– А, – отмахнулся Изя, – политика. Они втроем с Ширшовым и Федоровым под спиртик партийные собрания проводили. А меня, как единственного беспартийного, из палатки на мороз выгоняли. Все окрестные белые медведи меня уже в лицо знали. В него же и смеялись.
Вы удивляетесь такой командировке? Было бы чему. Вполне богоугодное дело укрепления и расширения православно-мусульманского государства. Не зря же мы с Изей в Русском отделе нашей конторы трудимся. А что мусульмане? Как что? Или вы татар нерусскими считаете? То-то и оно. Народу много, а архангелов мало. Но ничего, справляемся. Изю постоянно в качестве ангела смерти привлекают. На полставки. Шеф и то, бывает, святым Хызром подрабатывает. А на Новый год Дедом Морозом.
Структура нашего ведомства проста и незатейлива. В нем всего два отдела, наш – русский и еще нерусский, который и занимается католицизмом, протестантизмом и прочими еретиками, включая бабтистов и англиканцев. Свидетели Иеговы и адвентисты седьмого дня, те стоят на учете у вероятного противника. Еще у нас есть подотдел раскаявшихся грешников. Что? Нет, благородные киллеры, так любимые современными писателями, не по нашему профилю. Также подотдел адаптации и распределения душ (куда нас и сослали обычными сменными дежурными) и управление делами Райских Кущ. Но туда в основном бывшие агрономы попадают. А вот гринписовцев, тех сразу сковородки лизать. Тефаль всегда думает о них.
Ну, это я опять отвлекся. А так, расширение русской территории как раз под наш профиль попадает. Вот, помнится, водил как-то казаков в Сибирь… Да, были времена. Я в золоченых доспехах с орлами. В руке сабля посвистывает. На ногах алые сапоги поскрипывают. Над ухом стрелы повизгивают. И общую идиллию только Изины вопли нарушают. Вот надрывается: «Ерема, к Иртышу отходи, прикрою!» Прикрыл, собака. Я потом полдня крылья над костром сушил. Нашли, блин, водоплавающую лебедушку.
Он мне так обратную амбаркацию решил залегендировать. А мне перед историками стыдно. Их с началом перестройки много помирать стало. И всех в рай направляют. Ну ладно, не всех. Есть еще и лауреаты Нобелевских премий, и германофилы всякие вермонтские. Это, конечно, не наш контингент. А честных, тех к нам. Думаете, мало их, честных историков? Очень даже много. Оба они честные. И Ломоносов, и Гумилев. Правда, и умерли задолго до перестройки.
А перестроечные историки трусами на рынке торгуют. И зря смеетесь. У меня знакомый доктор наук натуральным бельем от кутюр капиталец изрядный сколотил. Жена у него шьет на машинке, а он на рынке стоит. Жена до торговли не доросла. Обычный кандидат.
Опять отвлекся. Да, так и приходится мне от Ломоносова с Гумилевым прятаться. Я же на работе по форме ходить обязан. Все в том же доспехе орленом. Правда, вместо сабли огненный меч положен, да разве в ножнах видно. Как набежали раз да как давай донимать расспросами: «Расскажи, Ермак Тимофеевич, свою родословную». Ладно удачно на Ерофея Хабарова стрелки перевел. А сам бежать. С тех пор от них и бегаю.
Эх, утро, хмурое раннее утро. Да что за сволочь непотребная тебя выдумала. Это не вопрос. Крик архангельской души. С трудом отрываю голову от подушки и безуспешно пытаюсь прихлопнуть надоедливо дребезжащий будильник. Не нахожу заразу. Потом все же осознаю, что это внутренний мой будильник, и прихлопнуть его не получится. Да, как все же въедаются привычки человеческие. Но ведь, с другой стороны посмотреть, созданы-то они по образу и подобию. Так что, может, и мы просто тянемся к эталону? Нет, «Эталон» мы вчера не пили.
Стоп, стоп, стоп. Так и до крамолы недолго додуматься. Но все же, Он тоже так с похмелья страдает? Да, Господи, тогда очень сочувствую. Если у меня, с малой частичкой твоей искры так башка раскалывается, то представляю, как оно по полной программе. Это Изя виноват. «Попробуй, – говорит, – просто божественный коньяк». Вот и накушались во славу Твою, прости меня, Господи, аж до положения риз.
Кстати, о ризах. Я так и уснул вчера одетый. Так-с, а почему в валенках и тулупе? Какие тулупы? Хоть бы какая собака кофе сварила. Собака? Собака… Кажется, были вчера собаки. А лучше рассолу… Или квасу. И пиво тоже буду… Но пива нет. Есть собаки. Какие еще собаки? Откуда у меня в спальне ездовые собаки в комплекте с нартами? Так, в холодильнике тоже нет пива. А собаки были… Точно, это собаки выпили мое пиво. Но не в холодильнике. Да снимите с меня этот тулуп. И дайте квасу. Или минералки холодной. И пиво тоже буду. А коньяк больше не буду. Разве что водочки. Но самую капельку. Только холодную-холодную до тягучести. И из хрустального графинчика налью ее в хрустальную же рюмочку… И под селедочку… А собакам не налью. Они мое пиво выпили. Или это Изя выпил? Изя – собака! А разве бывают ездовые таксы? Кто притащил в мой дом таксу? Такса, у тебя есть пиво? Мое пиво. Да, и своего нет. Есть только короткие кривые ноги, длинные уши и наглая, длинная морда. Убери морду и перестань меня лизать. Собака. А ведь от тебя тоже пахнет винищем. Кто напоил таксу? Изя? И снимите с меня этот тулуп. И валенки снимите. И сварите мне кофе. Такса, ты умеешь варить кофе? А что ты вообще умеешь? И не лезь под диван. Чем ты там звенишь? Такса, дай я тебя поцелую. Ну и что, что коньяк? Мы по чуть-чуть. Лекарство. Такса, ты пьешь коньяк? Ой, как хорошо! Ты закусывай, ушастый, закусывай. Погоди, окурки из шпротов уберу. Ну что, еще по стописят? Да помню я про командировку. Нет, такса, кофе мне варить ты не будешь. Да ладно, чего нам с бутылки на двоих будет. А под диваном точно ничего нет? Да верю я тебе. А на полюс со мной поедешь? На охоту пойдем. Не веришь? Зря. Что значит, какой из меня охотник? Да я весной на открытии охоты… А ты знаешь, что весной уток девочек нельзя стрелять? Точно тебе говорю. Только селезней. Ты не знаешь, кто такие селезни? Ну, ты тундра неогороженная. Селезни в садах и огородах живут. Мерзкие такие, склизкие. А по ночам они вылезают и жрут клубнику. Вот за это их и стреляют. Как это на полюсе уток нет? А куда же они весной летят? Ах, не долетают… Что, ты по уткам не спец? Тогда на медведя пойдем. На белого медведя. Норы? Да, наверное, в норах живут. Там же деревьев нет, гнезда вить негде. И я говорю, что втроем веселее. Третий? Изя. Это он наше с тобой пиво выпил. Изя – собака!
Житие от Израила
Я знал, знал, что такому негодяю, как Гиви, нельзя доверить нашу летопись. Вы считали, сколько раз он назвал меня собакой? А сам? А сам приперся на причал за двадцать минут до отхода парохода изрядно поддавши, с таксой на поводке, ружьем на плече и с сумкой, в которой что-то заманчиво звякало.
– Сколько лет – одна зима! Где тебя вероятные противники носили? Почему в тулупе посреди лета и что это за барбоска за тобой увязался?
Гиви, видимо, был не в состоянии усвоить столько информации зараз и потянулся к сумке, решив помочь себе очередным апгрейдом. Но передумал и поднял на меня свой ясный взор.
– Не трогай такса, гнида ооновская! Нашел барбосу. Это, между прочим, родной папа лабрадора Кони. Он еще твою жену научит щи в сортире варить. Изя, твоя жена умеет варить щи?
Не понял. Мой непосредственный начальник уже не знает моего семейного положения? Да и своего, кстати. Нам жены по рангу не положены. Ну, разве что во время командировок в качестве прикрытия. Оно, конечно, качество разное бывает. Но после двух-трех командировок иллюзии развеиваются. Это людям хорошо. Пожили чуток женатыми, и вот уж помирать пора. А у нас… Жуть. Представить себя женатым на молодке возрастом по десять тыщ лет? Увольте. Лучше уж как Люцик. Ему, кстати, отдельное спасибо. Именно после его бунта наше безбрачие было утверждено официально. Во избежание, так сказать, и впредь.
– Где наш корабль? – Гиви мутным взглядом изобразил разглядывание порта. – И ты зачем выпил мое пиво? Наше с таксом пиво.
– Да никакого пива я не пил. Ни с таксами, ни с раками.
Гиви не поверил почти чистой правде и опять спросил:
– А корабль?
Я махнул рукой в сторону тринадцатого причала.
– Вот он, наш красавец. Не видишь что ли?
– Ой мать… мать… мать… мать… – Чайки долго вторили эху, метавшемуся в тесноте Кольского залива.
Житие от Гавриила
Вот мать моя. Хоть и не было у меня ее никогда, а вспомнить пришлось. Даже протрезвел сразу. Нет, ну что творят. Что творят, уроды. Ну зачем же понимать так буквально! Или это я просто чего-то не понял?
– Изя, я, правда, вижу это?
– К сожалению. Наши придурки, тебе ли не знать наших придурков, шутить не умеют. Приказ шефа выполнили точно и в срок.
Я не знаю, почему Изя так спокоен, но меня уже начало колотить от злости. Это надо же было догадаться! У тринадцатого причала попыхивал дымком, как недорезанный большевиками буржуй сигарой, самый настоящий «Челюскин», кокетливо украшенный разноцветными флажками. Да еще издевательски поблескивал под незаходящим ночным солнцем надраенными медяшками, словно только что сошел со стапелей копенгагенской верфи. Еще раз – мать… мать… мать…
– А наши уже погрузились? В смысле из экспедиции.
Напарник злым жестом выбросил недокуренную сигарету в зеленую волну и отпихнул такса, пытавшегося заменить Изиной же ногой отсутствующие столбики.
– Вот и хрен-то в том, командир, что нет тут наших. И слава богу, что нет. Это тот самый пароход из тридцать третьего года. Наши умники его вместе с командой умудрились перетащить. Но и это еще не все.
– Говори сразу.
– Час назад отсюда же ушла «Пижма». На нее погрузили глубоководный аппарат, кучу всякой аппаратуры сопутствующей и в нагрузку Сагалевича под конвоем привезли.
– Когда? Да я им сейчас… Да карающим мечом. – Я попытался стащить тулуп, мешающий расправить крылья. Но был остановлен благоразумным Изей.
– С ума сошел, над Мурманском летать? Да тут система ПВО не хуже, чем Москву прикрывает. А может, и лучше по причине удаленности от Москвы. Собьют на хрен. И перьев на память не оставят. Чего командовать будешь?
– Айда на корабль. Нам еще расположиться надо до отплытия.
– Отхода, – машинально поправил напарник.
– Без разницы. Такса, веди. – И будущий охотник на полярных медведей повел нас к трапу, возле которого стояли два бойца с карабинами в подозрительно знакомой форме.
Странно, а почему никто из громадного количества народу в порту не замечает этих самых странностей? Во-первых, странно-древний пароход у причала. Во-вторых, энкавэдэшники у трапа. Или тогда были еще огэпэушники? Не помню. А в-третьих, какое отношение ко всему этому имеет наш шеф? Он хотя угодник и чудотворец, но не дурак же, в конце концов. Тем более издавна считался покровителем русского флота и в капризном желании утопить повторно ранее благополучно утопленную посудину его заподозрить трудно. Значит, тут есть какая-то интрига. Ненавижу интриганов. У нас этим делом в основном херувимы занимаются. А мы, архангелы, народ простой. Войска, там, в битву вести. Или флоты, что не менее почетно. Грудью на грудь, мечом на вилы. Пожалуй, за исключением хитрож… хм, хитрокрылого напарника. Вот и сейчас, видно, задумал какую-то комбинацию. Сотовый телефон терзает. Неужели нельзя пользоваться мыслепередачей, как все нормальные ангелы и архангелы? Нет, названивает, как последний херувим. Что-то пробормотал вполголоса в трубку и мне ее передает.
– Гавриил Родионович, к аппарату пожалте. Илья– пророк на связи.
В трубке были слышны грозовые разряды и глухое ворчание дальней грозы. И конечно же, запахло озоном.
– Гиви, – прямо по башке бил бас из телефона, – я, конечно, послал этого прохиндея на все известные адреса. Но ты скажи, может, и правда моя помощь требуется?
Я огляделся по сторонам, прикидывая, где бы пригодилась Илюшина помощь. Может, кого стоит молнией по тыкве прогладить? Но если Изя чего-то просил… При всей его прохиндейности мой напарник никогда не был не прав. Только когда мое пиво выпил.
– Дык, ведь оно, Перун Родионович, – я осторожно начал охмурительную работу, – он же по моей просьбе звонил. Зря не побеспокоил бы. Уважение понимает. Но ведь точно край у нас. Ситуация, так сказать. Уважь по-свойски.
Ой, чего я несу? Перед бывшим языческим божком распинаюсь, который из простых генералиссимусов выбился, а теперь у нас квислингует. Не зря же напарник рожу ехидную состроил. Изя – собака. Кстати, и наглый такс ухмыляется. Ты-то что ржешь, морда?
– Хорошо, – донеслось из телефона, – через две минуты буду. Ждите меня за ближайшим углом.
Действительно, через минуту из-за ближайшего угла выехал роскошный открытый лимузин неизвестной марки с сидящим на заднем сиденье комиссаром госбезопасности 1-го ранга. Рядом с водителем скромно маячил невзрачный тип кавказской наружности, не менее скромно поблескивающий на солнце стеклами старомодного пенсне.
Я подошел к лимузину и предупредительно открыл дверь.
– Илюша, ты теперь кто? – я все же решил уточнить диспозицию.
– Расслабься, Гаврила, – донесся из-за плеча голос напарника, – это Глеб Бокий, почти собственной персоной.
