушек у декабрьских детей Курт не заметил, да и самих детей было мало. А ещё лица. Лица у декабритов были другие.
По словам Медведя, ещё пять лет назад людей в кочевье было в полтора раза больше. Еды хватало, из апреля и октября бесперебойно поступали товары, и можно было, хоть и довольно скудно, но жить. Многое изменилось за последние годы, после того, как июльским указом запретили ярмарки на ноябрьской земле и стали вздувать цены на апрельских торгах. Снизились, а затем почти иссякли поставки лекарств, фруктов и овощей. Вовсе прекратились поставки оружия. В зимние кочевья пришла цинга, вслед за нею пожаловал голод. Стали умирать старики, а дети – рождаться слабыми и хилыми. С каждым годом ситуация становилось всё хуже, а цены на летний товар продолжали неуклонно расти.
– Здорово ночевали, – приветствовал Медведь вооружившегося топором и собирающегося колоть дрова Фрола. – Порыбалить с нами не желаешь? Если соберёшься по-скорому, мы подождём.
– Здравствуй, Медведь, – Фрол заулыбался, перехватил топор левой рукой, а правую протянул для рукопожатия. – И ты, красавица, – подмигнул он Снежане. – Курт, дружище, рад тебя видеть. Как дела?
– Как сашша бела, – по-русски ответил Курт.
Снежана прыснула. Акцент у выучившего десяток расхожих декабрьских фраз Курта был чудовищным.
– Карашо смёца, кто смёца паследный, – укоризненно произнёс Курт.
– «Паследный, наследный», – передразнила Снежана. – Говори лучше по-июльски. Так что насчёт рыбалки, Фрол?
– А пошли, – Фрол с маху воткнул топор в покрытый снежной пылью деревянный чурбак. – Подождите, я мигом.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги